Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

руку.

Я открываю рот, но не издаю ни звука.

— Это был сложный перелом, — продолжает он. — Мне потребовалась операция. Мама так его и не простила. Когда он съехал, я видел его только по праздникам, потом и это прекратилось. Может, он боялся снова причинить мне боль… а может, это был всего лишь предлог и ему не хватило смелости быть рядом. Видит бог, меня нелегко было растить. Но все же ему не стоило… — Он замолкает. Делает вдох. — Я все еще иногда говорю с ним по телефону, он присылает мне деньги, когда нужно. Он оплатил бóльшую часть моей учебы и медицинских расходов. И я ему очень за это благодарен, правда… Без него не знаю, где бы я сейчас был. Но последний раз, когда я предложил пообедать вместе или что-то еще, он замолчал. А затем сказал, что лучше нам не встречаться. Для меня же лучше. — Ладонь Стэнли медленно сжимается в кулак. — Он не пришел даже на мамины похороны. После он позвонил и извинился — сказал, что ему было слишком тяжело. Мне пришлось стоять там одному и смотреть, как ее кладут в землю.

Он берет самолет в руки, аккуратно дует на клей и кладет на крыло несколько мазков краски. Закончив, он ставит самолет на стол.

— Ну вот. Что я тебе говорил? Как новый.

Полоска темно-зеленой краски покрывает перелом. Она другого оттенка — заметно, что самолет чинили.

Мне требуется несколько секунд, чтобы заговорить.

— Мне жаль, — говорю я. Не знаю, о чем именно — о самолетике или об остальном.

Он улыбается, уголки губ напряжены, словно ему больно.

— Все в порядке. Все могло быть намного хуже. Мне еще повезло, правда…

Я накрываю его ладонь своей, и он замолкает. Несколько минут мы ничего не говорим. В его глазах блестят слезы, он быстро моргает, не давая им пролиться.

Он вытирает глаза рукавом и снова улыбается. На этот раз улыбка кажется более естественной.

— Давай завтракать? У меня есть несколько яиц.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Когда тем утром позже я выхожу от Стэнли, мир вокруг мокрый от дождя, тротуары блестят, а небо почти черное. Слабый перламутрово-серый рассвет окрашивает горизонт.

В груди странное ощущение. Пустота? Нет, не совсем так. Легкость. Все мои чувства обострились. Утро, разливающееся над миром, сияет, словно засвеченная фотография, словно воздух заряжен электрическими частицами. За последние несколько дней столько всего произошло, что я не знаю, как это переварить.

Я решаю, что, в целом, опыт был положительным.

Я не рассчитывала увидеть доктора Бернхардта еще неделю. Но в тот день, возвращаясь с работы, я замечаю его машину возле моего дома.

Он стоит у подъезда, одетый в твидовый пиджак и с черным зонтом в руке. Я выхожу из машины. Одежда его промокла, очки запотели от дождя. Морось все еще сыплется с неба, образуя на лужах мелкую рябь.

Второй раз он является раньше времени. А ведь он знает, что это выбивает меня из колеи.

— Сегодня не среда, — замечаю я.

— Я в курсе. Прости, что явился не предупредив. Но после того твоего звонка мне нужно было поговорить с тобой лично. Если честно, я беспокоился. Ты казалась… взвинченной. Никогда не слышал столько эмоций в твоем голосе.

Я рассматриваю свои ботинки.

— Мне не стоило вам звонить, знаю. Мне было плохо от недосыпа. Моя логика была нарушена…

— Нет-нет, я не то хотел сказать. Я просто хотел убедиться, что ты в порядке.

— Сейчас я в порядке. Мне больше не нужен бупропион.

Он сводит брови, изучая мое лицо сквозь маленькие круглые стекла очков.

— Что же, я рад. Но должен сказать, что чувствую свою ответственность за тот эпизод.

Дождь приклеивает рубашку к спине. Меня пробивает дрожь.

— Что вы хотите сказать.

— Это я посоветовал тебе встречаться с другими людьми. Я думал, что социальные контакты поспособствуют твоей устойчивости, но, кажется, у этого метода оказался обратный эффект.

Мышцы на спине сжимаются.

— Но я устойчива.

Дождь пошел сильнее. Тяжелые капли обрушиваются на нас.

— Зайдем внутрь? — спрашивает он.

— У меня есть дела, — бормочу я.

Он вздыхает.

— Ну ладно. Позволь только вот что сказать. Человеческие связи — это важно. Но очень сильно и очень быстро привязываться к кому-то может оказаться не менее пагубным, чем одиночество. Если твоя одержимость этим мальчиком начала отвлекать тебя от повседневных дел, ты можешь провалиться в созависимые отношения.

Я сжимаю ключи, металлические гребни впиваются в пальцы.

— Вы хотите, чтобы я перестала встречаться со Стэнли.

— Нет, тебе решать. Но все же… будь осторожней.

— Ваш совет учтен. — Я отворачиваюсь от него и иду к дому.

— Элви!

Я замираю.

— Не забудь о встрече с судьей Грей.

Холодный дождь струится мне за воротник. Что доктор Бернхардт пытается сказать?

Какое решение вынесет судья — от него не зависит. Но его мнение в качестве моего соцработника может на нее повлиять. Не даст ли он мне плохой отзыв, если я продолжу встречаться со Стэнли? Сдается мне, что продление срока опеки еще на год — не самое страшное, чем может обернуться это судебное заседание. Судья Грей может решить, что мне нужно больше государственного контроля. Она может отнять у меня часть свобод и прав, которые есть у меня сейчас.

— Я помню, — говорю я.

Он кивает, улыбается непонятно чему и садится в машину.

— Увидимся в следующую среду.

Дверца закрывается, он отъезжает, от колес из лужи разлетаются брызги.

Я сжимаю зубы. Вообще-то я и со Стэнли начала переписываться из-за доктора Бернхардта. Это он посоветовал мне открыться людям. А теперь, кажется, он думает, что я не готова к отношениям. Созависимые. Вот и он стал еще одним доктором, который препарирует мои эмоции и вешает на них медицинские ярлыки. А может, он, как и друг Тоби, считает, что люди с нарушениями, вроде меня, не должны вступать в отношения. От этой мысли что-то черствеет в моей груди.

Я снова проигрываю его слова в голове: «Очень сильно и очень быстро привязываться может оказаться не менее пагубным, чем одиночество». Я так долго считала, что сближение с другим человеком может быть опасным для меня. Доктор Бернхардт всегда говорил мне, что этот страх необоснован, и всегда настаивал, что я способна на большее, чем думаю, а теперь, кажется, он передумал.

Может быть, он наконец осознал, насколько я ущербна.

Ступени скрипят под ногами, пока я поднимаюсь на свой этаж. Пальцы все еще крепко сжимают ключи.

На лестничной клетке электрический свет судорожно жужжит над головой. Запах протухшей