Под личиной - Виталий Гладкий

Мазай облюбовал себе не порушенный огнем полуподвал.

Похоже, толстяк был когда-то хозяйственным мужиком. Мазай сколотил из ящиков дверь, притащил кем-то выброшенный диван без спинки и ножек (он установил его на кирпичи), стол, стулья и даже буфет.

Благо полуподвал был просторный, он разгородил его досками и фанерой на несколько комнатушек. Одну из них он приспособил под спальню, вторую – под кухню, а остальные – под кладовки.

Мазай, несмотря на свой низкий социальный статус, никогда не побирался и не шарил по мусорным ящикам. Он собирал на полях и в бесхозных садах брошенные овощи и фрукты. Мазай не ленился, и к зиме полуподвал крематория напоминал склад солидной овощной базы.

В течение холодных месяцев Мазай продавал на рынке свой съедобный скарб, чем и кормился. Притом, судя по его габаритам, кормился неплохо.

И все же основной доход, которого хватало на выпивку и даже на деликатесы, Мазай получал из воздуха.

Он был ходячим агентством новостей. Притом тех, что почти никогда не появляются на телеэкранах и страницах газет, так как принадлежат теневому миру.

Мазай собирал слухи, систематизировал их, подвергал анализу и нередко делал совершенно точные заключения по весьма спорным и сложным вопросам. Информацию ему поставляла армия нищих, мелких воров, проституток и бездомных подростков.

Несмотря на регулярные возлияния, голова у Мазая работала как швейцарские часы. Он обладал уникальной памятью на события и лица.

Вся городская шушера предоставляла Мазаю информацию бесплатно. Мало того, нищие и попрошайки делали это наперебой – будто хотели выслужиться.

Секрет такой преданности одинокому толстяку, как я недавно узнал, заключался в том, что три года назад он встал на защиту этих отверженных.

Однажды в городе появились цыгане. Они привезли с собой несколько калек и малолеток из Молдовы, которых заставили попрошайничать.

А поскольку молдаван было мало, и доход пришлых был небольшим, цыгане взяли под свою "опеку" и местных нищих, выгребая у них из карманов почти все, что им подавали прохожие.

Такое положение было нетерпимо. Но что могли сделать разрозненные группы попрошаек против целого цыганского табора, пусть и небольшого?

Тогда за дело взялся Мазай. Сначала он предупредил цыган, чтобы они оставили городских нищих в покое.

Однако вечные бродяги только посмеялись над ним, многозначительно поиграв перед его глазами опасной бритвой. Знали бы они, с кем связались…

Мазай поднял целое восстание, в котором приняли участие не менее двухсот человек. Цыган били смертным боем всюду – чем попало и где только могли поймать. "Скорая помощь" не успевала развозить раненых и увечных по больницам.

На другой день цыган как корова языком слизала. Они просто испарились. И с той поры Мазай стал среди обитателей городского "дна" непререкаемым авторитетом – гораздо большим, чем раньше.

Впрочем, своими привилегиями он не пользовался. Мазай любил уединение, тишину и много еды. Будь он богат и живи в роскоши, его назвали бы сибаритом.

– А, большой парень…

Мазай мельком посмотрел в мою сторону и продолжил шуровать в печке длинной кочережкой.

– Здравствуй, отшельник, – сказал я, невесело улыбнувшись.

– Здорово, коль не шутишь, – ответил он приветливо.

Я нашел свободное место и сел.

– Принес? – спросил Мазай деловито.

– Не помню, чтобы я когда-нибудь приходил в гости с пустыми руками.

Я начал доставать из пакета водку, пиво в банках, колбасу и так далее. Мне пришлось раскошелиться на шикарный обед поневоле, потому что я приехал к Мазаю не просто балду гонять, а кое-что выведать.

– Что там в мире творится? – спросил он, глянув на меня исподлобья.

И, не дожидаясь ответа, поставил на печку вместительную сковородку, налил в нее подсолнечного масла и положил мелко нарезанный картофель.

– Так это ты у нас все знаешь, – ответил я не без задней мысли, нарезая колбасу и булку крупными кусками.

– Все знает только американское ЦРУ.

– Не преувеличивай.

– Они так говорят.

– У них такая работа – наводить тень на плетень.

– И то правда…

Мазай достал стаканы, сполоснул их в ведре с водой и поставил на стол.

– Наливай. Хорошая водка, – сказал он уважительно, посмотрев на этикетку.

– Плохую не держим.

– Ну, чтоб было…

Мазай аккуратно взял стакан двумя пальцами и медленно выцедил водку до дна.

