В провинции - Элиза Ожешко

В душу гляди, ибо только от его души, от того, добра она или зла, зависит твое счастье и несчастье. Если душа его светла, этот свет озарит и твой жизненный путь даже в минуты страданий; если же это темная душа, тебе раньше или позже суждено познать горечь обид, разочарований, отчаяния, и кто знает, быть может, ты согрешишь и восстанешь против своей судьбы!

Винцуня смотрела на Александра и все сильнее бледнела. По мере того как он говорил, ее взгляд все смелей останавливался на его лице, и глаза ее сияли влажным блеском.

Александр чувствовал взгляд девушки, хотя обращался больше к хозяйке дома. Его голос звучал все звонче, а речь текла без запинок, рассказывал он легко и не раз смешил слушателей забавными замечаниями.

— Или возьмите, например, Лазенки! — говорил он, перечисляя достопримечательности Варшавы. — Я там был, когда цвели апельсиновые деревья. Вы себе не представляете, что это за чудо: дивный запах, пруды, лебеди плавают…

— Лебеди! — воскликнула Винцуня, восхищенная рассказом и упоминанием о птицах. — Ах, как мне хотелось бы увидеть лебедя! Я знаю этих птиц только по описанию, какие они, должно быть, красивые!

— Красивые, — повторил Александр, — но ведь можно и здесь завести лебедей. Наш климат мало чем отличается от варшавского, а неподалеку от Неменки я видел большой пруд. Достаточно одной пары, и…

— Но это, должно быть, дорого, и как их содержать! — прервала его Неменская, в которой заговорила хозяйская предусмотрительность.

— Да нет, лебеди — как гуси, кормятся там, где плавают. Если позволите, — обратился Александр к Винцуне, — я буду счастлив услужить вам парой лебедей. Поеду за ними в Варшаву, там все можно достать.

— Как, вы нарочно поедете в Варшаву за лебедями? — смеясь, спросил Болеслав.

— Почему нет? Для того чтобы исполнить желание дамы, можно и на край света поехать!

— Хотел бы я быть разок дамой. Я велел бы вам привезти мне нильского крокодила.

— Будь вы одной известной мне дамой, я охотно съездил бы даже за крокодилом, — развязно ответил Александр, бросив взгляд на Винцуню.

Она в эту минуту смотрела на него и, видно, поняла намек, так как сразу потупилась.

Болеслав не видел взгляда, не расслышал намека, он тоже смотрел на Винцуню.

— Я бывал в Лазенках как раз в те часы, когда там прогуливался цвет варшавского общества, и видел там настоящих красавиц, но ни одной такой, каких можно встретить в наших местах. — И, выразительно посмотрев на Винцуню, Александр с поклоном добавил: — Нет равных литвинкам! Низко кланяюсь им! Недаром Мицкевич написал о Вилии и о наших женщинах:

Вилия — мать родников наших чистых,Вид ее светел и дно золотисто,Но у литвинки, склоненной над нею,Сердце бездонней и очи синее[5].

Юный дипломат ловко рассчитал, что этой цитатой сгладит невыгодное впечатление, которое, как он опасался, произвел на Винцуню его неудачный отзыв о Карпинском и о четверговых обедах.

Если бы кто-нибудь из здешних обывателей вел местную хронику, ему, без сомнения, было бы известно, сколько раз Александр слышал эти стихи, положенные на музыку, в гостиной очаровательной пани Карлич; она часто пела этот романс, аккомпанируя себе на фортепьяно, а Александр, опершись на крышку инструмента, слушал ее пение и мечтательно повторял: «Как это верно!..» Однажды, говорят, когда пани Карлич кончила петь и встала, он спросил ее: «Скажите, пожалуйста, а кто это сочинил такую красивую песенку?» — «Мицкевич, — ответила со смехом прелестная вдовушка. — Какой же вы, оказывается, невежда! Можно ли не знать таких простых вещей», — и хлопнула его по руке веером. «Согласен быть невеждой, лишь бы это не лишало меня вашего расположения», — галантно ответил провинциальный лев.

Как бы то ни было, процитировав Мицкевича, юноша достиг своей цели. Винцуня не могла не оценить его литературной образованности.

— Вероятно, вы побывали и в картинной галерее? — спросил Болеслав после некоторого молчания.

— Был, был, как мог я не видеть такой прекрасной вещи? — ответил Александр. — Живопись, сударь, — это моя страсть.

— Тогда вы, должно быть, видели новую картину Суходольского? Она была выставлена в прошлом году и, говорят, очень хороша.

— А, картина Суходольского! Видел, видел, но не нашел в ней ничего особенного.

И снова он не знал, о чем говорит.

— Считается, что Суходольский отлично изображает лошадей. Верно ли это, как вы находите?

— О да, сударь, лошадей он изображает отлично, необыкновенные лошади! Ах, кстати, о лошадях, я был на представлении «Вечного жида», и, можете себе представить, там на сцену выводят живую лошадь!

— Лошадь на сцену! — воскликнула Неменская.

— Лошадь, — повторил Александр, — большую белую, а на ней въезжают Роза и Бланка, ну те, знаете, что в этой пьесе…

— Вот чему я искренне завидую, — заметил Болеслав. — Тому, что вы побывали в варшавском театре. Наверно, вы видели и известную драму З., которая с таким успехом шла прошлым летом?

— Да, видел, но что драма! Поверьте, нет зрелища приятнее, чем балет. Вот где есть на что посмотреть! Какие декорации — одни изображают горы, другие лес, на третьих дворец с садами и фонтанами, а среди всего этого порхают балерины, в воздушных разноцветных костюмах, сбегаются, разбегаются, кружатся в хороводе, ну прямо как бабочки на лугу, а потом одна из них выбегает вперед и танцует… Ах, ножкой она, кажется, не касается земли, театр так и дрожит от аплодисментов! Я полжизни готов просидеть в балете!

— А с другой половиною что бы вы сделали? — улыбнулся Болеслав, которого позабавил восторг, с каким юноша рассказывал о балете.

— Я провел бы ее в Неменке, — смело ответил Александр с низким поклоном в сторону дам.

Неменская и Болеслав рассмеялись, но Винцуня густо покраснела.

— Вы так хвалите балет, — заметил Топольский, — но я, хоть балета никогда не видел, думаю, что гораздо охотнее ходил бы на драматические представления или на хорошие комедии. Скажем, Фредро…

— А, комедии Фредро! Видел я и комедию, как раз давали «Евреев»…

— Мой дорогой, зачем же украшать Фредро жемчужинами из чужой короны, — шутливо возразил Болеслав, — «Евреев» написал Коженевский, и это одна из его лучших вещей.

— Верно! Я ошибся! Это была комедия Коженевского! — воскликнул Александр, хлопнув себя по лбу, а во взгляде, которым он смерил Болеслава, можно было прочитать неприятное удивление. — Скажите на милость, — спросил он иронически, — нет ли у вас случайно ковра-самолета, на котором человек в одно мгновение может перенестись в другую страну и тут же вернуться обратно, а заодно и шапки-невидимки, скрывающей его от людских глаз?