Масоны - Алексей Писемский

Звездкин счел возможным только удалиться.

Граф остался в размышлении: тысячи соображений у него прошли в голове, и яснее всего ему определилось, что взятая им на себя ревизия губернии отзовется не легко для него в Петербурге и что главный исполнитель всех его предначертаний, Звездкин, - плут великий, которого надобно опасаться. Чтобы рассеять себя хоть сколько-нибудь от таких неприятных мыслей, граф уехал к m-me Клавской на весь остальной день и даже на значительную часть ночи.

Крапчик же, возвратясь прямо домой от сенатора и увидав в своей передней стоявшего Антипа Ильича, пришел в великую радость.

- Егор Егорыч здесь? - спросил он.

- Никак нет-с, - отвечал Антип Ильич, - я приезжал сюда говеть, а они в Кузьмищеве, и я зашел к вам, не будет ли какого приказания к барину.

- Даже большое! - воскликнул Крапчик. - А ты подожди, я сейчас напишу ему письмо.

Антип Ильич поклонился в изъявление того, что он будет дожидаться письма.

Крапчик изготовил Егору Егорычу весьма длинное послание, в котором, не упоминая о своих личных неприятностях, описал другие действия сенатора и описал их в ужасающем виде, заклиная и умоляя Егора Егорыча немедленно приехать в губернский город с тем, чтобы писать и действовать сообща!

Какого рода впечатление письмо это произвело на Егора Егорыча и на доктора, мы уже знаем.

XII

Был ясный мартовский день с легоньким морозцем. В зале хаотического дома Рыжовых, освещенной ярким солнцем, раздавались звуки фортепьяно, на котором часа уже три неустанно играла Муза. Исполняемая ею ария была не совсем отчетлива и понятна, вероятно, потому, что Муза фантазировала и играла свое. Непривычка к творчеству чувствовалась сильно в этих упражнениях юной музыкантши, но, тем не менее, за нею нельзя было не признать талантливой изобретательности, некоторой силы чувства и приятности в самой манере игры: с восторженным выражением в своем продолговатом личике и с разгоревшимися глазками, Муза, видимо, была поглощена своим творчеством. Таким образом она давно уж творила и только никогда ничего из своих фантазий не могла записать на ноты. Вдруг на двор к Рыжовым влетела вся в мыле тройка Егора Егорыча, а вместе с нею и он сам, торча незаметной фигуркой из своих широких пошевней, закрытых полостью. У крыльца Егор Егорыч что-то такое пробормотал кучеру и почти с не меньшей быстротой, как несся и на тройке, влетел в переднюю, а затем и в залу, так что Муза едва успела приостановиться играть.

- Играйте, играйте!.. - крикнул он ей.

Муза повиновалась ему и стала было играть, но Марфин недолго слушал ее и, усевшись на ближайший к фортепьяно стул, спросил:

- Где ваша мать и Людмила?

- Они уехали в Москву, - отвечала Муза, все еще остававшаяся под влиянием своего творчества.

Егор Егорыч, кажется, желал порасспросить еще, но, потерев себе лоб, передумал и сказал:

- А где Сусанна Николаевна?

Странное дело: Сусанну Егор Егорыч никогда не называл одним именем, как называл он Людмилу и Музу, а всегда с прибавлением отчества, точно желая тем выразить какое-то инстинктивное уважение к ней.

- Сусанна с тетей у обедни, - проговорила Муза, опять-таки более занятая своей музыкальной фантазией, чем вопросами Егора Егорыча.

Он заметил, наконец, это и снова предложил своей скороговоркой:

- Играйте, играйте!.. Мне очень приятно вас слушать.

Муза принялась было продолжать свою фантазию, но у нее стало выходить что-то очень нескладное: при посторонних лицах она решительно не могла спокойно творить. Впрочем, к общему удовольствию обоих собеседников, в это время вместе с теткой-монахиней возвратилась Сусанна. Войдя в залу и увидав Егора Егорыча, она удивилась и, по обыкновению, покраснела. Монахиня же, увидав мужчину, попятилась, как бы от черта какого, назад в переднюю, а потом и совсем ушла в свою комнату. Тетя эта была родная сестра адмиральши и своей стыдливостью и дикостью превосходила во сто раз Сусанну. Не выходя никуда, кроме церкви, она большую часть времени проводила в уединении и в совершенном бездействии, все что-то шепча сама с собой и только иногда принималась разбирать свой сундук с почти уже истлевшими светскими платьями и вдруг одевалась в самое нарядное из них, садилась перед небольшим зеркальцем, начинала улыбаться, разводила руками и тоже шептала. Вообще она давно походила на сумасшедшую, именно с того времени, как в двенадцатом году под Красным{118} убит был ее жених, после чего она начала тосковать, по временам даже заговариваться, и кончила тем, что поступила в монастырь, завещав в него свое состояние.

