Путь к женщине - Николай Никандров

– Довольно с вас. Достаточно заплатил.

– Ну, двугривенный на папиросы!

– Нет, нет. Не могу.

– Ну хоть гривенник на трамвай! Всего гривенник! Гривенника жаль?

– Не люблю, когда клянчат. Я ведь, кажется, с вами не торговался, считал неудобным, а сколько запросили, столько и дал. А вы и еще клянчите.

– Гражданин! Только гривенник! Я не прошу рубль! А другие и по три рубля мне дарят!

Бритый-строгий, чтобы отвязаться, с раздражением дает ей:

– Нате!

Фроська отпускает его руку:

– Вот теперь спасибо!

Останавливается в руинах, кричит ему вслед:

– Счастливо вам! Заходите в другой раз!

Прячет в чулок деньги, становится лицом к луне, пудрит перед зеркальцем нос, красит губы, румянит щеки, поправляет возле ушей кудряшки волос, запихивает под кофту на месте грудей два высоких комка тряпья, потом, оглядев всю себя и изобразив примерную дергающуюся походку, которой она сей час защеголяет по освещенным улицам Москвы, уходит из руин в город – за новым хорошим гостем.

Осиповна встает, идет, подсаживается к Насте, обращает ся к ее гостю:

– Гражданин, одолжите покурить.

Гость охотно угощает ее:

– Пожалуйста! Курите! Мне не жалко! Я такой человек! Каждому сочувствую!

Осиповна курит, наслаждается, сплевывает:

– А Фроська, шкуреха, опять на Неглинную побежала гостя ловить.

Настя пускает изо рта дым:

– Ну и что ж?

Осиповна прежним тоном:

– За сегодняшний вечер она уже шестерых приняла, за седьмым побежала. А вся ночь еще впереди.

Настя с одобрением:

– Что же. Хорошо.

– Мало хорошего. Она будет семерых принимать, а другие вовсе без почина сидят.

– Значит, умеет. Сумей ты. Сумей семерых принять.

Осиповна с гордостью:

– Семерых? Никогда! Я еще понимаю принять девушке в вечер двух-трех гостей, ну от силы четырех. Но не семерых же!

Настя смеется:

– Фроська, она и семнадцать примет. И осуждать ее за это тоже нельзя. Пока молода, пока мужчины интересуются ею, она старается обеспечить себя на будущее. Она в твои годы не будет так, как ты, в развалке сидеть. Мы вот и курим, и нюхаем, и выпиваем, а она знает одно: копит и копит деньги. Которая с ней на квартире девушка Лелька живет, так та рассказывает, что у Фроськи две тысячи денег в трудовой сберегательной кассе на книжке лежат. А до чего экономная она в расходах! Привозит ей мужик с базара дрова, а она заместо денег предлагает ему остаться с ней. Приходит к ней из коммунхоза получать деньги за электричество старичок, а она и его замарьяжит. То же самое с обойщиком, когда оклеивает новыми обоями комнату, и с печником, когда ремонтирует печь, – со всеми, со всеми! И никому не платит, и денежки целиком остаются у ней в кармане.

Гость, вернее силуэт гостя, едва заметный под стенкой, в тени:

– Гы-гы-гы! И трубочиста с собой положит, когда тот почистит у них в доме трубы? Гы-гы-гы! Такая девушка всегда будет хорошо жить.

Настя:

– А конечно! Она и сама говорит: "Девочки, мне еще только год поработать, а тогда буду барыней".

Осиповна:

– Да… Будет… Как раз… Держи карман шире…

VI

Из пролома в боковой стене выходят, согнувшись, гуськом, прежний лохматый мужик и Антоновна.

Антоновна, веселая, легкая, довольная, что заработала, провожает мужика к выходу из руин:

– Пупсик! Подари гривенничек!

Мужик, разочарованный, мрачный, с перекошенным черным лицом:

– Нету, нету. Чего там. И так дорого заплатил, погорячимшись. А приведись мне сейчас, я б тебе и копейки не дал. Задаром с тобой не пошел бы.

С отвращением плюет в сторону.

– Тьфу!

– Ну пятачок!!! Только один пятачок! Пятачок не деньги!

– И не проси. Все равно не дам. Будет с тебя. Пожил с тобой я каких-нибудь пятнадцать минут, а полтора рубля выскочило! А мы за полтора рубля знаешь сколько работаем?

– Ну три копейки! Мне не для денег, мне только для почину, у тебя рука легкая!

Обнимает его за необъятную талию, нежно:

– Пупсик, ну не скупись, не скупись…

Мужик, не глядя на нее, с озлоблением тычет ей в руку медяк:

– На, с-смола!!!

Он уходит.

Она ему в гневную, удаляющуюся спину:

– До свидания! Смотри в другой раз когда приходи! Тогда можно будет и подешевле!

