Скажи пчелам, что меня больше нет - Диана Гэблдон

следовало мне просить… Боже, у тебя смертельно уставший вид.

Руки у Бри и правда дрожали, и она на самом деле чувствовала себя смертельно уставшей. Когда ее ноги коснулись земли, она едва не повисла на Роджере, сжимая его в объятиях, и начала понемногу оживать.

98

Минерва Джой

Вернувшись из местного госпиталя, где лечили раненых британцев, а также тех жителей Саванны, кто пострадал от осколочных ранений или пожаров в домах, лорд Джон нашел своего брата в кабинете. Он сидел за письменным столом, будто громом пораженный.

— Хэл? — встревожился Джон. — Что случилось?

Хэл открыл рот, но из него вырвался лишь слабый хрип. На столе лежало распечатанное письмо: судя по виду, оно проделало какую-то часть пути по дождю и грязи, а то и попало под лошадиные копыта. Хэл молча подтолкнул письмо к брату, и тот прочел:

Друг Пардлоу!

Я пишу, терзаясь душой и разумом и, что еще хуже, — осознанием того, что обязываю тебя разделить это. Прости меня.

Доротея родила здоровую девочку, которую мы назвали Минерва Джой. Она появилась на свет в стенах тюрьмы в Стоуни-Пойнт, так как меня содержали там и я не рискнул бы доверить благополучие Доротеи местной повитухе, в компетентности которой сомневался.

Мина (так мы прозвали малышку) пребывала в добром здравии, как и ее мать. Однако в тюрьме случилась вспышка лихорадки, и, опасаясь за здоровье близких, я отправил их в город, где они нашли пристанище в семье квакеров. Увы, всего через неделю я получил записку от главы семейства с ужасным известием, что двое из семьи заболели дизентерией и что у моих родных появились симптомы этой болезни.

Я немедленно попросил разрешения поехать ухаживать за ними, и мне (неохотно) предоставили временное условно-досрочное освобождение для этой цели. (Начальник тюрьмы, ценивший мои врачебные услуги, не желал отпускать меня надолго.)

Я успел застать свою дочь в последние часы ее жизни. Я благодарен Господу за этот дар и за тот подарок, которым она стала для своих родителей.

Доротея была тяжело больна, но милость Божия пощадила ее. Она еще жива, однако сильно истомлена и телом, и душой, а в городе еще много болезней. Я не мог ее оставить.

Понимаю, ты глубоко предан воинскому долгу, но для Друзей законы Божьи превыше человеческих. Я похоронил своего ребенка, а затем нарушил условия временного освобождения и отвез Доротею в более безопасное место, где мог бы, с Божьей милостью, попытаться ее исцелить.

Не осмеливаюсь написать название места, где мы находимся, из опасений, что мое послание перехватят. Понятия не имею, какое наказание мне грозит за нарушение условно-досрочного освобождения — да это и не важно, — но если меня схватят, повесят или расстреляют, Доротея останется одна, а ее нельзя оставлять одну.

Я знаю, как ты любишь дочь, и потому верю, что окажешь всю возможную помощь. У меня есть друг, которому известно местонахождение Дотти. Он очень многое для нас сделал. Твой брат, я думаю, разгадает его имя и адрес.

Дензил Хантер

Джон бросил бумагу, будто она горела огнем.

— Господи. Хэл…

Брат, покачиваясь, поднялся из-за стола; лицо его было пустым от потрясения и таким же серым и помятым, как письмо.

Джон обхватил брата, всеми силами стараясь его удержать. Хэл сейчас больше походил на портновский манекен, если не считать глубокой дрожи, которая пробегала по его телу.

— Нет, — прошептал Хэл и с неожиданной силой судорожно сжал плечи Джона. — Нет!

— Я знаю, — тихо ответил Джон. — Знаю.

Он гладил брата по спине, чувствуя костлявые лопатки под тонким красным сукном, и периодически повторял: «Я знаю», пока Хэл вздрагивал и глотал воздух.

— Шшш, — успокаивал Джон, медленно переступая с ноги на ногу и покачивая неподатливую фигуру брата. Разумеется, он не надеялся унять горе Хэла, просто никаких других слов утешения в голову не пришло. Конечно, еще он мог сказать: «Все наладится», — но к чему лукавить.

Подобное уже было раньше, смутно подумал Джон. Не в захламленном кабинете, а в гостиной старого дома в Гаване, где с потускневшей штукатурки нарисованный ангел с распростертыми крыльями сочувственно наблюдал, как он обнимал свою мать, оплакивающую смерть его кузины Оливии и ее маленькой дочки.

В горле у Джона застрял ком размером с мяч для гольфа, но сейчас он не мог проявить слабость, как и тогда в Гаване.

Хэл не на шутку расхрипелся. Джон слышал его затрудненные вдохи и слабый свист, с каким выходил воздух.

— Сядь. — Он подтолкнул брата к стулу. — Постарайся взять себя в руки. Еще немного, и ты не сможешь дышать, и я, черт возьми, не знаю, что с этим делать. Так что