Егор Егорыч, как только появилась Сусанна, вскочив со стула и проговорив: "Ах, я очень рад вас видеть!" - подхватил ее, хоть и ловко, но почти насильно, под руку и увел с собой в гостиную.

Бедная Сусанна еще более покраснела, но последовала за ним и уселась на то место, которое занимала Юлия Матвеевна при последнем объяснении с Егором Егорычем; он тоже занял свое прежнее место.

- Вы давно сюда в город приехали? - начала Сусанна, чтобы что-нибудь сказать.

- Недавно!.. Сейчас только!.. Зачем и для чего ваша мать и Людмила уехали в Москву?.. - бормотал Егор Егорыч.

При этом у Сусанны вдруг глаза наполнились слезами.

- Сестра сделалась очень больна! - отвечала она.

- Чем? - спросил Егор Егорыч, потупляя лицо.

- Не знаю! - проговорила тихим, но совершенно искренним голосом Сусанна.

Тогда Егор Егорыч снова поднял голову и посмотрел на нее пристально.

Слезы у Сусанны уже текли по щекам.

- Но и вы больны!.. Вы страшно похудели и плачете! - воскликнул Егор Егорыч.

- Нет, это я так!.. - возразила Сусанна, стараясь смигнуть опять наполнившие ее глаза слезы. - Я только очень скучаю по мамаше и по сестре!.. Мы еще так надолго никогда не разлучались.

Егор Егорыч некоторое время размышлял.

- Но отчего же мать ваша не взяла вас и Музы с собой? - проговорил он затем.

- Мамаша говорила, что у нее денег нет, чтобы ехать всем нам! объяснила Сусанна.

- Это безжалостно и глупо с ее стороны было оставить вас!.. - совсем уж вспылил Егор Егорыч. - Если у ней не было денег, отчего она мне не написала о том?

Сусанна робко молчала.

- Тут то, да не то!.. Да!.. Не то тут! - произнес Егор Егорыч и затем, снова подумав немного, присовокупил:

- А где мой племянник Ченцов, - не знаете ли вы?

- Нет! - отвечала Сусанна, тоже, по-видимому, совершенно искренно.

Между тем звуки фортепьяно, на котором с возрастающей энергией принялась играть Муза, оставшись одна в зале и явно придя в норму своего творчества, громко раздавались по всему дому, что еще более наэлектризовывало Егора Егорыча и поддавало ему пару.

- Адрес вашей матери вы знаете? - спрашивал он.

- Да!.. - протянула Сусанна.

- Дайте его мне!.. Я тоже еду в Москву... Хотите, и вы поедемте со мной?.. Я вас и сестру вашу свезу в Москву.

Сусанна на первых порах была удивлена и смущена таким предложением: конечно, ей бесконечно хотелось увидать поскорее мать, но в то же время ехать с Егором Егорычем, хоть и не молодым, но все-таки мужчиной, ей казалось несколько страшно.

- Я, право, не знаю! - сказала она. - Согласится ли на это Муза.

- Позовите Музу!.. Мы ее спросим! - командовал Егор Егорыч: у него образовался целый план в голове, каким образом устроить всю эту несчастную семью.

Сусанна сходила за сестрой, которая пришла, но с лицом недовольным: Музе досадно было, что ее прервали на лучшем месте творимой ею фантазии.

Марфин начал чисто ораторствовать, красноречиво доказывая, что обеим сестрам, как девушкам молодым, нет никакого повода и причины оставаться в губернском городе, тем более, что они, нежно любя мать свою, конечно, скучают и страдают, чему доказательством служит даже лицо Сусанны, а потому он желает их свезти в Москву и поселить там.

Все эти слова Егора Егорыча Сусанна слушала, трепеща от восторга, но Муза - нет, по той причине, что, по отъезде матери и сестры, ей оказалось весьма удобным жить в большом и почти пустынном доме и разыгрывать свои фантазии, тогда как понятно, что в Москве у них будут небольшие комнаты, да, пожалуй, и фортепьяно-то не окажется.

- Нет, я не поеду!.. Мамаша желала, чтобы мы здесь остались, и я останусь! - произнесла она решительно: как натура артистическая, Муза была до некоторой степени эгоистка и искусство свое ставила превыше всех отношений к самым близким ей людям.

Марфин потер себе лоб и, любя снисходить ко всем пожеланиям людей и догадываясь, что Сусанне очень хочется ехать к матери, а Музе нет, что было для Егора Егорыча непонятно и досадно, он, однако, быстро решил:

- Вы, Муза, оставайтесь здесь с вашей старушкой-монахиней, а вы, Сусанна Николаевна, поедемте со мной.

- Хорошо! - ответила последняя, более не раздумывая.

- Итак, завтра поутру я заеду за вами! - заключил Марфин, уже расшаркиваясь перед барышнями и целуя ручку у той и у другой.