Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

с тобой время из жалости?

Вопрос застает меня врасплох.

— Ты могла выбрать любого, знаешь, — произносит он. — Любого, кого пожелаешь. Для первого раза. Ты красивая, умная молодая женщина. Ты знаешь это?

Он издевается надо мной. Точно издевается.

— Заткнись, — бормочу я, — я видела книги у тебя в столе.

Его щеки краснеют.

— Я купил эти книги, потому что хотел понимать тебя лучше. Вот и все. Я не думаю, что с тобой что-то не так. И никогда не думал.

Я скрещиваю руки, крепко цепляясь за собственные локти.

— Присядь, — просит он, — ну пожалуйста!

Я не решаюсь, но потом сажусь в кресло. Он садится на диван напротив меня.

— Когда ты догадался, — спрашиваю я. — Про меня.

— Я, ну… я вроде сразу это подозревал.

Так это настолько очевидно. Может, мне нечему удивляться.

— Там есть абзац, который ты выделил. Об эмпатии.

Он сводит брови:

— О чем? А, да… я его выделил, потому что он показался мне неверным. Ты один из добрейших людей, которых я встречал.

«Добрая». Откуда только у него такие мысли? Когда я делала что-то доброе?

— Они имеют в виду когнитивную эмпатию.

— Что это такое? Не помню, чтобы в книжке было такое выражение.

— Это способность считывать, анализировать и предугадывать эмоции других людей… Это то, что мне… что людям, как я, дается сложнее всего.

Представление о том, что аутичные люди не умеют сопереживать, — это просто гадкий стереотип, но такую точку зрения я слышала и от некоторых специалистов, несмотря на очевидные доказательства обратного. К примеру, Темпл Грандин — вероятно, самая известная личность с аутизмом из ныне живущих — спроектировала наиболее гуманный тип скотобойни, где скот содержится в спокойствии и умиротворении до самого конца. Она много сил приложила, пытаясь уменьшить мучения, которые животные испытывают лишь ради человеческого удобства. Неужели никто не видит в этом сострадания?

— В одной из книг написано, что человек может не осознавать, что у него синдром Аспергера, — говорит Стэнли.

Я рассеянно тру большим пальцем коричневый вельвет дивана.

— Я осознаю.

Почти все детство моим диагнозом было ПРР-БДУ — первазивное расстройство развития без дополнительных уточнений. Когда мне исполнилось четырнадцать, его заменили на синдром Аспергера. В новом издании «Руководства по диагностике психических расстройств» диагноз «синдром Аспергера» упразднен, поэтому технически моего заболевания больше не существует: если я когда-нибудь вернусь во врачебный кабинет, для меня придется искать новый ярлык. Но неважно, как это называется. Я всегда останусь такой.

— Мне не нравится, когда меня калибруют и помещают в категорию, — говорю я. — Я такая, какая есть. Для этого не нужно никакого названия. Не понимаю, почему я не могу просто… быть. Почему каждому нужно как-то… — я делаю резкий выдох, раздосадованная своей неспособностью объяснить.

Между нами повисает тишина. Когда он начинает говорить, голос звучит тихо, как будто он разговаривает сам с собой:

— В такие моменты мне очень хочется тебя обнять.

Я задумываюсь на мгновение. Уже много лет я никого не обнимала. Несколько раз это случалось, когда я была подростком, — обычно без предупреждения и вопреки моему желанию, по воле приемных родителей, которые не понимали моих потребностей и границ, поэтому это был, в целом, очень тяжелый и неприятный опыт. Но со Стэнли может быть по-другому. Он всегда очень обходителен и осторожен, я знаю, что он не сплющит меня в объятиях. Но мне все равно страшно это представить, по причинам, которые я не смогу как следует выразить словами.

Вдруг мне приходит в голову мысль, что Стэнли сам ищет утешения в физическом контакте, безотносительно к моему удовольствию.

— Ты когда последний раз это делал, — спрашиваю я.

— Что? Обнимался?

— Да.

— Хм, — он смотрит вдаль, — давно.

— Хорошо, — говорю я.

— Хорошо?

Я подсаживаюсь к нему на диван.

— Можем попробовать, если хочешь.

Он вскидывает брови:

— Ты уверена?

— Просто сделай это.

Медленно, очень-очень медленно он обвивает меня руками. Я не вздрагиваю, и он притягивает меня ближе, но обнимает не крепко, так что я могу высвободиться, когда захочу. Я сижу в напряжении, фокусируясь на собственном дыхании. Его рука лежит на моей спине, между лопаток. Постепенно напряжение отступает. Я неловко обхватываю его талию рукой. Даже сквозь свитер я ощущаю, насколько он худой. Все его тело состоит из острых углов, а позвоночник — ряд торчащих косточек. Там есть что-то еще, длинный выпирающий гребень через всю спину. Я легонько провожу вдоль него пальцами.

— Откуда это у тебя.

Проходит несколько секунд, прежде чем он отвечает:

— В детстве я катался на коньках. И у меня здорово получалось. Когда мне было десять, я поскользнулся, упал и сломал лопатку. Им пришлось разрезать меня, чтобы собрать все части воедино, несколько месяцев я спал на животе, потому что спина была вся в хирургических штифтах.

От одной этой мысли у меня заболела спина.

— Звучит плохо.

— Это было ужасно.

Я поднимаю голову, чтобы взглянуть в его глаза. Наши лица оказываются очень близко.

Обычно к этому моменту я была бы уже в панике, ошеломленная нахлынувшими эмоциями от прикосновения и близости, но сейчас во мне нет страха, нет ощущения, что я теряю контроль. Сейчас мне просто тепло. Прислонившись щекой к его вязаному свитеру на уровне сердца, я чувствую движение, словно внутри сидит маленькое живое существо.

— От тебя пахнет библиотекой, — шепчу я.

— Надеюсь, тебя это не смущает.

Я закрываю глаза.

— Не смущает. — Интересно, почему я позволяю ему это делать, как ему удалось проскользнуть под все мои тщательно выстроенные барьеры, словно розовому шипу — под ноготь.

Где-то глубоко в сознании звенит тревожное: «слишком близко!»

На улице завывает ветер, по окнам стекает жижа из дождя и снега. Кажется, зима в этом году пришла рано.

Он осторожно отстраняется назад, выбираясь из моих объятий. И я с удивлением испытываю укол разочарования.

— Я не знал, что обещали шторм, — замечает он.

— Его и не обещали. В прогнозе сказано «облачно».

— Полагаю, синоптики не всё могут предсказать.

Ветка царапает окно.

— На дорогах сегодня будет скверно, — говорит он. — Ты можешь остаться.

Я впиваюсь в него взглядом.

— Если хочешь, конечно, — тут же добавляет он. — Я понимаю, что даже прийти в гости было нелегким шагом, поэтому, если тебе неудобно, я пойму. Я просто подумал, что…

— Я останусь, — мое согласие удивляет даже меня. — Но мне скоро нужно ложиться.

— Хорошо, конечно, — он смотрит мне в глаза, и мне кажется, он готовится сказать что-то еще. Он закусывает нижнюю губу и опускает взгляд.

Он выдает мне новую зубную щетку в упаковке, одну из своих пижам и ложится спать. В