VII

Солдат входит в руины, стоит, волнуется, глотает большими глотками воздух, переступает с ноги на ногу, жадно щурится на сидящих под стенами женщин.

Настя к Осиповне:

– Жалуешься, что без почину? Вон солдат пришел. Иди, замарьяжь его.

Осиповна с жестом пренебрежения:

– Этот без денег. Это только так. Этому только бы по смотреть. Это не гость.

– А какие же ты хочешь? Позже, когда окончатся театры, тогда, безусловно, можно ожидать приличную публику. А пока чище этих не будет.

– А ну его. Не пойду. Чего зря ходить? Пускай какая другая идет, если хочет…

Беременная женщина, с высоким животом, с немолодым изможденным лицом, выходит из темного угла на свет, приближается к солдату, заигрывает с ним:

– Люблю военных!.. Военные – это моя болесть!.. А молоденький какой!.. Чего молчишь?.. Давно на службе?..

Солдат глядит вбок:

– С этого года.

Беременная ласково:

– Ну что?.. Пойдем?.. Чем так стоять, смотреть, только себя расстраивать…

Солдат с разочарованным видом:

– Рад бы в рай.

– А что? Больной?

– Хуже!

– Денег нет?

– Да.

– Это плохо. Хотя я дорого с тебя не возьму. Сознаю, что военный. Где тебе взять? Мне бы какой-нибудь рублик.

– И того нету.

– Но полтинник найдется?

– Ни копейки нету.

– А это вовсе нехорошо.

– Вот это главное!

Беременная после небольшой паузы:

– Так и будешь тут стоять?

Солдат передергивает плечами:

– Постою.

Беременная раздумывает:

– Что же мне с тобой делать, что же мне с тобой делать?.. Жаль хорошего человека, жаль… Вот что: хочешь, оставишь что-нибудь из одежи?

Солдат осматривает свой наряд:

– Из одежи нельзя. Будет видать. И тогда не распутаешься.

– Ну из белья: исподники, рубаху?

– А это ничего, подходяще.

– Белье старое? Давно выдавали?

– Вовсе новое, ни разу не стиранное.

– Ну что с тобой делать. Пойдем. Тоже и таким кто-нибудь сочувствовать должен.

Ведет его к боковой стене. Солдат идет, спотыкается, бор мочет в землю:

– На чужой стороне… Нету подходящих знакомств… Беременная проталкивает его в один из проломов в стене:

– Идем туда. Там повольней белье скидавать.

Они скрываются за стеной.

VIII

Инвалид, на двух костылях, с красными мясистыми щеками, с бравыми унтер-офицерскими усищами, входит, весело глядит вокруг, находит глазами Осиповну, направляется прямо к ней, разливается широченной улыбкой во все лицо:

– Ты тут?

Осиповна встает, идет навстречу, радуется:

– А то где же мне быть? Заждалась тебя. Думала, не придешь, обманешь.

Инвалид геройски:

– Я человек однословный: сказал – сделал!

Осиповна прощупывает мотню висящей на нем холщовой сумки с подаянием:

– А винца обещал взять – взял?

Инвалид с торжеством достает из-под полы бутылку в вытянутой руке, отстраняет ее:

– А это что? – Прищелкивает языком: – А закуска какая!

Похлопывает ее рукой по спине.

Осиповна провожает его к одному из пролазов в стене:

– А деньги опять медяками принес?

– Червонцами не подают!

– Два часа считать…

– Сосчитаем! Ко мне и так старший приказчик два раза из магазина на улицу выходил, мелочь для сдачи у меня забирал.

– Сегодня где стоял?

– Возле магазина бывшего Елисеева. Теперь МСПО.

– Все-таки порядочно настрелял?

– Не больно.

– Почему так?

– Мало в обращении мелкой медной монеты, редко у кого в кармане имеется. Чеканка производится в Ленинграде: пока начеканят да пока подвезут… Потом наладится – будет лучше.

Осиповна со скрытым недоверием, протяжно:

– Безногому должнь! хорошо подавать.

Обнимает его, нежно целует в щеку:

– Полчервяка все-таки настрелял? Инвалид уклончиво:

– Будет время – сосчитаем. Щиплет ее за талию:

– Говоришь, думала обо мне?

– Только об тебе и думала.

– Что же ты думала?

– Все.

– Ну что "все"? Хе-хе.

– Думала, гдей-то он там сейчас стоит. Думала, да как ему там сейчас стоять, не прогоняет ли милиция. Думала, да как ему там сейчас подают. Думала, да скорей бы бросал стоять, сюда приходил.

– Хе-хе… Только об этом и думала? Больше ни о чем? А такого ничего не думала? А? Хе-хе…

Тормошит ее, хохочет. Осиповна улыбается.

– Как не думала? Думала.

Инвалид с жаром целует ее в губы, страстно шепчет: