Половинный код. Тот, кто умрет - Салли Грин

– Прости меня. – И продолжаю гладить его губы своими. Я чувствую, как он дышит мне в рот, как смешивается наше дыхание через его и мои приоткрытые губы. И я шепчу: – Прости меня за шрам. – Его губы так приятно касаются моих, что я просто не могу не поцеловать их, но нежно, очень нежно. Он не отвечает, и тогда я открываю глаза и вижу, что его веки опущены. Я шепчу: – Прости меня за то, что побил тебя. – И пока я шепчу это, мои губы снова касаются его губ, так что мне опять приходится его поцеловать. Потом я целую его опущенные веки, а он все не смотрит на меня и не отвечает. Он не отшатнулся от меня, но и ближе тоже не придвинулся.

Моя рука все еще лежит на его волосах и шее, но я больше не смею его целовать.

Все, что я могу, это снова шептать ему:

– Прости. Прости меня за то, что я причинил тебе боль. – Я говорю, все так же щекоча его губы своими, я делаю это специально, потому что мне нравится, а еще мне хочется спровоцировать его хоть на что-нибудь.

Но он не двигается.

– Габриэль, прости меня. Видишь, я так стараюсь быть милым.

И опять ничего.

– Я буду ждать вечно, если ты этого хочешь. И буду говорить тебе «прости» снова и снова.

И тут я чувствую на своей спине его ладони: сначала одна робко, едва касаясь, пробирается вдоль моей поясницы, потом вторая. Он привлекает меня к себе так, что соприкасаются наши бедра, и говорит:

– Тебе идет быть милым, делай это почаще, – говорит медленно, касаясь моих губ своими, потом добавляет еще что-то по-французски, его губы снова гладят мои и наконец сливаются с ними в поцелуе.

Мы долго целуемся. Потом Габриэль ведет меня в какую-то спальню, где мы целуемся еще дольше, и раздеваем друг друга, и делаем разные вещи, приятные вещи, они имеют отношение к любви. И это хорошо. Это так хорошо. Хотя мы очень потные. Потом мы засыпаем. Потные, голые, мы засыпаем вместе. Ночью мы просыпаемся и продолжаем целовать и любить друг друга. Потом он целует мои шрамы, каждый в отдельности, и я засыпаю.

Еще позже я просыпаюсь, а он спит, и тогда я подбираюсь к нему и часто целую его грудь, слушая, как бьется его сердце, и мне хочется лежать так всегда и слушать его сердце. Странное чувство. Не помню, чтобы со мной раньше бывало такое. Кажется, я счастлив. Я закрываю глаза, но знаю, что на меня надвигается не сон, а холодная тьма. Видение.

Передо мной река, деревья, пологие холмы, кругом поют птицы, теплое солнце ласкает кожу. Вокруг очень красиво. Как раз в таком месте я всегда хотел жить. И там, рядом со мной, Габриэль, и я с ним.

Карты

Несбит стоит в кухне, к нам спиной. Его слегка покачивает. По-моему, он еще пьян. С тех пор как мы выволокли его из постели, он уже залил в себя два больших стакана воды и теперь все время стонет, но больше от него ничего не добиться.

Наконец он выпрямляется и говорит:

– Да послужит это уроком вам, парни. Алкоголь – зло.

Я говорю:

– По-моему, если кому-то здесь и нужен урок, то не нам.

– Признаюсь, чувствую я себя слегка паршиво.

– И выглядишь дерьмово. – Потом я добавляю: – Да и пахнешь не как роза.

– Спасибо, приятель. – Несбит поворачивается к нам. Вид у него и правда еще тот: лицо покрыто серой бледностью, в глазах красные прожилки, на щеках щетина. Постарел лет на десять. Он говорит:

– Ничего не помню.

– Ты приготовил еду, мы ели, ты пил, потом ты говорил, потом снова пил, и так пока не прикончил три бутылки вина и еще вот это. – Габриэль с улыбкой показывает ему пустую бутылку из-под виски.

Несбит снова вздрагивает и говорит:

– Я возвращаюсь в постель.

– Когда мы уйдем, – говорю я.

– Ну, тогда сваливайте, да поживее. – Он опускает руку в карман штанов и, пошарив там, вынимает пачку американских долларов. – Вот, нашел вчера у Меркури. Вы уже решили, какой подарок возьмете для Леджер?

Габриэль хлопает меня по рюкзаку со словами:

– Я уложил сюда пару дневников Меркури, те, в которых говорится о Леджер и о том, как найти географическую комнату. Думаю, она будет рада, если информация о ее местонахождении не разойдется по свету.

Мы с Габриэлем долго говорили на эту тему и решили, что подарок не должен быть дорогим – в смысле денег, – а что бы ей подошло из магии, мы не знаем, вот и выбрали дневники.

Несбит подводит нас к проходу, который ведет в Нью-Йорк. Там мы и прощаемся, и я не знаю, увидимся мы еще когда-нибудь с Несбитом или нет. Мне кажется, что нет, но, может быть, это просто настроение у нас такое мрачное. Несбит говорит:

– Если я все-таки женюсь, придется вам приехать ко мне на свадьбу. Большой будет праздник. А я знаю, как вы любите хорошие вечеринки, ребята.

