Король Яяти - Вишну Кхандекар

Все это есть у меня — досталось мне в одну минуту. И вдруг Кача приводит безумного пустынника…

Останется ли этот сумасшедший во дворце или уйдет опять скитаться — я все равно королева Хастинапуры. И останусь королевой.

Поэтому я настояла, чтоб Яти не отпускали из дворца — не то он еще сделается одним из этих бродячих проповедников, своими разговорами смущающих народ.

Но хорошо, что он предпочитает находиться в Ашокаване. Кто знает, что мог бы натворить во дворце этот рехнувшийся аскет. Королева-мать переселилась поближе к сыночку. Тоже неплохо. Желая знать все, что затевается в Ашокаване, я отправила туда старую служанку, которой доверяю. Старуха прислуживает королеве-матери — в знак моей особой расположенности к ней — и доносит мне, что Яти не узнает собственную мать.

Прекрасный подарок бог ниспослал Каче! Какую драгоценность отыскал Кача на жизненном пути! И как позаботился обо мне!

Появление Яти предвещает беду, в этом нет сомнения.

В день дворцового приема, когда мы, королевская чета, ехали в колеснице, сиял чудесный ясный день. Ни облачка в небесной синеве, даже не верилось, что наступил сезон дождей, такой весенней прелестью дышало все вокруг.

Яти вступил во дворец предвестником бури — и не только в человеческих сердцах.

К вечеру небо заволокло тяжкими грозовыми облаками. В наших покоях было мрачно, как в подземелье. Потом по небу заметались молнии. Молнии? Они так зловеще извивались, как будто змеи заскользили в подземелье.

Четверо суток не унимался ливень. Джамна вышла из берегов, ее волны грозили столице. Главный министр пребывал в тревоге — если разлив не прекратится, говорил он, будут затоплены окрестные деревни, погибнет урожай.

Близилась полночь четвертых суток. Дождь лил не переставая, временами он будто умерял свою силу, но тут же снова принимался нахлестывать землю. Крупные капли с громким стуком падали на веранду. Король заснул, но мне не спалось. Я думала о том, каким будет мой ребенок. Похожим на меня? Мои глаза, мой нос, мои губы? Как странно… Будет топать маленькими ножками, будет говорить мне: мама! А короля будет звать отцом…

Вдруг сквозь шум дождя послышался стук копыт. Кто скачет в такую бурю? Или мне померещилось?

Я вышла на веранду. Стук становился слышнее, приближался всадник. Раз королева-мать отрядила ночного гонца, значит, что-то случилось в Ашокаване!

Промокший насквозь гонец пал к моим ногам.

— В чем дело? — спросила я.

— Ваше величество, не во дворце ли святой?

Я знала, что Каче никакой ураган не мешает погружаться в глубокое созерцание. Должно быть, ушел подальше и сидит там в позе лотоса, а королева-мать, встревоженная его отсутствием, ничего лучше не придумала, как разослать на поиски гонцов!

— Нет, святой Кача здесь не появлялся, — пожала я плечами.

— Не Кача, ваше величество, тот, другой святой! Святой Яти.

— И что же с ним?

— Был в Ашокаване вечером, прошел к себе, а потом ее величество королева-мать заглянула, а в покоях пусто…

На другой день по столице распространился странный слух: будто видели, как Яти пересек Джамну, ступая прямо по ее вспененным водам!

Где укрылся Яти под покровом мрака, как удалось ему ускользнуть из-под бдительного караула, куда ушел он в дождь и бурю, прошел ли он по водам Джамны или утонул в реке — никто не мог наверняка сказать.

«Ну и слава богу», — подумала я.

Через несколько дней я отправилась в Ашокаван справиться о здоровье королевы-матери. Я застала ее в глубокой печали, но на мои уговоры возвратиться во дворец она ответила отказом. Она предпочитает Ашокаван, сказала королева-мать.

В Ашокаване я встретилась с Качей, но мимолетно. Кача не бывал у меня во дворце. Зато король что ни день ездил в Ашокаван, а возвращаясь, неизменно сообщал мне:

— Беседовал с Качей и просто не заметил, как пролетело время. Приятно встречаться с друзьями юности.

У Качи находилось время для бесед не только с королем, он был готов выслушивать кого угодно, выполнять поручения и просьбы… Любого. Кроме Деваяни.

Когда я его спросила:

— Не навестишь ли ты нас во дворце?

— Если найдется время, — ответил Кача.

Он ни о ком, кроме себя, не думает! А Деваяни он так и не сумел понять!