– Хух… Забориста… – сказал он с удовлетворением.

Мазай обвел взглядом разложенные на столе деликатесы, но ему пришелся по душе лишь ломтик булки; он не съел его, только понюхал корочку.

Мы обменивались ничего не значащими фразами до тех пор, пока не осушили первую бутылку. После этого Мазай достал свою знаменитую трубку, с которой он не расставался никогда, набил ее голландским табаком и закурил.

Трубка была знаменита ценой. Для непосвященных она не представляла никакого интереса. Трубка как трубка, таких везде пруд пруди. Это на первый взгляд. А на второй…

Для второго взгляда требовался специалист. Или человек, который много чего видел в своей жизни.

Например, я.

Подобных трубок в мире насчитывались единицы. Ей было уже много лет, потому с виду она не казалась раритетом. Когда-то для ее изготовления убили слона, чтобы снять с него бивень, и спилили несколько ценных деревьев, а взяли всего ничего – небольшое колечко слоновой кости и три или четыре кусочка древесины.

Остальной материал сожгли, дабы трубка была единственной и неповторимой в своем роде. Поэтому легко представить, сколько она стоила еще в те далекие времена, не говоря уже о том, какие деньги могли за нее дать современные коллекционеры.

Как трубка попала к российскому бомжу, можно было только предполагать. На мой вопрос "Где взял?" Мазай недовольно отмолчался – сделал вид, что не расслышал. Второй раз я уже не спрашивал – из вежливости.

Похоже, Мазая неприятно удивили мои обширные познания по части курительных приборов. Сам он точно знал, какой ценностью обладает, так как трубку берег, словно зеницу ока, и хранил ее в специальном футляре.

Вообще сама фигура Мазая казалась сплошной тайной. Его прошлое для всех было табу. А оно явно тянуло на приключенческий роман с продолжением.

Чего стоила лишь одна татуировка на левом предплечье – кобра, обвившая якорь со скрещенными молниями.

Мне было известно, что подобными художествами украшали себя наши "барракуды", аналог американских "морских котиков"; отряд "барракуд" обычно задействовали в спецоперациях на побережьях Индийского и Тихого океанов.

Я не стал лезть в душу Мазая. На кой это мне? Почти у каждого из нас есть скелет, который мы тщательно храним в шкафу. Ведь не всем, кто родом из спецназа, улыбнулась судьба после окончания службы.

Ко мне Мазай относился со странной смесью уважения и настороженности. Нет, его вовсе не смущал мой статус бизнесмена. Ему на это было наплевать.

Просто Мазай был чересчур проницательным человеком, чтобы безоговорочно поверить в мою легенду. У нас сразу установилось негласное правило: никаких вопросов о прошлой жизни. И мы придерживались его неукоснительно.

– Американцы Ирак хотят бомбить. – Мазай сокрушенно вздохнул. – Много горя будет…

– Брось… – Я поморщился. – Количество горя с течением времени не уменьшается и не увеличивается. Горе -это величина постоянная, константа. Оно лишь кочует из материка на материк, из одной страны в другую.

– Может, ты и прав. Но как-то так получается, что горе большей частью стоит на якоре в наших краях.

– Не путай горе с бедой. А к бедам мы привычные.

– Что беда, что горе – один хрен.

– Не скажи. Горе, это когда безносая ходит по городам и весям с косой. А что касается беды… у нас это состояние сродни хроническому геморрою: неурожай – беда, полные закрома – тоже беда, зерно хранить негде и продать некому; гнилая дождливая осень – беда, по дорогам и танком не проедешь, зима – опять беда, топить нечем; лето – еще какая беда, так как горят торфяники, потому что болота с дурного ума осушили… Этот перечень можно продолжать до бесконечности.

– Ну, ежели так… Может, ты и прав…

– А что касается янки, так ведь палка имеет два конца. Ты библию читал?

– Давно, – коротко ответил Мазай и нахмурился.

Он никак не мог понять, куда я клоню.

– Одним из самых больших грехов считается гордыня, наплевательское отношение ко всем окружающим. А все грехи наказуемы, уж поверь мне. В последнем столетии второго тысячелетия колесо истории значительно ускорило свой бег, и если раньше кары небесной ждали десятилетиями, то теперь этот срок значительно сократился…

Такое начало разговора вошло у нас в привычку. На политике и мировых проблемах мы разминались.

Умные (а еще лучше – заумные) речи действовали на Мазая как допинг. В своих "дебатах" мы иногда доходили даже до космических пришельцев.