Легкая корона - Алиса Бяльская

— Я могу переводить написанный текст. Я как раз читаю и пишу лучше, чем разговариваю. Так ты мне скажешь, куда мы идем?

— Мы идем на встречу с какими-то иностранными журналистами, которые хотят написать статью о русском роке. А я сам по-английски тоже лучше читаю, чем говорю. Зато говорю по-немецки. Проблема, правда, в том, что журналисты эти, кажется, — французы.

— А, французы… да они сами плохо по-английски размовляют. С ними я как-нибудь объяснюсь. Да, а что говорить-то?

— Тебе — ничего. Ты переводить будешь, если понадобится, то, что я скажу. И улыбаться.

В квартире, куда мы пришли, нас уже ждали несколько мужчин в костюмах. Один был русский, типичный комсомольский работник. Как потом выяснилось, он на самом деле был комсомольцем — журналистом из «Комсомольской правды», который и устраивал для своих иностранных коллег эту встречу с неформалами. Остальные действительно оказались французами; кроме того, был один итальянец. Что-то мы им говорили о русском роке, Громов о своем «Гонзо» трепался: он принес с собой пару номеров, и журналисты восхищались настоящим самиздатом. Пили белое вино. Комсомолец все время что-то корректировал: это можно было говорить, а этого не стоило; иностранцы улыбались и крутили головами, пытаясь понять, что происходит. Но в основном они смотрели на мои голые ноги. Да, ноги были голые, потому что Громов в подъезде заставил меня снять эти «блядские колготки».

— А зачем ты вообще мне сказал одеться «по-женски», — злилась я, стаскивая с себя колготки под лестницей, пока он стоял на стреме, — если ты знал, что мы идем на встречу с иностранцами беседовать о русском роке? Им ведь интереснее было бы увидеть нормальную тусовщицу. Я могла бы прикинуться как-нибудь особенно круто.

— Я хотел, чтобы ты была похожа на журналистку, а не на тусовщицу. Я не думал, что ты наденешь юбку, которая пизду не прикрывает, и колготки проституток с Плас Пигаль.

— Господи, да ты просто консерватор какой-то. Я же тебе не говорю, как одеваться. — Громов, кстати, был в отцовской джинсовой куртке и его же шейном платке, который я тоже у отца выкрала.

У нас с ним часто бывали споры по поводу одежды и моего внешнего вида, и, встречаясь с ним, я старалась одеваться менее вызывающе, чем когда была одна. Громов постоянно доставал меня разговорами о какой-то мифической женственности, которой у меня не было, и повестями о настоящих женщинах. Такие мне и самой безумно нравились, но что делать, не была я одной из них.

Какими бы ни были интересными наши с Громовым выходы в люди, мне больше всего хотелось остаться с ним наедине, просто побыть вдвоем. А ему обязательно надо было куда-то идти, с кем-то встречаться, назначать какие-то бесконечные стрелки.

— Я вам не помешаю? — вежливо спрашивает очередной знакомый, пристраиваясь к нам, когда мы пытаемся незаметно улизнуть со скучного сборища, наконец-то только вдвоем.

— Конечно, нет! — восклицает Громов. — Давай с нами. Мы сейчас едем ко мне, а потом махнем еще в одно место.

И они завязывают жаркий разговор о сибирском панке, или упадке ленинградских групп, или козлах из московской рок-лаборатории.

«Ну почему он хочет пережевывать это в тысячный раз с не самым близким другом, вместо того чтобы просто остаться со мной наедине? — думаю я. — Почему я хочу взять его за руку, прижаться к нему, поцеловать, погладить по голове — сделать все то, что невозможно в присутствии этого постороннего человека, — а он не хочет? Ведь если бы он хотел, он послал бы этого Лешу куда подальше, как спокойно посылает всех, кто ему не нужен, неинтересен, когда у него нет настроения».

Я настолько ухожу в свои мысли, что не слышу вопросов, обращенных ко мне. Леша понимает, что его присутствие мне мешает, и сваливает.

Но другие не были столь деликатны, им всем что-то было нужно от Громова, и просто так они не отлипали. Мне все время приходилось воевать за его внимание, и это ужасно утомляло. Мешало и то, что, хотя мы приходили куда-то вдвоем и уходили тоже вместе, наш статус никак не обозначался. Громов никогда и ни с кем не говорил о нас «мы», всегда было только «я» и «Алиса», по отдельности. Мне казалось, что никто не знает, что мы — пара, что у нас роман, меня злило и обижало, что он как будто скрывает от всех наши отношения.

Выходить из дома одной стало неинтересно, мне было скучно практически в любой компании. Единственными, кого я навещала с удовольствием, были Марина и Глеб. Громов же злился на меня за такую пассивность.

