Соседи (СИ) - Коруд

такого отродясь не было! Ну ладно, было… Давно и неправда. «Чего надобно?» — мелькнуло в удивлённом взгляде.

— От нашего стола вашему столу, — впихивая сырники прямо в руки, выпалила Уля. И рта оторопевшему соседу раскрыть не дала. — У тебя же холодильник пустой. И да, можно попросить музыку сделать чуть тише? Хорошего дня.

— Малая, у тебя все нормально?..

— Пока!

Не успела опомниться, как обнаружила себя в собственном коридоре с сошедшим с орбиты сердцем, а прямо перед собой — маму, взирающую на неё с таким осуждающим видом, будто она с ночной гулянки в разодранных колготках и с размазанной по щекам помадой явилась. Бухая в стельку.

— Буду общаться, с кем хочу, — с вызовом, но достаточно тихо, чтобы до ушей за стенкой не донеслось, припечатала Уля. Зря попросила его звук убавить: теперь, не дай Бог, еще услышит. — Когда захочу и сколько захочу. Захочу — с Вадимом, захочу — с Черновым, захочу — с бабушкой из соседнего подъезда.

Мама нахмурилась:

— Причем тут бабушка из соседнего подъезда?

— Да при том! — прошипела Ульяна. — Ты в курсе, что он ей продукты таскает регулярно и в аптеку бегает, только свистни? Или у тебя с десяток вот таких примеров найдется? Может, все так делают? И нет там никаких батарей алкоголя, очень чисто и уютно! И фотография с тетей Валей на видном месте. И ваза, которую ты дарила! И вообще! И вообще наш Корж там прописался, чтоб ты знала! У него там миска личная! А Корж ведь людей не выносит!

Про то, что Егор избавился от сотни книг, не меньше, Уля решила умолчать. Вот не время сейчас об этом — маму кондрашка хватит. Про Коржика, возможно, тоже не стоило говорить, но уже поздно.

— Ульяна, я просто волнуюсь за тебя, — проследовав за ней в её комнату и встав в дверном проеме, запричитала родительница. — Не хочу, чтобы ты с дурной компанией связывалась. Любая нормальная мать будет пытаться уберечь своего ребенка от беды.

— Мама, прекрати, пожалуйста. Давай потише, здесь стены картонные. Я разберусь, я у тебя вроде не совсем дура. Не собираюсь я ни с кем связываться, я просто хочу сама определять свою жизнь. Слышишь?

«А не по твоей указке её жить!»

— Хорошо, — обида прорвалась наружу звонким, надтреснутым голосом, заблестевшими глазами. — Я тебя поняла. Видимо, плохая я мать.

— Я не это сказала!

— Ну а что ты сказала?

— Мама, послушай, — вздохнула Ульяна, понимая, что против маминых слёз у неё нет иммунитета. Эти слезы, бледный вид, дрожащие губы, сведенные брови всегда работали одинаково: связывали руки и язык. — Я не говорила, что ты плохая мать. Я сказала, что мне двадцать четыре года, я сижу дома, толком никуда не хожу, ничего не вижу, отсеиваю ухажеров, поступила, куда ты хотела, закончила. Работаю. Что еще ты от меня хочешь? Ты мне не доверяешь? Считаешь, я безмозглая или слепая? Не вижу, с кем можно общаться, а с кем нельзя?

— Я так не считаю. Просто Егор, он…

«Опять Егор! Да при чем тут Егор?! Дело в другом!»

— Двадцать четыре, мама. Двадцать четыре, не двенадцать, — прикрыв глаза, медленно, чуть ли не по слогам произнесла Уля. — На меня уже нельзя вот так легко повлиять, поздно, я выросла. Сформировалось мое отношение к миру и людям. Нет больше угрозы, не бойся.

— Ты провела всего двадцать пять минут в его квартире и уже его защищаешь. Ульяна! О чем ты говоришь?

«С секундомером, что ли, стояла?»

Нет, её не слышали. Мама упрямо продавливала собственную точку зрения. Она словно оглохла, отказываясь вникнуть в то, что говорит ей родная дочь. Уля не понимала, что задевает её больше: тот факт, что мать упорно видит в ней десятилетнюю девочку в бантиках, тот факт, что сотрясение воздуха ни к чему не ведет, или же совершенно вопиющим образом расходящееся с ранее звучавшими словами и делами восприятие соседа. Стоило ей, значит, почувствовать мифическую угрозу своей семье, как истинное отношение и вылезло! А Уля-то думала, мать искренне переживала. Черта с два!

— Мам, давай остановимся. Не собираюсь я ни с кем общаться. Но не потому, что ты так сказала, а потому что и сама не хочу, — телефон в руке ходил ходуном, дрожал голос, который все еще необходимо было контролировать, чтобы не сорваться на крик, ведь крик точно услышат те, кому не положено это слышать. Содрогалась душа. — Я не защищаю его. Я… Я разочарована — в тебе. Я… Не ожидала от тебя, что ты на самом деле настолько плохого мнения о человеке, который вырос на твоих глазах. О сыне своей подруги, на минуточку, который с твоей дочкой возился, пока она росла, а ты — работала. Ты не помнишь, а я вот вспомнила вдруг. Не думала, что все эти твои причитания — для публики. А на самом деле за ними ничего, кроме презрения к образу жизни и страха, что твоя дочь, — взмахнув руками, Уля изобразила в воздухе кавычки, — окажется жертвой дурного влияния, нет!

Раньше Ульяне и в голову бы не могло прийти, что кричать можно и шепотом. Оказывается, при желании можно всё.

Мама стала белее стены, у которой стояла:

— Уля, это не так. Ты же помнишь, я действительно волновалась. Это правда! И волнуюсь! И не знаю, как буду смотреть его матери в глаза, когда окажусь… Там. Я ведь ничего не смогла сделать. Но ты — ты моя дочь! Единственная. Это совсем другое. Будет у тебя собственный ребенок — ты меня поймешь.

«О, Боги!»

— Может быть. Но пока не понимаю, — пробормотала Уля, пытаясь в этот раз не только не поддаваться на извечный мамин аргумент о единственной отдушине в жизни, но и наскрести храбрости на сопротивление. — Я очень тебя люблю, но давай не доводить до того, что твоя дочь соберет чемоданы и хлопнет дверью, мам.

Нет, это невозможно. Невозможно же жить с постоянной оглядкой на то, а что она скажет. В вечном страхе услышать ее осуждение. Нельзя продолжать разрешать маме себя продавливать.

— И да, я на пилон хожу! — собравшись с духом, выдохнула Ульяна. — Это который «шест»! Уже несколько недель. И с парнем одним уже полгода общаюсь в интернете! А, вот еще что… С девственностью я давно рассталась. Вот такая у тебя испорченная дочь. Без всякого влияния извне, сама испортилась.

— Что?..

Прислонившись к стене, мама стала медленно оседать на пол. Праведное негодование мешало понять, ей и правда поплохело, или же она просто устраивает