Город на воде, хлебе и облаках - Михаил Липскеров

И Гирш бен Гирш взял ее за руку, и они прошли под хупой, и она понесла… И было уже вот-вот…

И тут в местечко Хацепетовку пришло Горе. И Горе сожгло местечко Хацепетовку. И жителей его сожгло Горе. И дома их сожгло Горе. А раз Горе сожгло всех жителей, то почему бы ему не сжечь Гирша бен Гирша, жену его Симу и будущего их сына, которого они хотели назвать Шломо? Так Горе и поступило.

И покинуло местечко Хацепетовку. И пошел невеселый весенний дождь и залил не до конца сгоревшее тело Симы. А перед тем как уйти совсем, Сима выплюнула из себя мальчика. Который еще до своего рождения стал сиротой. И тот, кто спас его, а кто, я пока не знаю, назвал его Шломо, принес в наш Город. Который очень хорошо знал, что такое Горе, и приютил младенца, дав ему прозвище Сирота. Но ноги его ходили не очень хорошо, поэтому Магистрат выделил ему деньги на инвалидную коляску, и вот уже 94 года Шломо Сирота жил в нашем Городе.

А от местечка Хацепетовка осталась лишь яблоня сорта ранет вечно покрытая сиреневыми (фиолетовыми) цветами. Под которым изредка встречаю девушку под зонтиком под весенним дождем. Да минует ее, будущего мужа ее, детей ее Горе. И да будет вечно стоять Оно – это Дерево. Неопалимая купина моего народа.

Так вот, от доставки кем-то в наш Город Шломо Сироты до его нынешнего девяносточетырехлетнего состояния, вы будете смеяться, прошло 94 года, и большую часть своей жизни Шломо катался в своей вечной коляске по Городу, и каждый еврей Города приносил ему еду и питье, а ввечеру пятницы – кусок халы из булочной и немного сладкого вина, чтобы Шломо мог отпраздновать Шаббат. Потому что каждый еврей Города знал, что такое Горе, даже если никогда его и не знал. И в Песах кто-нибудь обязательно звал его к седеру – пасхальному ужину, чтобы в этот светлый праздник Шломо мог вместе со всем Городом возблагодарить Господа за свое и своего народа спасение. А на следующей неделе русские таскали ему куски кулича и крашеные яйца и наливали рюмку водки, чтобы Шломо мог отпраздновать Воскресение Господне и возблагодарить Его за свое спасение. Так считали русские, и пусть себе считают, и дай им Бог здоровья, если они добавляют Шломо Сироте лишний праздник. И каждый русский считал себя обязанным похристосоваться со Шломо, потому что каждый русский Города знал, что такое Горе, даже если никогда его не знал. И вы уже совсем будете смеяться, когда я вам скажу, что каждый Курбан-байрам Шломо получал кусок вареной баранины. Не такой чтоб уже совсем, но вполне себе приличный, чтобы Шломо мог возблагодарить Аллаха (Бога, если кто не знает) за… За все, в общем. А от поэта Муслима Фаттаха в память о другом поэте, Омаре Хайяме, – немного винца. А почему арабы и прочие мусульмане приносили Шломо кусок вареной баранины? А от поэта Муслима Фаттаха – немного винца? А потому, что, вы будете смеяться, арабы и прочие мусульмане тоже знали, что такое Горе. И вы будете просто жутко хохотать, если я вам скажу, что нет на Божьей Земле народа, который бы не знал, что такое Горе. И есть у меня смутная надежда, что когда народы сильно поднадоедят друг другу и приготовятся к забаве уничтожения друг друга, то каждый человек каждого народа вспомнит о Горе своего народа и сам, без помощи Бога, опустит нож, чтобы Горе окончательно не завладело Землей и чтобы на ней осталось место для радости. Немного радости, о большем я не прошу. Чтобы у моих детей, ваших детей, моих внуков, ваших внуков была радость жизни во всем. И чтоб вы все были здоровенькими.

Именно эти слова – «Чтоб вы все были здоровенькими» – и сказал Шломо Сирота Шломо Грамотному и Ослу. Но так как ночь пришлась на между всеми праздниками, на которые приходились винные подарки, то Шломо Грамотный сказал:

– Дядя Шломо, мое воспитание (какое такое уж у него было воспитание!) не позволяет вот так вот просто быть мне здоровеньким, когда винная лавка зубного врача реб Мордехая Вайнштейна еще открыта. Вы не будете так любезны подержать Осла, пока я не достану деньги, чтобы вы…

– Шломо, – прервал Шломо Грамотного Шломо Сирота, – зачем так много слов? Я уже его держу, – и перехватил у Шломо Грамотного уздечку Осла. Чтобы Шломо Грамотный сходил в карман, где он держал деньги, за деньгами. Чтобы Шломо Сирота схромал в винную лавку зубного врача Мордехая Вайнштейна. Чтобы все были здоровенькими по как у людей. Тем более что у Шломо Сироты были колеса в лице инвалидной коляски. И хотя у Шломо Грамотного были колеса в виде Осла, но вы уже знаете, что проблема об сдвинуть его с места на данный момент была нерешаемой. Так что на краткий миг Шломо Сирота принял бразды Осла в свои руки, и этого мига оказалось достаточно… Нет, не думайте, что за этот миг произошло что-то экстраординарное, нет, просто это краткого мига хватило, чтобы Шломо Грамотный достал из кармана, где деньги лежат, что?.. Правильно, деньги. В виде серебряного рубля. Который и протянул Шломо Сироте. Шломо Сирота вернул временно вверенные ему бразды от Осла законному браздодержателю Шломо Грамотному и взял серебряный рубль.

