Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка

– …человек, вступающий в противоречие с окружающим миром, стремящийся прагматично вычислить свою судьбу, подобен зверю, пытающемуся насытиться, пожирая свои внутренности. Возмущения и вибрации, искажающие карму, возникают перед ними в виде новых, неожиданных и все более непреодолимых препятствий. Вся жизнь уходит на эти тщетные попытки взломать, прорваться, уничтожить…

А он все гладил и гладил, в буквальном смысле втираясь мне в доверие. Потом, в самое ядро самого выгодного момента, приняв решение за меня, потянулся к моему лицу, и мы начали целоваться. Медленно, исследовательски, до приятного онемения питаясь друг другом. Да, борьба бесполезна и битва проиграна… ведь это известно так же хорошо, как и то, что сегодня вечером я буду не ходить, а летать, и всех будет злить сияние, исходящее от моего тела. А завтра я свернусь жалобным калачиком, изнемогая от невозможности получить свою дозу этого несинтетического наркотика. Боже мой… и мне ведь еще нет четырнадцати!

Оторвавшись от моих губ, он начал осторожно гладить меня уже не по плечу, а по самой майке. Заметьте, именно по майке, не делая никаких легких нажимных манипуляций в соответствующих местах.

– Какие у тебя прикосновения… – чего-то другого я сказать не могла. Он втирался, Господи, просто втирался в мою душу!

– Ну конечно… – довольно небрежно ответил развратник.

– Жалко, что музыки нет.

– Пускай она играет у тебя в голове. Расслабься… – Рука уже игнорирует майку и, играя в ее отсутствие, разговаривает с моей грудью. Я проваливалась в эту знойную пропасть, и выбраться у меня не было никаких шансов.

– Расслабься, прошу тебя. Тебе ведь так хорошо… тебе ведь больше ничего не надо. Отсеивай все лишнее… не думай ни о чем…

Я чувствовала, как щеки наливаются румянцем, а веки делаются тяжелыми, и все тело будто меняет форму, где-то укорачивается, а где-то, наоборот, – вытягивается, как меняются хвосты и крылья у самолетов перед взлетом и во время посадки.

Я была как желе, и скоро, Боже, как скоро мило любующийся мною дегустатор начнет его пожирать. Неужели он начнет уплетать меня, не оставив и тени той нежности, какую мы испытываем теперь?

Чтобы хоть как-то показать, что я не сдалась и даже не думаю сдаваться, я затянула разговор, сбивчивый и сладковатый, про несуществующую Компанию, про Эдика (см. Tag Sieben) и про его квартиру, где есть огромный голубой ковер и комната в японском стиле, и телеэкран на полстены. Потом очередной вздрагивающий вздох оборвал этот бессмысленный монолог, и, улыбнувшись мне сквозь марево моих опущенных ресниц, Альхен сказал:

– Надо же, как быстро ты возбуждаешься…

– Угу…

Начал вытаскивать майку из шорт. Это только он умеет расстегнуть одну лишь пуговицу и этим самым приблизить свою часто дышащую жертву на полшага к оргазму. Каждое его движение словно оплетено особым позванивающим волшебством. Я хотела было сопротивляться, но ничего не вышло, и весь мой организм яростно тянулся к этим теплым проворным рукам. Он скользнул пальцем по все еще прикрытой груди.

Больше всего меня будоражило то, что я полностью нахожусь в его власти. Он – такой большой, такой совершенный, с таким идеальным тембром голоса был для меня олицетворением самой сокровенной мечты.

Потом одним точным движением майка была устранена.

– На груди пушок… – Улыбка умиления. Такой близкий физически, для меня он был по-прежнему недосягаем. Я же не знала про него ничего. Только то, что наши жизненные параллели никогда больше не пересекутся.

А пока, словно застывшее изваяние, словно нависшая над добычей кобра, мой Альхен, с ладонями в двух миллиметрах от пушка на моей груди… безмолвный… и только лишь глаза и легкое горячее подрагивание пальцев говорят о той страсти, проснувшейся в его теле (пишу, как бульварная романистка).

– Поцелуй мою грудь, – хрипло попросила я. Маленькие серебристые звездочки заструились, обгоняя друг дружку, по всему телу.

– Да… да… да… – Этот бархатный шепот, еще раз подтверждающий потерянность моей ситуации.

– Не спеши. Запомни, никогда не нужно спешить. Расслабься… Для тебя время остановилось. Не думай ни о чем. – И он положил мою руку на место, расположенное чуть выше его прикрытых шортами бедер. Находясь на вершине его распустившейся силы, я, тем не менее, никакой активности не проявляла. Непосредственно неполовой контакт с этой частью мужского тела вызывал у меня состояние, близкое к предкорабельной тошноте, когда, стоя на причале, смотришь на пляшущий по волнам катер, на борт которого нужно скоро ступить, и чувствуешь, как желудок начинает сворачиваться в тесный клубочек.

