Последние свидетели (сто недетских рассказов) - Светлана Алексиевич

Был первый салют… Люди выбежали на улицу, а мы с мамой спрятались в яме. Сидели там, пока не пришли соседи: «Вылезайте — это не война, а праздник такой». Тогда мы вылезли. Я боялась винтовки, боялась пистолета, боялась на них смотреть. Я знала, что из них убивают людей. Так продолжалось года четыре.

После уроков мы играли «в куклы». Кукол не было, положим кусочек кирпича и представляем, что это кукла. Или кто-то самый маленький изображал, что он кукла. Если я сегодня увижу в песке цветные стеклышки, мне хочется их поднять. Это тоже были наши игрушки.

«Все взялись за руки…»

Андрей Толстик — 7 лет.

Сейчас — кандидат экономических наук.

Живет в Могилеве.

Мальчик был… Совсем маленький… Маму помню… Она пекла самый вкусный хлеб в деревне, у нее были самые красивые грядки на огороде. Самые большие георгины цвели у нас в палисаднике и на дворе. Всем нам она вышила красивые сорочки — отцу, двум старшим братьям и мне. Вышивался воротничок. Красным, синим, зеленым крестиком…

Не помню, кто первый сказал мне, что маму расстреляли. Кто-то из соседских женщин. Я прибежал домой. Говорят: «Ее расстреляли не в хате, а за деревней». Отца нет — отец в партизанах, братьев старших нет — они в партизанах, двоюродного брата нет — он в партизанах. Пошел к соседу, деду Карпу:

— Маму убили. Надо привезти.

Запрягли корову и поехали. Возле леса дед Карп меня оставил:

— Ты тут постой. Я старый, мне не страшно, если убьют. А ты пацан.

Жду. Мысли в голове разные, что я скажу отцу? Как я ему скажу, что маму убили? Ну, и детское — если я увижу маму мертвую, то она уже никогда не будет живая. А если не увижу ее мертвую, то приду домой, и мама дома.

На воз не сел, шел рядом. У мамы была прострелена автоматной очередью вся грудь. Полоса такая на кофточке… И черная дырочка в виске… Добивали из пистолета… Мне хотелось, чтобы ей скорее завязали белый платок, чтобы не видеть эту черную дырочку. Было такое чувство. что ей еще больно…

В деревне каждый день кого-нибудь хоронили. Запомнил, как хоронили четырех партизан. Троих мужчин и девушку. Партизан хоронили часто, но хоронили мужчин. Первый раз я видел, как хоронили женщину. Ей вырыли отдельную могилку… Она долго лежала на траве под старой грушей… Все смотрели…

— Почему ее положили отдельно? — спрашивал я.

— Молодая… — сказали бабы.

— Красивая? — не понимал я.

Врезалось в память такое…

Копается в грядках женщина. Среди подсолнухов… Двое немцев идут по дороге. Один поднимает автомат, стреляет в эту женщину, второй срезает очередью подсолнухи. Как шли, так и пошли.

За плетнем сижу я… Все вижу…

Когда остался один, без родных, без родственников, я испугался. Как я буду жить? Привели меня в деревню Залесье к тетке Марфе. Детей своих у нее не было, муж воевал на фронте. Сидим в погребе, прячемся, она прижмет мою голову к своей: «Сынок…»

Заболела тифом тетка Марфа. Заболел я. меня забрала к себе бабка Зенька. У нее два сына воевали на фронте. Ночью проснусь, она сидит возле меня на кровати: «Сынок…» Все из деревни убегут от ненцев в лес, а бабка Зенька — возле меня. Ни разу не оставила.

После тифа долго не мог ходить. Ровная дорога — иду, а чуть горка ноги подкашиваются. Уже ждали наших солдат. Женщины пошли в лес, набрать земляники. Другого угощения не было.

Солдаты шли уставшие. Бабка Зенька насыпала им в каски красную землянику. Они все угощали меня. А я сидел на земле и не мог встать.

Возвратился отец. Он знал, что я больной, и принес мне кусочек хлеба и кусочек сала, с палец толщиной. Сало и хлеб пахли махоркой. Все пахло отцом.

…Слово «Победа!» услышали, когда собирали на лугу щавель. Все дети взялись за руки и так шли к деревне…

«Мы даже не знали, как хоронят…»

Михаил Шинкарев — 13 лет.

Сейчас — железнодорожник.

Живет в Орше.

С братом Виктором мы были близнецы. До войны успели окончить по шесть классов и вступить в пионеры. Галстуки пионерские не снимали, так гордились. Когда пришли немцы, днем мы галстуки снимали, а ночью повязывали и засыпали. Пока мама не стала плакать, что это опасно для всей семьи. Галстуки красные!

