В провинции - Элиза Ожешко

Он взял ее за руки.

— Винцуня, — сказал он, глядя ей в лицо, — теперь, когда посторонних нет, скажи мне, что с тобой? Никто, кроме меня, не услышит.

— Да ничего, — ответила Винцуня, осторожно высвобождая свои руки из рук жениха. — Голова немного болит, — добавила она, — пойду в свою комнату. Спокойной ночи.

— Как? Ты уже уходишь к себе? Так рано? Я думал, мы сегодня еще почитаем, я привез от священника интересную книгу.

— Не могу я сегодня читать… пойду, — проговорила тихо Винцуня и медленно двинулась к двери, а Болеслав глядел на нее с удивлением и грустью.

Вдруг она повернулась, быстро подошла к жениху и, протянув ему руку, прошептала:

— Пан Болеслав, вы не сердитесь на меня, правда?

— Я? Сердиться на тебя? — воскликнул Болеслав, обнимая ее и прижимая к груди. — Милый мой ангел, но за что же?

Винцуня подняла голову и смотрела на него ласково и со странной жалостью. Вдруг две слезинки блеснули на ее ресницах.

— Ты такой добрый… добрый… — шептала она, — я так тебе обязана… Ты был мне отцом, братом, опекуном… Все, что я знаю, — все это благодаря тебе, тебе… Ох, какая же я неблагодарная!..

Слезы падали с ресниц и текли по щекам.

— Винцуня, что с тобой? — воскликнул Болеслав, еще крепче прижимая ее к себе. — К чему ты это вспоминаешь, в чем упрекаешь себя? Не заболела ли ты? Ты вся дрожишь, бледна, а руки горячие… Боже мой! Когда же наконец я стану твоим мужем?! Тогда бы я мог оберегать тебя ежечасно, ежеминутно и так тебя любить, так заботиться о тебе, чтоб ни единая тучка не смела омрачить твое лицо и никакие печальные мысли не тревожили сердце!

При последних словах Болеслава Винцуня вздрогнула всем телом.

— Ты нездорова, моя единственная, — повторил, глядя на нее, Болеслав. — Пойди, ляг. Завтра тебе, наверно, станет лучше.

Она пошла медленно, молча. Он проводил ее до дверей спальни и тут, поцеловав одну за другой обе ее руки, серьезно сказал:

— Если тебя действительно гнетут грустные мысли, гони их прочь! Помни, что рядом есть человек, который любит тебя так, как должен любить настоящий мужчина, — больше, чем себя самого… твой верный страж, в любую минуту готовый защитить тебя. Ступай и спи спокойно, мое дитя, надеюсь завтра увидеть тебя здоровой и веселенькой.

Слова «мое дитя» Болеслав произнес с истинно отцовским чувством, так, словно он в самом деле был вправе обращаться со стоявшей перед ним молоденькой девушкой по-отцовски. Что ж, он чувствовал себя отцом ее души, и это было справедливо.

Дверь за Винцуней закрылась, Болеслав вернулся в гостиную. Там он застал Неменскую.

— Вы не знаете, что случилось с Винцуней? Она так бледна и молчалива, даже чуть не расплакалась несколько раз, — с беспокойством спросил Болеслав.

— Да, я тоже заметила, что она сегодня сама не своя, — ответила тетушка. — Как только мы вернулись, она стала жаловаться на головную боль и весь вечер сидела, не проронив ни слова, а ведь с ней этого никогда не бывает! Хоть бы, не дай Бог, на расхворалась.

— Лихорадка свирепствует в округе… — прошептал Болеслав, дотронувшись рукой до внезапно побледневшего лба. — Если ночью или под утро Винцуне станет хуже, — обратился он к Неменской, — не теряя ни минуты, посылайте за мной, я сам немедленно поеду за доктором. Дома я распоряжусь, чтобы лошади всю ночь стояли наготове.

Он простился с хозяйкой и, уходя, еще и еще раз просил Неменскую немедленно его известить, если окажется, что Винцуня действительно занемогла.

Спустя полчаса мертвая тишина воцарилась в Неменке. Вся усадьба спала, все огни погасли, лишь в окошке Винцуниной спаленки до глубокой ночи горела свеча.

VIII. Мишура и золото

Наутро Винцуня встретила своего нареченного с обычной приветливостью. Она была немного бледна, но уже напевала, щебетала, кормила, как всегда, своих птиц и, помогая тетке, бегала по дому с ключами. Болеслав совершенно успокоился, приписав ее вчерашнее настроение минутной слабости.

Что до Александра, он спозаранок зашел к родителям и, застав обоих за утренним кофе, рассказал им, где вчера был, а под конец полусмеясь, полусерьезно заявил, что безумно влюблен в Винцуню Неменскую.

— Ох ты, баламут! — покачал головой старый Снопинский. — Еще совсем мальчишка, а скажи, сколько раз ты уже влюблялся?

— Но по-настоящему, папа, ни разу! — воскликнул Александр.

— А теперь уже будто бы по-настоящему? — усомнился отец.

— Очень может быть, — сказал Александр, — и, во всяком случае, никогда себе не прощу, если мне не удастся отвадить от нее этого хама Топольского.

— Топольский уважаемый и умный человек, и ты напрасно о нем так выражаешься, — укоризненно заметил Снопинский.

— Да будь он сто раз уважаемый, — воскликнул Александр, — но Винцуня рядом с ним — как цветок, пришпиленный к мужицкому тулупу! Ему только за плугом ходить, деревенщине неотесанному! Ничего он, кроме своего Тополина, не видал, нигде не бывал, а туда же, так важно обо всем рассуждает, точно какой-нибудь старый раввин! Не нравится он мне! А вот она — настоящая куколка! Маленькая, стройненькая, нежная, голубые глазки, а волосы так и светятся, прямо серебром отливают! И совсем не глупа для шляхтяночки. Вот не знаю только, умеет ли она по-французски.

— А ты умеешь? — насмешливо спросил отец.

Александр покраснел:

— Ну, а если и не умею, так буду уметь! Я и сейчас уже беру уроки французского языка и многое понимаю.

— Уроки? — изумился пан Ежи. — Интересно, где ты их берешь? Не у Шлёмы ли в зале?

— Вовсе нет, — обиделся Александр, — мне дает уроки пани Карлич.

— Ах, ты это называешь уроками, — фыркнул отец, — лучше бы она их тебе не давала.

— Не понимаю, папа, почему вы так предубеждены против пани Карлич. Мне кажется, что отношения с такой светской дамой, одной из наших самых богатых обывательниц, — это большая честь для меня.

— Больше было бы чести, если б ты занялся порядочным делом! — возразил Снопинский и, махнув рукой, вышел из комнаты.

— Милая маменька, — сказал Александр, когда за отцом закрылась дверь, — все-таки это странно с папиной стороны. Ему хочется, чтобы я сидел как проклятый дома и работал, точно наемный парубок. Это хорошо для такого сермяжника, как Топольский, которому уже за тридцать и он света белого не видал, но не для меня.

— Да ты, Олесик, не обращай внимания на отцовскую воркотню. Старый он, и хлопот у него много, вот и ворчит. Поворчит и перестанет, — ответила Снопинская, гладя золотистые кудри сына. — А тебе в самом деле так понравилась панна Неменская?