Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка

Папаша сказал, что я тоже должна остаться, чтобы составить ей компанию. Я не поняла. Я подошла к машине, прижимая к груди свой рюкзачок, Мирослава мило чмокнула меня в щечку и прямо перед носом оглушительно хлопнула дверцей.

И вот только тогда, да, именно тогда, глядя на рыдающую Зинку, до меня уже в полной мере дошло: они уехали, оставив меня тут. Меня и ее швырнули на произвол судьбы. Так глупо… так беспросветно глупо… Да, а потом я бросилась к себе в комнату, тщательно переварила содержимое предыдущих минут. Тогда, кажется, даже и не думала о свободе, просто знала, что меня не взяли, и за этим кроется что-то еще. А потом я уже пришла сюда.

– Уехали, гады… Уехали без нас! Я им этого никогда не прощу! – Зинка ныла, размазывая слезы по загорелым щекам.

Какое-то время мне казалось, что шум мотора еще не растворился в звоне знойного дня, а, напротив, безжалостно нарастает, неся передумавшее семейство к напакостившим отроковицам. И тогда я отчаянно роняла голову, некрасиво стукаясь лбом о зеркало, отвечавшее мне заунывным гонгом.

Еще несколько минут ушло на молчаливое созерцание друг друга. Зинка сжимала в мокром кулачке ногу нимфы, чье фарфоровое тело лежало во всех углах просторной гостиной. Голова смотрела на меня из-за колесика журнального столика. Если бы не она, то все было бы совсем иначе…

– Спасибо, ты молодец, – сказала я, опускаясь на колени рядом с девчонкой.

– А? – Зинка начала собирать осколки.

– Если бы не ты, мы бы поехали с ними.

– Да-а-а-а! – И она зарыдала, отвернувшись от меня, прикрывая лицо абрикосовым локтем.

– Значит, давай так: ты сейчас тут все приводишь в более или менее нормальный вид, надеваешь купальник и шагом марш на пляж. Стыдно ведь в такую погоду дома сидеть!

Какое-то время она смотрела на меня своими раскрасневшимися опухшими глазами и потом, не выдержав как будто утвердительной тишины, принялась опять рыдать:

– Какой пляж?! Скоты! Вонючки! Какой пляж?! Я не хочу к йогу! Не хочу!

– Иди в задницу со своим йогом! – (хотя я этого совсем не имела в виду). – Ты купаться хочешь? Ну, что теперь с ней делать?

– Иди!!!

Тут уж я разозлилась по-настоящему. Хлопнув дверью, я устремилась в нашу комнату и быстро надела серые шорты (довольно длинные для моего гардероба) и алую жлобскую майку с золотой акацией (знаете, турецкая такая, их в середине девяностых все носили). Довольно целомудренный вид, к тому же под шортами присутствовали пляжные трусики, а на живот съехала полосочка лифчика. Мне было лень это все с себя снимать. К тому же, если Аль-Альхен будет занят чем-то или кем-то, то мой приход приобретет самые невинные оттенки. Я просто иду окунуться.

С холодильника на меня дружески посмотрел ключ от Мироськиной квартиры. В мои обязанности входила передача оного ее мужу, который остался с Машкой на пляже и зайдет ко мне «часика через полтора». С усатым меня на море, разумеется, оставить не рискнули. Папаша, как всякий папаша, зятю не доверял.

– Буду до одиннадцати! И потом – английский! И на твоем месте я бы не стала кукситься, а занялась бы обустройством личной жизни!

Мне ответил лишь протяжный стон. Она, будем надеяться, не станет болтать… Впрочем, надо будет подумать и над этим…

Он возлежал на своем обычном месте, в благословенном одиночестве. Он не поворачивал головы и не проявлял какого-либо ко мне внимания, аж до тех пор, пока задыхающийся львенок не повалился на рядом стоящий лежак. И только сейчас, почти что с испугом, я заметила, что майку, еще на пляже, он надел наизнанку. Мне не верилось, что желание обладать Адорой было столь велико. Неужели он так мечтал об этом, что спешил навстречу счастью столь слепо?

– И свобода восторжествовала, – были мои первые слова.

Альхен тут же вежливо снял очки и посмотрел на меня с искренним удивлением.

– Я всех в Ялту сплавила, – сказал Сюрприз чуть тише и робко повел плечами.

Альхен сел, немного потянулся и смотрел на меня теперь с забавной симпатией. Хотя секундой позже мое сердце сжалось, когда я заметила, каким страшным блеском наполнились его дьявольские глаза. Я изобразила улыбку и исконно детское смущение.

– Так у тебя есть в распоряжении полдня? – Гепард придвинулся ко мне поближе.

Ни я, ни он не верили в смысл этих слов.

– Нет, меньше. Зинка плачет. Я обещала ей, что буду в одиннадцать, через полтора часа.