Но что-то мне подсказывало, что Кача рано или поздно появится у меня. Сам придет. Каждое утро сердце с надеждой ожидало, что уж сегодня Кача непременно прибудет во дворец. Прибудет без предупреждения, застав врасплох. Я начинала радостно готовиться: кресло, напоминающее трон, блюда с отборнейшими фруктами, гирлянды из любимых его цветов, опахала из павлиньих перьев. Ведь Кача живет по своим правилам, кто знает, когда он вздумает явиться ко мне? Увядали цветы, истекали соком фрукты, солнце скатывалось на запад. Проходил день. Другой. Недели.

О чем Кача часами беседовал с королем? На меня у него не было времени.

Меня охватило негодование. В конце концов, Кача прибыл в Хастинапуру по моему приглашению. Как он смеет пренебрегать правилами вежливости и не являться ко двору!

Конечно же, я ожидала не церемониального визита: хоть раз, один хоть раз мог бы Кача прийти ко мне с открытой душой, чтоб мы с ним свободно болтали, вспоминали бы счастливые дни в отцовской обители. Пусть воспоминания вызовут слезы на моих глазах, пусть потоком слез унесет влюбленную Деваяни. Останется королева.

Но ведь я уже однажды поклялась больше никогда не плакать — когда Кача сказал мне те беспощадные слова. И ушел. Прощаясь с отцом, я низко поклонилась ему, он возложил руку на мою голову. Я чувствовала дрожь его рук, у меня перехватило горло, но я не позволила себе расплакаться.

А теперь я мечтала поплакать у Качи на плече — чтоб слезы смыли с души тяжесть давнишних, нежных воспоминаний?

Говорят, в слезах есть радость. Может быть, для тех, кто слаб духом. Но плачущая королева Деваяни? Плачущая от глупых полудетских воспоминаний? Ну, нет!

Я уже почти не сомневалась, что Кача уедет, так и не повидавшись со мной. Но он пришел во дворец, пришел, когда я перестала ждать.

Я захлопотала вокруг Качи, засуетилась. Слуги бегом внесли троноподобное кресло, но Кача сел на пол, подостлав оленью шкуру.

— Кача, — умоляла я, — посиди в кресле!

Кача смеялся и со шкуры не вставал.

— Красивое кресло, — сказал он. — И в нем наверняка удобно. Но мне не хотелось бы нарушать правило, по которому я положил себе жить.

— Что это за правило?

— Очень простое. Если человеку хорошо спится на оленьей шкуре, зачем ему пуховые подушки? Если человеку приходится питаться ягодами и кореньями, ему лучше избегать приглашений на обеды. Деваяни, язык наш — враг наш, и не только потому, что он болтает глупости, а еще и потому, что, попробовав вкусное, он долго помнит этот вкус. Ему хочется еще и еще.

— По твоим правилам, — поддразнила я Качу, — мне бы не следовало носить эти красивые наряды, хоть я и королева!

— Совсем нет! — рассмеялся Кача. — Королева обязана радовать глаз своих подданных! К тому же, ты замужняя женщина, хозяйка дома. Твой дом — твой храм, твой муж — твой бог. А я аскет, поэтому не должен поддаваться мирским соблазнам. Ты живешь в миру, а я отрекся от него. Что для тебя — долг, для меня непозволительно.

Кача осмотрелся по сторонам и задержался взглядом на золотой цветочной вазе.

— Так ты не забыла, какие я люблю цветы! Приятно, что ты — королева, занятая множеством дел, нашла время подумать и о таких мелочах…

— Я все время думаю о тебе, Кача. Поэтому я послала тебе приглашение.

— Я проклял тебя, Деваяни, покидая обитель твоего отца. Ты же, не помня зла, пригласила меня в Хастинапуру. Ты как сестра мне, Деваяни, и так щедро твое сердце! Мне стыдно тех жестоких слов. Я тебя не стою, Деваяни.

Кача сложил передо мной ладони.

— Ты простила меня, Деваяни?

Я опустила голову. Простила? Уж не лицедействует ли Кача? Если Деваяни так дорога ему, если ее прощение так важно, то почему он раньше не пришел?

Я подняла глаза:

— Ты уже много дней в Хастинапуре, но только сегодня посетил меня. Я было подумала, что брат забыл свою сестру.

— Богатый брат может не помнить о бедной сестре, но чтобы бедный брат забыл богатую? Так не бывает!

— Вот как? Но ты забыл путь во дворец.

— Не этот путь мне нужен был.

— Какой же?

— Я искал путь к сердцу королевы, — сказал он.

Я не поняла, что Кача имеет в виду, но мое сердце затрепетало.

— Я хочу просить ее о милости.

— О какой милости? — пролепетала я.

— Освободи Шармишту!

— Шармишту? Освободить ее? А еще что? — вскричала я, не помня себя от негодования. — Может быть, уступить ей мое место?

— Я могу понять, — продолжал Кача, точно не замечая, как разъярил меня, — ты была разгневана, когда потребовала, чтобы она стала твоей служанкой. Но величие человека в том, чтобы научиться разумом усмирять необузданность страстей.