— На кой черт мне нужна девушка, у которой нет никакой жизни? Мне нравятся активные и успешные женщины, которые делают карьеру, зарабатывают деньги, умеют наслаждаться жизнью. Сами по себе, а не зависят от мужчины. Вот вчера был концерт, почему тебя там не было?

— Ты меня не позвал.

— Да хуй со мной! Ты кто — бесплатное приложение? Ты должна была пойти. Все посмотреть и написать статью. Ты же хочешь писать. Я дал твой телефон продюсеру одной неплохой сибирской группы, он тебе должен был позвонить, хотел дать послушать их записи, познакомиться. Я ему сказал, что ты — молодая восходящая звезда рок-журналистики.

— А, так это ты его ко мне направил?

— А кто же? Откуда бы у него был твой телефон? Ты с ним встретилась?

— Не-а.

— Почему?

— Ну, я не знаю, Сережа. Ты читал Роберта Шекли? У него есть какой-то рассказ, не помню названия…

— Я не большой любитель фантастики.

— Да там дело не в фантастике. Просто там описано будущее. Всем правят мужчины. А женщины живут в барокамерах. Мужчина хочет с женщиной пообщаться, нажимает на кнопку — и она выезжает к нему, накрашенная и довольная жизнью. А надоест, он опять нажмет на кнопку, и она уезжает обратно в барокамеру, спать.

— Очень мило. И к чему ты мне это рассказываешь?

— Потому что мне кажется, что я живу в такой барокамере. Ты мне звонишь — я несусь к тебе, не звонишь — и я впадаю в летаргический сон.

— И это ужасно неприятно. Противно. Ненавижу таких женщин. Если ты так будешь себя вести, то мы с тобой расстанемся очень быстро. Я ищу такую женщину, которая была бы центром притяжения, о которой говорят, за которую борются. А не ту, про которую говорят: «А, она — девушка Громова», и это ее определяет целиком. Вот недавно кто-то о тебе рассказывал, какая ты крутая, — и мне, старому ослу, было приятно. Я тобой гордился. Мне тебя сразу захотелось.

— Да? А кто говорил и что?

— Да не суть! Я хочу тобой гордиться и хвастаться перед другими, хочу, чтобы все на тебя смотрели с жадностью и хотели тебя. А если твое единственное достоинство — невъебенная любовь ко мне, то на хуй мне это нужно?

— Я не понимаю этой логики. Того, что я значу что-то в твоих собственных глазах и ты сам меня хочешь — этого мало, этого тебе недостаточно? Зачем нужны эти подтверждения от других? Если мою девушку хотят мои друзья, тогда она точно чего-то стоит. А если она такая крутая, и она моя, то и я тоже очень крут. Это пошло.

— Это жизнь. Так устроены мужчины, в нас силен дух соревнования. И женщины как раз являются одним из главных объектов соревнования самцов. Чем привлекательнее твоя спутница, тем выше ты котируешься среди мужчин, и тем выше шанс привлечь других женщин.

СОСЕДКА СВЕРХУ

Я пришла к Марине зализать раны и обсудить варианты пути к успеху и славе.

— Что ты делаешь, когда он кончает? — по-деловому спросила меня Марина, когда я в очередной раз стала пересказывать ей мой последний разговор с Громовым.

— Э-э, ничего, собственно, — как-то растерялась я.

— Но ты предохраняешься?

— Нет.

Я об этом почти ничего не знала, с мамой не поговоришь, она впадает в транс от одной мысли, что у меня может быть секс. С мужчинами тоже не поговоришь, они очень неохотно общаются на темы беременности, предохранения и прочего. Предпочитают, чтобы женщины сами утрясали эти вопросы, не вовлекая их в свои женские проблемы. Марина дала мне презервативы, противозачаточные таблетки; рассказала, что кончают не только мужчины, но и женщины. Из моего небогатого опыта пока никак не следовало, что мой оргазм — это тоже важно, никто им не интересовался.

Раздался телефонный звонок.

— Ответь, пожалуйста, я не могу отойти от плиты, — попросила Марина, помешивая кашу в кастрюле.

Маленький Игорь, их с Глебом старший сын и мой крестник, сидел здесь же, в кухне, на своем стульчике, в ожидании обеда.

— Алле, — сказала я, снимая трубку.

— Это Костя, — ответил мне красивый низкий мужской голос.

«Ну, Костя, и что, собственно? Тебе кого, Глеба или Марину?» — подумала я про себя, но вслух этого не произнесла, все-таки не мой же знакомый.

— Это Костя, — сказала я Марине.

Та, одной рукой продолжая помешивать кашу, второй ухватила стоящую рядом швабру и постучала ею в потолок.

Тук-тук-тук — три раза.