Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Улыбка отца Мейнгарда погасла. Александра была права.

Ожидание… Все чего-то от нее ожидают. Мать ожидает, что их отношения останутся такими же доверительными, как раньше, и что Александра по-прежнему будет делиться с ней всеми своими мыслями и желаниями, будто она так и осталась маленькой девочкой. Но Александра ощущала себя молодой женщиной и при всей своей любви к матери не собиралась держать душу нараспашку, как это было прежде. Отец ожидает, что она наконец-то решит, какую цель в жизни избрать, чтобы помочь ей на начальном этапе. Но где это написано, что человеку к двадцати годам уже нужно знать, как должна пройти вся дальнейшая жизнь, и что следует непременно воспользоваться помощью отца, чтобы сделать первые шаги на этом пути?

Ее подруги в Праге ожидали, что она им во всех подробностях расскажет, что сейчас носят в Вене и какие там ходят слухи – слухи, которые обычно добираются до Праги лишь полгода спустя. Во время ее последнего визита уже стал модным лозунг «Священную нерешительность – под сукно!»: его выкрикивали с надлежащим пафосом, когда собеседник не мог собраться с мыслями или не желал подчиняться желаниям группы. Она даже использовала этот лозунг, пока не услышала знакомую фразу из уст кардинала Мельхиора и не выяснила, что именно он придумал ее, а в обращение пустил кайзер. После этого случая Александра отказалась от лозунга, поскольку ей было неприятно сознавать, что нечто, принадлежащее, по ее мнению, исключительно молодежи ее круга общения, на самом деле пришло туда извне, из столь нелюбимого ею круга правителей.

На этот раз она разочарует их всех. Мать – потому что приняла решение не рассказывать ей о том, что стало главной темой разговоров в Вене во время ее двухнедельного пребывания там. Отца – потому что на сегодняшний день она точно знала одно: она не хочет принимать никакую из возможностей, которые он в состоянии ей предложить. Подруг – потому что воспоминания о в стельку пьяном палаче в Вене и страстных мольбах приговоренного затмили все остальное.

Она посмотрела в окошко кареты. Колеса уже не так подпрыгивали на ухабах: дорога улучшилась. Они приближались к городу.

– Брюн, – объявил отец Мейнгард, но Александра никак не отреагировала на его замечание.

И был еще один человек, который кое-чего ожидал от нее. Вацлав фон Лангенфель, ее двоюродный брат. Он любил ее, поклонялся ей, это было видно всем и каждому. Но что же ей делать с этой его любовью? Она не знала, испытывает ли к нему те же чувства, а если и так, то будущего у них не было. Они выросли вместе. Александра вспомнила, что он всегда оказывался рядом и всегда терпеливо сносил все ее капризы. Она терпеть не могла ханжей, которые бросались выполнять желания девушек лишь потому, что они были слишком робки, или неуклюжи, или воспламенялись от любого взбалмошного суждения о рыцарстве, чтобы противиться им. Глубоко в душе она понимала, что все это нельзя отнести непосредственно к Вацлаву. Какая-то часть его всегда держала дистанцию и смотрела издалека с мягкой насмешкой на шаловливое поведение, которого она предпочитала придерживаться с ним, тем самым давая четко понять, что он тоже может быть другим. Ее колкость никогда не задевала Вацлава за живое, а потому она и не могла окончательно изгнать его непосредственный образ из своего сердца. Александра сомневалась, что он об этом догадывается. Но какими бы ни были его ожидания на ее счет, он в любом случае будет разочарован. Он и она? Немыслимо!

Карета остановилась. Девушка обменялась растерянным взглядом с отцом Мейнгардом. Священник вышел. Она услышала, как он вполголоса разговаривает с кучером. Раскрытую дверь загородил круп лошади. Она выглянула наружу и увидела лицо одного из тех седобородых мужчин, которых ее отец нанял в качестве охраны. Мужчина подмигнул ей, но она заметила, что он нервно теребит перевязь и проверяет, легко ли выходит мушкет из седельной кобуры.

– Что происходит? – спросила она его.

– Оставайтесь в карете, фройляйн. Оно надежнее, – ответил седобородый.

Александра сердито сверкнула глазами, но он уже отвернулся. Она искоса посмотрела на младших братьев. Андреас причмокивал и стонал во сне, но ни он, ни Мельхиор, похоже, не собирались просыпаться.

Отец Мейнгард протиснулся между верховым и каретой. У него был явно обеспокоенный вид.