– А… – Он с каким-то странным видом посмотрел наверх, на смотровую площадку, с которой я каждый nach mittag проверяю его присутствие перед тем, как спуститься с папашей.

– Следят? Нет… нет, она не…

– Я не это имею в виду, – и снова «зырк» наверх.

– Подняться? – Мое сердце колотилось, как у воробья, зажатого в мальчишеском кулаке. Руки тряслись так, что их пришлось зажать между коленями.

Он кивнул.

– Нет проблем, – сказала я.

И счастье в его глазах было тоже искренним.

Я помчалась вниз, на гальку, передать ключ Валентину. Он смотрел на меня с определенным удивлением.

– И ради бога, никому не говорите, что видели меня тут! Иначе мне не жить!

– А тебя что, в Ялту не взяли?

– Забыли… задницы…

– Ну, смотри, я-то ничего не скажу, а вот она… – Валентин посмотрел на купающуюся девочку. – Я ей, конечно, объясню, в чем дело, но…

– Я думаю, что она не подведет. А я – на свидание!

С лукавой улыбкой он пригрозил мне пальцем:

– Только веди себя прилично!

Я про себя засмеялась.

– И не задерживайся!

– Клянусь, что буду к двенадцати!

Я уже мчалась по двадцати ступенькам к тенту и, врезавшись на полном ходу в какого-то физкультурника, а потом и в самого Альхена, поняла, что очень нервничаю.

Мы шли к лифту. Улыбки на наших лицах были сглажены какой-то почти пионерской торжественностью. В лифте ехали, увы, не одни. Он сказал, что я неправильно держу спину – напряженно.

– Только вот что: если ты думаешь, что я приняла душ или почистила зубы, или побрила места, которым это не помешало бы, то ты глубоко заблуждаешься, – предусмотрительно заметила я, следуя за своим молчаливым демоном.

Он лишь улыбнулся, и в его глазах я увидела какое-то странное отражение. Эти дьявольские, змеиные, нечистые, о, вот нашла: нечистые глаза были наполнены тем странным горьким чувством от осознания, что рядом с ним по-прежнему маленькая, по-прежнему наивная и почти непорочная (почти как прости) девочка Ада, которая с радостью уткнется своей растрепанной головкой в его грешные теплые руки. И будет готова лежать так, обхватив его как маму-медведицу, и забудется в щенячьем всецелом доверии, доходящем до смутной тупости, передав ему свою слишком сложную для собственного овладевания жизнь.

– Это такое классное место. С твоими пластунскими талантами ты, быть может, и обнаружила… – Он волновался.

Это было так же очевидно, как и моя собственная потерянность относительного того, что мне от него, в конце концов, надо.

Шли недолго. На каждой узенькой тропинке он пропускал меня вперед. Это было само по себе как-то очень сексуально: красивый галантный мужчина с ровной спиной, шустро отступающий в сторону, придерживая ветви над моей головой.

Место было около бывшего Юсуповского поместья – моего любимого трехэтажного дома в викторианском стиле под рыжей марсельской черепицей. С одной стороны, он казался совсем небольшим, но, благодаря хитрой планировке, там возникали все новые закутки и дворики, фонтанчики и террасы. Само здание было теперь «первым корпусом», куда в просторные люксы селили самых обеспеченных и высокопоставленных отдыхающих.

Найти наш укромный дворик просто так, гуляя по парку, было невозможно. Он находится за восточным крылом, скрытый от посторонних глаз высокими зарослями, и пробраться к нему можно лишь по узкой, сильно заросшей тропинке, которая берет начало где-то в ста метрах от самого здания и потом плавно поднимается к уровню второго этажа. Там, где дом прислоняется к холму, и образовалась небольшая терраса, с высоким пыльным готическим окном, через которое был виден какой-то хлам: сваленные друг на дружку столы с инвентарными номерами, кресла, доски и карнизы. Гепард сказал, что за все время, сколько он сюда ходит, в этом окне еще ни разу никто не появлялся.

Под противоположной окну стенкой стояла старая парковая скамейка. На нее-то мы и сели, в напряженном молчании. Он просто взял мою руку и стал нежно гладить каждый пальчик, потом наши локти соприкоснулись – сначала волосками, а потом предплечьями. Потом он тихо гладил меня по плечам, и с каждым его движением сковывающий меня ужас постепенно улетучивался. Мне дышалось легко, и, по мере того, как волнение отступало, в мозгу появлялась удивительная трезвая ясность.

– …человек, вступающий в противоречие с окружающим миром, стремящийся прагматично вычислить свою судьбу, подобен зверю, пытающемуся насытиться, пожирая свои внутренности. Возмущения и вибрации, искажающие карму, возникают перед ними в виде новых, неожиданных и все более непреодолимых препятствий. Вся жизнь уходит на эти тщетные попытки взломать, прорваться, уничтожить…