Сняли и завернули в кусочек клеенки, закопали вместе с найденной винтовкой в кустах возле речки. Тоже конспираторы! Каждый день приходили проверять на то место. Кто-то из взрослых подсказал, что там был смертельно ранен наш пулеметчик и вместе со своим «дегтярем» свалился в речку. Через несколько дней увидели, как со дна поднимается что-то черное. Именно этот момент настигли! Решили: затопленное бревно, а оно, это что-то, подталкивалось течением к берегу, и мы рассмотрели руки, голову… Мы рассмотрели, что это человек. Мне помнится, что мы не испугались. Месяц войны… У нас уже почему-то не было страха от вида смерти. Вытащили пулеметчика на берег и похоронили. А еще месяц назад мы бы этого сами без взрослых не сделали. Месяц назад мы даже не знали, как хоронят.

Два дня ныряли за пулеметом…

«Собрал в корзинку…»

Леонид Сиваков — 6 лет.

Сейчас — слесарь-инструментальщик.

Живет в Могилеве.

…Уже солнышко взошло. Они дали хозяйкам выгнать за речушку Грезу коров и стали ходить по хатам…

Заходили в хату со списком и по списку стреляли. Читают: мать, дед… Дети такие-то, по стольку лет… Посмотрят по списку, если одного нет, начинают искать… Под кроватью ребенка найдут, под печкой… Когда всех найдут, тогда стреляют…

У нас в хате собралось шесть человек: бабушка, мама, старшая сестра, я и два младших братика. Шесть человек… Увидели в окно, как они пошли к соседям, побеждали в сени с братиком самым маленьким, закрылись на крючок. Сели на сундук и сидим возле мамы.

Крючок слабенький, немец сразу оторвал. Через порог переступил и дал очередь. Я разглядеть не успел: старый или молодой? Мы все упали, я завалился за сундук…

Первый раз пришел в сознание, когда услышал, что на меня что-то капает…

Капает и капает, как вода. Поднял голову: мамина кровь капает, мама лежит убитая. Пополз под кровать, все залито кровью… Я в крови, как в воде, выкупался…

Слышу: заходят двое. Пересчитывают: сколько убитых. Один говорит: «Тут одного не хватает. Надо искать». Стали они искать, нагнулись под кровать, а там мама приховала мешок жита, а за ним я лежу. Вытянули они мешок и пошли довольные. Забыли, что одного по списку недосчитались.

Они пошли, я потерял сознание…

Второй раз пришел в себя, когда загорелась наша хата. Мне стало сильно жарко и тошнота такая. Вижу, что в крови, а не понимаю, что я раненый, боли не чувствую. Полная хата дыма… Как-то я выполз в огород, потом к соседу в сад. И только тут почувствовал, что у меня ранена нога и перебита рука. Боль ударила! Какое-то время опять ничего не помню…

Третий раз пришел в сознание, когда услышал, как кричала женщина. Пищали свиньи, кричали и горели раненые куры… А людей не слышно был. Один этот крик… Я пополз на него…

Крик висел и висел в воздухе. Кто-то кричал так, что, мне казалось, он не останавливается. Полз по этому крику, как по ниточке, и приполз к колхозному гаражу… Никого не вижу… Крик откуда-то из-под земли идет… Тогда я догадался, что кто-то кричит из смотровой ямы, ну, как это в гараже всегда есть…

Встать я не мог. подполз к яме и перегнулся вниз… Полная яма людей… Это все были смоленские беженцы, они у нас жили в школе. Семей двадцать… Все лежали в яме, а наверху поднималась и падала раненая девочка… И кричала… Мне стало так страшно… Я оглянулся назад: куда теперь ползти? Уже горела вся деревня… И никого живого… Одна эта девочка… Я упал к ней… Сколько лежал, не знаю…

Пришел в сознание — девочка мертвая. И толкну, и позову — не отзывается. Один я живой, а они все мертвые. Солнце пригрело, от теплой крови пар идет. Рядом сильно слышно, до тошноты.

Лежал так до Субботы, то есть сознание, то нет. В пятницу нас расстреляли, а в субботу приехали из другой деревни дедушка и мамина сестра. Они нашли меня в яме, положили на тачку. Тачка подскакивает, мне больно, я хочу кричать, а у меня нету голоса. Я мог только плакать… Долго не разговаривал… Очень долго… Десять лет… Что-то немного шептал, но никто не мог разобрать моих слов… Через десять лет стал одно слово говорить хорошо, второе… Сам себя слушал…

А там, где был наш дом, дедушка собрал в корзинку косточки… Полной корзинки даже не было…

«Котят они вынесли из хаты…»

Тоня Рудакова — 5 лет.

Сейчас — заведующая детским садом.

Живет в райцентре Быхове Могилевской области.