– В жизни не бывал ни на одной.

Несбит трясет головой.

– Нет? Странно, почему это меня даже не удивляет? – Тут он обнимает меня и говорит: – Я буду скучать по тебе.

Потом он выпускает меня и обнимает Габриэля.

– И по тебе тоже, Габ. Береги себя и его тоже. – Потом он отступает на шаг и говорит: – А теперь, с вашего позволения, пойду-ка я блевану.

Габриэль берет своей левой рукой мою правую, переплетает свои пальцы с моими и протягивает свободную руку к проходу. Я оглядываюсь на Несбита – бледный и одинокий, он стоит в глубине комнаты, – и мое тело тут же засасывается в темноту.

Внутри совсем нет света, но по тому, как кружится у меня голова, я понимаю, что лечу. Я знаю, как прекратить головокружение – надо выдохнуть, и я выпускаю из своих легких воздух и сосредоточиваюсь на ощущениях: мне холодно, холод окружает меня со всех сторон, сковывая все тело, кроме той руки, которой я держусь за Габриэля. Я смотрю вперед – то есть туда, где, по моим представлениям, должен быть «перед» – но там ничего нет, только темнота. Не дышать становится очень трудно. С тех пор, как я выдохнул, прошло, наверное, не меньше минуты.

И тут мы врезаемся в твердый пол. Снова можно дышать. Мы лежим в темном углу какого-то переулка, позади огромного мусорного бака на колесиках. Вокруг нас грязь, но не такая, как в лесу. В лесу грязь хорошая, здоровая, здесь она похожа на слизь.

Мы выходим на большую улицу, чтобы понять, где мы оказались, и Габриэль говорит, что нам надо к вокзалу. Я вообще мало бывал в городах, а этот совсем не похож ни на Лондон, ни тем более на Базель или Барселону. Но воздух также полон электричества, и я непрерывно чувствую его у себя в голове. Мне не больно, оно не мешает сосредоточиться, но я невольно думаю, что приближения Охотников я здесь точно не услышу.

Мы идем пешком – уже ночь, а ночью мы не можем находиться ни в метро, ни даже в такси – и озираемся в поисках ведьм (мы на территории Белых, напоминает мне Габриэль), но никого не видим. Вдруг мимо нас, завывая сиреной, проносится полицейская машина, и Габриэль тут же вталкивает меня в какой-то переулок, где прижимает к стене и наваливается на меня всем телом. Я не возражаю. Я знаю, что никакая опасность нам не грозит, ведь это же просто фейны, но Габриэль есть Габриэль. К тому же мне приятно чувствовать его тепло, когда вокруг холодно, а у меня за спиной – ледяная стена. Он целует меня, продолжая прижиматься ко мне всем телом. Он хочет идти дальше, но тут я притягиваю его к себе и целую, прижимая к стене. Я целую его в рот, в щеку, в шею, в ухо.

– Ты всех своих друзей так целуешь? – спрашивает он. Этот вопрос он задавал, когда я поцеловал его впервые, несколько месяцев назад, и я вместо ответа наклоняюсь, целую его в грудь, потом медленно возвращаюсь к его рту и, прижавшись к его губам губами, шепчу:

– Только тебя. – Мне не хочется быть сейчас слишком серьезным, но он смотрит на меня так внимательно. И я добавляю: – Я всегда буду твоим другом.

– Я знаю.

Я нежно целую его, и мы идем дальше быстрым шагом. Людей и машин на улицах заметно прибавляется. С первыми лучами солнца мы у вокзала. Входим внутрь, узнаем, когда наш поезд, и идем в кафе, ждать.

Там мы берем кофе, горячий шоколад, круассаны и фрукты. Под конец я начинаю баловаться с сахаром: открываю несколько бумажных упаковок подряд, высыпаю в свою кружку все их содержимое, мелко рву пакетики и отправляю туда же. Габриэль протягивает руку и кончиками пальцев касается тыльной стороны моей ладони; я перестаю свинячить, и мы застываем: я с пакетиком сахара в руке, он – лаская мою ладонь. Он говорит со мной, рассказывает мне о своей семье, о том, как они переехали жить в Америку, во Флориду, и как он застрелил там девчонку, которая предала его сестру, Мишель, а я смотрю на свои руки и думаю о том, скольких людей они уже убили, и о том, сколько еще жизней им предстоит отнять.

Мы садимся в поезд, устраиваемся у окна, поближе друг к другу, и смотрим, как проносится мимо нас мир, как небо из светло-серого становится голубым. Дома постепенно уступают место заснеженным полям, которые со временем снова обступают дома, а потом Габриэль говорит:

– Сейчас выходим.

Мы находим таксиста, который говорит, что знает нужный нам адрес, и десять минут спустя уже катим через пригород, мимо сугробов, застывших вдоль дорог. Скоро мы снова выезжаем за город, где дорога покрыта льдом. Водитель жалуется, что, хотя снега не было уже несколько дней, дороги так до сих пор и не привели в порядок. Потом останавливает машину и говорит: