В дебрях урмана - Александр Михайлович Минченков

будем? — спросил Груздев.

— А как же, договор приисковый нарушать никак нельзя, поймут неправильно, да и на расчёт за золото влияние скажется. Как говорят: договор дороже денег, — ответил Лосев. — А о том, что у нас здесь на участке произошло, никому ни слова, ни к чему нам дознания всякие.

— Чего там говорить, ясное дело, таскать по милициям станут, а потому всяко может обернуться. Никто никого не видел, никто никого не слышал, и баста, — ответил Гребнев.

— С этим понятно. А вот по справедливости ли рассчитают нас по золоту? — засомневался Груздев.

— Не думаю, что обманут, договор ведь с печатями, и не впервой люди в прииске на добыче стараются, а иначе б артели гудели, недовольство проявляли. А так сколь живу в Ягодном не слышал от людей обману. Что больше хотелось бы, оно, конечно, понятно, это факт, но то ж цена государством означена, где ж такую установку переплюнешь, — пояснил Макар и, допив последний глоток чаю, поставил кружку на стол.

— Ладно, и так неплохо. И даже очень, очень хорошо, — потёр ладони Гребнев.

— Если в следующий сезон вместе опять пойдём, думаю, намыв не меньше нынешнего сделаем. Зависит от вас: со мной в предстоящем году или напахались? — Лосев оглядел лица напарников.

— Посмотрим, Макар, зима впереди, а там поразмышляем, — ответил за всех Хрусталёв.

— Ну, ну размышляйте. А пока пора на сон грядущий, что-то мы сегодня засиделись оттого, что день выдался ужасный, все нервишки потрепали, будь оно неладно.

Глава 19

Двое приисковых сторожей на участке появились через пять дней. С утра выпал первый пушистый снежок, лёг тонким слоем и уже не растаял. Ночные заморозки больше не обещали потепления, тайга готовилась к белому покрывалу.

Сторожа прибыли те же — Микула и Данилыч. Пришли уставшими, с большими котомками за плечами, у Микулы за спиной к тому же висело ружьё. С ними бежали два резвых щенка, они незлобно несколько раз гавкнули, вероятно, понимая — старатели народ добрый и беды от них не будет, да и мир для них ещё не казался таким враждебным, они его только начали познавать.

— А чего суку с собой не взяли? — первый вопрос задал Лосев, после того как поздоровались.

— Дома оставил, твой кобель-то крепко над ней поработал, так что ощенилась она в июле двадцатого числа и принесла аж десятерых щенят. Семерых продал, одного свояку подарил, а эту парочку оставил, полюбуйся. Вот тот, что окрасом в твоего кобеля пошёл, первым появился, приметный окаянный. А где твой-то пёс, кстати, чего не видать? — окинув взором посёлок, спросил Микула.

— Не стало Грома, занемог чего-то и… — с раной на душе соврал Макар, разглядывая щенка удивительно схожего с Громом.

— Вот тебе на, надо же. Такой справный был и пал, жалко, жалко кобеля, — сокрушался Микула, при этом мотал головой.

— Жалко, но что тут поделаешь, — махнул рукой Лосев.

— Так ты это, Макар, забирай щенка-то, уговор помню, а как же, смотри какой бравый, весь в папку.

— Спасибо. — Макар в знак благодарности пожал руку сторожу и подозвал к себе щенка.

Тот с осторожностью смотрел на незнакомца, вроде как изучал или хотел понять намерения человека. Однако приятный по тембру голос всё же привлёк его внимание, щенок осмелел и приблизился, но готовый в случае чего сигануть прочь.

— Ну чего ты так, иди ко мне, — призывал Макар, сидя на корточках.

Щенок всё же подошёл, а Макар принялся чесать ему за ушами, а тому эта процедура понравилась, потом гавкнул и отскочил.

— С характером, имя уж боле трёх месяцев, прожорливые спасу нет, самое время их учить уму-разуму, — усмехнулся Микула. — Нас подвезли три четверти пути, до заимки лесорубов, а то б умаялись четвероногие, остальное время вышагивали, но ничего, не скулили. Как пса назовёшь-то?

— Гром, а как иначе.

— Оно и понятно, — кивнул головой Микула и направился в избушку.

Вечером после ужина Лосев составил акт приёма-передачи имущества участка, бумагу подписали, и он вложил её вместе с журналом съёмок в свою сумку. А поднявшись ранним утром, старатели собрали свои нехитрые манатки, плотно поели и тронулись в путь. Лошади шли бодро, их не надо было подгонять — чуяли: возвращаются домой.

Гром сидел за пазухой хозяина, там было тепло, но тесно. Макар решил пронести пса какое-то расстояние, чтобы он не скулил о разлуке со своим братцем, оставленного на зимовку в таёжном посёлке.

С тех пор как Лосев стал обладателем щенка, он дорогой только и уделял ему внимание — кормил, ласкал, затевал с ним игру, и Гром принимал всё это с удовлетворением, а главное, откликался на свою кличку. Питомец оказался умной псиной, и это радовало Макара, сердце как бы начало оттаивать от недавно нанесённой ему травмы из-за утраты любимого Грома.

Километры, пройденные за целый день, путников утомили. Вечерело и, как предполагали, успели дойти до той самой избушки лесников, когда провели в ней майскую ночь на пути к добычному участку.

Хрусталёв взял котелок и направился набрать из ключа воды. Гребнев с Груздевым взялись за наведение порядка в зимовье и разведение огня в печке, раскладывали продукты к ужину. Лосев же занимался с лошадьми, проверил груз, ёмкость с золотом, обёрнутую холщовой тряпкой, занёс в избушку и положил на нары, снова вышел наружу, руками расшевелил клочья сена под мордами саврасок. Гром вертелся рядом.

— Знаю, знаю, голоден, потерпи немного, — успокаивал Макар пса, трогая его за холку.

Ночь прошла, и до рассвета уже все были на ногах. Спешили поесть, чтобы пораньше покинуть уютное таёжное жилище и достичь Ягодного ещё засветло.

Каждый думал свою думу, сколько конкретно получит денег, как ими распорядится, на что потратиться. Гребнев с Груздевым к тому же размышляли: остаться в Ягодном или махнуть с Хрусталёвым в Магадан? С ожидаемым ощущением солидной суммы в кармане строились планы на большие расходы, хотелось многого всего и сразу, а поэтому глубинка всё же отталкивала, душа просила простора, в многолюдье, туда, где кипела жизнь. Где-то внутри за грудиной защемила тоска об Иркутске, с его парками, молодыми девушками, прогуливающимися по аллеям города, новыми знакомствами, прибрежной полосе реки Ангары, куче магазинов и ресторанов, показаться перед людьми зажиточными, ощутить себя самодовольными.

Гребнев вспомнил свою подругу Ларису. «Интересно, помнит меня или уже стала забывать? Потеряла, наверное, надежду, что вернусь и у нас сложатся отношения. А может, и замуж уже выскочила, бабы молодые завсегда боятся вековухами остаться. Представляю: приеду с большим бабло, обустроюсь, приглашу её в ресторан, посидим, побалагурим, может, страстью обогреет… Ох, Лариска, Лариска, кто знает, может, и вправду на