– Шломо, – сказал Шломо Сирота Шломо Грамотному, – где ты видел, чтобы на рубель можно было купить, чтобы мы все были здоровенькими? Сейчас не царское время, когда на рубель можно было купить одну пятую коровы. Сейчас другие времена…

Шломо Грамотный задумался, и, нет, вы опять будете смеяться, серебряный рубель в руке Шломо Сироты превратился в золотой червонец с двуглавым орлом, а это, я вам скажу, по всем временам ого-го… И Шломо Сирота покатил к винной лавке Мордехая Вайнштейна, чтобы купить что? Правильно, вина! А в винной лавке коротал время за рюмочкой портвейна реб Аарон Шпигель, то ли ювелир, то ли фальшивомонетчик. И когда Шломо Сирота протянул Мордехаю Вайнштейну золотой червонец, то Мордехай Вайнштейн протянул золотой червонец реб Аарону Шпигелю. Посчитав на данный момент его фальшивомонетчиком, потому что откуда у Шломо Грамотного может быть живой золотой червонец. Реб Аарон Шпигель, потупив спрятавшийся под моноклем выцветший глаз, тут же распотупил его и со словами «Я вообще-то ювелир» взял золотой (под подозрением) червонец на золотой же зуб.

– Настоящий. Печатан в 1763 году на Монетном дворе в Петропавловской крепости города Санкт-Петербурга.

А так как второго фальшивомонетчика в Городе не было, чтобы проверить слова реб Аарона Шпигеля, золотой червонец был признан золотым, и на него была отпущена толика вина (не будем уточнять, насколько велика была эта толика и что это было за вино), и была дана сдача в размере рублями серебром и медной монетой, а недостающую сдачу реб Мордехай Вайнштейн выдал выставочной верхней вставной челюстью. Пообещав возместить ее вскоре после намечавшейся на ближайшей драке стенка на стенку в русском квартале. Но Шломо Сирота челюсть взять отказался, мотивировав тем, что Шломо Грамотный, получая сдачу рублями серебром, медной монетой и вставной челюстью, может воспринять ее как намек и разгневаться. А Шломо Грамотный в гневе был страшен. Во всяком случае, так говорили, потому что в гневе его никто никогда не видел. И эта троица устроила коллоквиум, как поступить с выставочной вставной верхней челюстью. И порешили за разрешением вопроса обратиться к равви Шмуэлю Многодетному, которого дома не оказалось. А оказался он в хлебной лавке реб Бенциона Оскера, бывшего Бени Комедианта, знававшего в своих комедиантских странствиях Омара Хайяма, где в компании арабского поэта Муслима Фаттаха из арабского же квартала и брата его, садовника Абубакара Фаттаха, обсуждали тонкости мугамов Джаббара Гарягды-оглы. И по очереди эти тонкости выпевали, отчего Третий Маккавейский переулок, бывший Котовского, спал не очень хорошо, чтобы не сказать совсем не. И вот Шломо Сирота, зубник Мордехай Вайнштейн, то ли ювелир, то ли фальшивомонетчик Аарон Шпигель и выставочная вставная верхняя челюсть пришли в хлебную лавку, где (читайте выше) распевали мугамы Джаббара Гарягды-оглы. А должен вам сказать, что мугамы – штука продолжительная во времени, так что после часа вежливого ожидания конца этой в высшей степени музыкальной тягомотины Шломо Сирота случайно клацнул вставной челюстью. Чем нарушил мелодичный вой исполнителей мугамов Джаббара Гарягды-оглы. И тогда пришельцы из винной лавки в хлебную донесли до равви Шмуэля Многодетного свои сомнения в благоприятном исходе вручения Шломо Сироте сдачи в виде выставочной вставной верхней челюсти. Равви Шмуэль долго наматывал вокруг шеи и разматывал с той же шеи свои безразмерные пейсы, пока чуть не задушил себя, ровно какой турецкий паша, получивший от султана шелковый шнурок. А отдышавшись, изрек:

– Инфляция, акцизы, налог с продаж…

Никто ничего не понял. Все смотрели на раввина с некоторым недоумением. И страхом. Ибо не может Город жить без раввина. А какой же это раввин, если произносит какие-то чудовищные слова, которые ни один нормальный еврей слыхом не слыхивал, в глаза не видывал? Хорошо, что дети этого не слышали. Но их слышал маклер Гутен Моргенович де Сааведра, пришедший на звуки мугамов по причине бессонницы, возникшей по причине мугамов.