Тут же заметив и оценив степень охлаждения, он, не прекращая гладить меня, затеял мягкий и тихий разговор.

– …восемьдесят девятый, это был мой год. До этого я приезжал сюда просто так… жил себе в гамачке… тихо, спокойно… а потом, сразу после моего дня рождения, произошел полный отрыв. То есть, я полностью изменил свою жизнь… знаешь, коренной переворот, как революция… да, это был мой год.

– Что, и ты правда жил в гамаке? Помню, что папаша тебя просто боготворил!

– Да… но я сознательно выбрал тебя, а не его. Твой отец – замечательный, умный и начитанный человек, прекрасный собеседник, но когда стало ясно, что пора выбирать, я выбрал тебя.

Он любовался мной. И мне становилось все спокойнее под этими ласковыми, бесконечно родными взглядами. А потом он набросился на мою грудь. Помню кораллы и плащ Каракаллы, и сквозь подрагивание век – готическое окно напротив. И еще я видела голову Альхена у себя под подбородком. А потом он стал расстегивать мои шорты (осталась только ширинка).

– Э, нет, приятель, стой… А вот дальше пока тебе не надо, – заплетающимся языком воззвали остатки моего трезвого разума. Все остальное мое существо орало, что этот вурдалак больше всего на свете хочет овладеть мной, и я не вынесу, не переживу собственный отказ.

– Не надо? Не надо… Все хорошо, все отлично, малыш, – продышал он, подвигаясь ко мне еще ближе, хотя мгновение назад я думала, что ближе уже не бывает. – Я не буду…

И он лишь слегка, чуть-чуть, приспустил мои шорты.

– Тебе, наверно, немного страшно?

– Да, – тут же ответила я.

– Конечно… ведь сейчас ты хочешь, чтобы твои мечты реализовались именно так, как тебе это снилось. Ведь правда снилось?

Он немного приподнял торчащие из-под шортов купальные трусики и с нежной улыбкой, как мальчишка, глядел на нечто, так хорошо ему знакомое.

Я нервно покосилась на часы. Хорошо это или плохо, но было уже без семнадцати.

– У меня всего лишь две минуты осталось, – прошептала я, видя за собой слабую тень возможной победы.

– Не спеши. Замри. Расслабься. Никуда не нужно спешить.

– Ладно… – Я расслабилась; если меня все-таки собираются насиловать, то это еще не значит, что то же самое нужно делать с моими психикой и нервами.

– Видишь, как здорово вышло, – прошептала я, – теперь я могу с тобой встречаться хоть каждый день.

Альхен ответил какой-то китайской поговоркой про горшок, с которым если что-то часто делать, то он разобьется. В мои трусы, тем временем, никто залазить не спешил. Это обстоятельство одновременно успокоило и почему-то разозлило меня.

– А ты можешь ответить на один мой вопрос? – спросила строгая Адора.

– Да, конечно…

– Я тебе нравлюсь или нет? Речь идет не только о внешности… а и обо всем остальном. Ну, так как? Да или нет? И без комментариев, пожалуйста.

Он молчал. Несмотря на сумасшедшие усилия, я все равно не могла отгадать того, что происходило за маской его умиротворенного задумчивого лица. Как жестоко! Как это на него похоже!

Он молчал.

– Вот что, – сказала я. – Для примера, для легкости, так сказать, скажу, что ты мне жутко не нравишься. Я тебя вообще терпеть не могу.

– Это я знаю, – усмехнулся Йог, – но ответить однозначно все равно не могу. И да, и нет. На подобные вопросы не бывает однозначных ответов.

Я вздохнула. Я ясно ощущала собственное возбуждение. Как в тех снах. Особая влажная духота в том самом месте. А он шептал мне что-то… о том, что было два года назад, о моей ошибке… и о том, что я была не права, бросившись в первую попавшуюся койку… что беспорядочное совокупление – это очень плохо…

– Хотя, конечно, сейчас ты… – Я не расслышала. Я не слышала вообще ничего. Его руки грели меня там сквозь два слоя одежды, а мне хотелось плакать от собственного бессилия. И даже это тело, черт возьми, уже не подчинялось мне!

Он целовал мою грудь и оплетал меня руками, и я стонала, запрокинув голову на скамейку, скользя пальцами по его затылку, играя воротом его майки.

– Мне пора идти. Уже одиннадцать.

А он продолжал меня гладить по полоске, отделяющей загорелый низ живота от незагорелого. Потом, улыбнувшись, заглянул в глаза, и случился еще один поцелуй.