Ворон: Полное собрание сочинений - Эдгар Аллан По

внизу, на реке, и перевезла на противоположный берег.

Между тем новая мысль овладела моей душой. Я обратился к товарищам с немногими, но энергическими словами; некоторые из них присоединились ко мне, и мы отважились на вылазку из нашего укрытия. Мы кинулись на окружившую нас толпу. Она не выдержала первого натиска и отступила. Потом оправилась, но после отчаянной схватки снова отступила. Между тем мы отошли далеко от укрытия, запутавшись в узких улицах с высокими домами, куда никогда не заглядывало солнце. Толпа с яростью напирала на нас, угрожая копьями и забрасывая тучами стрел. Эти последние были весьма замечательны и напоминали извилистые ножи малайцев. Они походили формой на ползущую змею, были черного цвета и очень длинны, с отравленным острием. Одна из них ударила меня в правый висок. Я пошатнулся и упал. Моментально страшная боль пронзила меня. Я корчился, я задыхался, я умер.

— Теперь, — сказал я, смеясь, — вы вряд ли станете утверждать, что все это происшествие происходило наяву. Не думаете же вы, что умерли!

В ответ на это я ожидал услышать от Бедло какую-нибудь веселую шутку, но, к изумлению моему, он колебался, дрожал, страшно побледнел и не сказал ни слова. Я взглянул на Темпльтона. Он си дел, выпрямившись как палка, на кресле, зубы его стучали, глаза го товы были выскочить из орбит.

— Продолжайте! — сказал он наконец хриплым голосом.

— В течение нескольких минут, — послушно заговорил Бедло, моим единственным ощущением, единственным чувством было ощу щение тьмы и небытия, сопровождавшееся ясным сознанием смерти. Наконец внезапный и сильный, как бы электрический, толчок потряс мою душу. Вместе с ним явилось ощущение подвижности и света. Затем мне показалось, будто я встаю. Но у меня не было телесной, видимой, слышимой или осязаемой формы. Толпа исчезла. Шум прекратился. Город успокоился. У ног моих лежало мое тело, со стрелой в виске, с раздутой, обезображенной головой. Но все это я только чувствовал, а не видел. Я ничем не интересовался. Даже собственный труп казался предметом, до которого мне нет никакого дела. Желаний у меня не было, но я почувствовал, что начинаю двигаться и легко уношусь из города по той же извилистой тропинке, которая привела меня туда. Достигнув того места в ущелье, где мне встретилась гиена, я снова испытал сотрясение, как бы от гальванической батареи; и ко мне вернулось ощущение тяжести, воли, телесного существования. Я снова сделался самим собою — и поспешил домой, но все увиденное не потеряло своей яркости, и даже теперь мой рассудок решительно отказывается признать произошедшее сном.

— Это и не был сон, — сказал Темпльтон торжественным тоном, хотя я не знаю, как это назвать иначе. Предположим, что современный дух человеческий находится накануне поразительных открытий. Удовольствуемся этим предположением. Остальное я могу разъяснить. Взгляните на эту акварель, которую я показал бы вам раньше, если бы меня не удерживало какое-то необъяснимое чувство ужаса.

Мы взглянули на рисунок. Я не нашел в нем ничего особенного; но действие его на Бедло было поразительно. Он чуть не лишился чувств. Между тем это был попросту миниатюрный портрет, правда удивительной работы, его собственной замечательной физиономии. Так, по крайней мере, я думал.

— Заметьте дату рисунка, — сказал доктор Темпльтон, — вот она, едва заметная, в уголке — 1780 год. В этом году был нарисован портрет. Портрет удивительно сходен с оригиналом — моим другом мистером Олдебом, с которым я познакомился и подружился в Калькутте, во времена губернаторства Уоррена Гастингса. Мне было тогда всего двадцать лет. Когда я впервые увидал вас в Саратоге, мистер Бедло, меня поразило ваше удивительное сходство с портретом. Оно-то и побудило меня познакомиться с вами, искать вашей дружбы и, наконец, заключить соглашение, в силу которого я сделался вашим постоянным спутником. Мною руководило отчасти, а может быть и главным образом, воспоминание о покойном, но также и болезненное, не лишенное примеси страха любопытство, которое возбуждали во мне вы сами.

Описывая видение, явившееся вам среди холмов, вы описали с мельчайшей точностью индийский город Бенарес на священной реке Ганг. Мятеж, схватки, резня — действительные происшествия во время восстания Шеит-Синга, случившегося в 1780 году, когда Гастингс едва избежал смерти. Человек, бежавший с помощью веревки из тюрбанов, был сам Шеит-Синг. Отряд в павильоне состоял из сипаев и английских офицеров под начальством Гастингса. Я тоже был в этом отряде и всеми силами старался воспрепятствовать необдуманной и роковой вылазке офицера, павшего на улице от отравленной стрелы какого-то бенгалезца. Офицер был мой лучший друг. Это был Олдеб. Вы увидите из этой рукописи, —  тут доктор вытащил из кармана записную книжку со свежеисписанными листами, — что в то самое время, когда вы переживали все эти происшествия в холмах, я описывал их здесь, дома.

Спустя неделю после этого разговора в шарлоттесвилльской газете появилась следующая заметка:

«С глубоким прискорбием сообщаем о смерти мистера Августа Бедло, джентльмена, завоевавшего общую симпатию граждан Шарлоттесвилля своим приветливым характером и многими достоинствами.

В последние годы мистер Бедло страдал невралгией, которая нередко угрожала роковым исходом, но эта болезнь послужила только косвенной причиной его смерти. Ближайшая причина очень странного характера. Несколько дней тому назад, во время прогулки в Скалистые горы, он схватил легкую простуду, сопровождавшуюся приливами крови к голове. Чтобы облегчить состояние больного, доктор Темпльтон прибегнул к местному кровопусканию. Были приставлены пиявки к вискам. В поразительно короткий промежуток времени пациент скончался: оказалось, что в банку с пиявками попали случайно несколько ядовитых пиявок, которые водятся в здешних прудах.

Одна из них присосалась к малой артерии на правом виске. Ее сходство с медицинской пиявкой повело к ошибке, к несчастию непоправимой.

NB. Ядовитая шарлоттесвилльская пиявка отличается от медицинской своим черным цветом и червеобразными движениями, напоминающими движения змеи».

Я говорил с издателем газеты об этом замечательном случае и между прочим спросил его, почему фамилия покойного напечатана без е Bedlo[327].

— Вероятно, у вас есть какие-нибудь основания, — заметил я, — но я всегда предполагал, что эта фамилия пишется с е на конце.

— Основания? Никаких, — отвечал издатель. — Это просто опечатка. Фамилия Bedloe всегда пишется с е и, сколько мне известно, никогда не писалась иначе.

— Ну, — проворчал я, уходя от него, — видно, и впрямь правда чуднее выдумки. Ведь Bedlo без е — это Oldeb навыворот? А он уверяет, будто это опечатка.

 ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ

Есть темы, проникнутые всепокоряющим интересом, но слишком ужасные,