– Дальше проехать нельзя. Во всяком случае, не сейчас. Придется немного подождать. Нас задержали, – заявил он. Нервозность священника можно было прочитать не только на его лице, но и в путаной речи. – Но долго мы здесь стоять не будем, – непонятно зачем сказал он и после короткой паузы добавил: – Надеюсь.

– Да что случилось-то?

– Плохи дела, – ответил священник. – Вам лучше Оставаться в карете.

– К черту! – прошипела Александра. Мальчики вздрогнули во сне. Александра поняла, что внезапный приступ гнева, скорее всего, служил прикрытием страху, неожиданно объявшему ее, как только она увидела безотчетные движения обеспокоенного охранника. – И вообще, где мы находимся?

– Прямо перед Брюном, – ответил отец Мейнгард, чье напряженное выражение лица вступало в противоречие с телом, просто-таки дрожавшим от охватившего его любопытства.

– И почему нам нельзя ехать дальше? – Александра попыталась расслышать, что происходит снаружи, но не услышала ничего такого, что нельзя было бы отнести к обычным звукам раннего утра. Вовсю заливались птицы; звенел колокол – уж точно самым обыденным образом. После нескольких ударов колокола ей неожиданно пришло в голову, что другие колокола к нему не присоединились, а этот единственный звучал как-то звонко и тонко, скорее не как церковный, а как сигнальный колокол на городских воротах. Может, где-то вспыхнул пожар? Но тогда она почувствовала бы запах дыма.

Александра хотела снова обратиться к отцу Мейнгарду, но тот куда-то исчез. Слуга, закрывавший карету крупом своей лошади, немного отодвинулся в сторону, чтобы дать возможность священнику проскользнуть к карете. К своему безграничному удивлению, девушка обнаружила, что дорога, докуда хватало глаз, была заполнена людьми в разноцветных одеждах. Вся эта толпа стояла в абсолютном молчании, повернувшись спиной к карете.

– Тысяча чертей, что здесь происходит?

Слуга окинул ее задумчивым взглядом. Лошадь его сделала еще один большой шаг назад, и Александра увидела вооруженных людей в доспехах, перегородивших дорогу. За их спинами и над головами толпы возвышалась громоздкая конструкция виселицы. Перекладина ее была пуста. В свете раннего утра, лениво дребезжа, разносился звук колокола.

– Казнь, фройляйн, – наконец ответил слуга.

Внезапно в окно кареты просунулось чье-то лицо. Александра отшатнулась. Мужчина стянул шляпу и вежливо поклонился. Она увидела длинные темные волосы, смеющиеся синие глаза и коротко остриженную бороду. Когда он снова выпрямился, глаза его расширились, а улыбка замерла на губах. «Э…» – сдавленно произнес он и покосился назад.

Слуга обнажил шпагу, но держал ее так, что оружия почти не было видно. Острие шпаги упиралось в ребра незнакомца.

– Простите, не мог бы почтенный господин сделать шаг назад? – прорычал слуга.

Взгляд мужчины в шляпе переместился на Александру.

– Не могли бы вы сказать ему, что я не виноват? – спросил он и напряженно улыбнулся.

– В чем не виноваты? – уточнила Александра.

– Ни в чем. По крайней мере, в большей части.

– Отойдите назад, господин! Незнакомец закатил глаза.

– Я считаю, что он вполне безобиден, – заявила Александра и обрадовалась, что фраза прозвучала дерзко и двусмысленно. Слуга неохотно убрал шпагу, и незнакомец облегченно выдохнул.

– Вот уж никогда бы не подумал, что сочту подобную характеристику своей персоны комплиментом, – заметил он.

Александра улыбнулась. Охранник неодобрительно покосился на нее, но она решила проигнорировать его немой упрек. Сквозь бой колокола теперь можно было расслышать слабый плач, будто где-то вдалеке плакал ребенок. Она нахмурилась.

– Не будете ли вы столь любезны и не подскажете ли мне, почему нам нельзя ехать дальше?

Незнакомец вздохнул. Ее поразило, какие невероятно синие у него глаза. Когда же он провел рукой по волосам, она заметила, что ногти у него очень ухожены, а на правом мизинце тускло поблескивает серебряное кольцо. Выдержав паузу мужчина пожал плечами и заявил:

– Ну, казнь эта не совсем обычная.

Жалобный плач стал громче, и по толпе покатился шепот напоминающий шелест листвы перед грозой.

– Видите ли, городской судья опасается, что добрые бюргеры города Брюна могут наброситься на заплечных дел мастера и освободить приговоренного. Как я слышал, городской палач и без того никак не решался взять на себя проведение казни. Пришлось посылать за палачом в самый Ольмюц.

– Вы так говорите, будто сами не местный.

Мужчина снова улыбнулся.