Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

На шершавой поверхности белого мрамора была видна надпись:

DUS MANIBUS. VIVIO MARCIANO MILITI LEGIONIS SI CUNDAE AUGUSTAE. IANUARIA MARINA CONJUNX PIEN TISSIMA POSUIT MEMORIAM.

— «Богам подземного царства, — перевел Цирюльник. — Вивию Марциану, воину Второго легиона Августа, в месяце январе воздвигла эту гробницу Марина, верная супруга его».

Роб и хозяин обменялись взглядами.

— Интересно, что стало с этой куколкой Мариной после того, как она его похоронила? Она ведь оказалась далеко от родного дома, — трезво рассудил Цирюльник.

«Мы все далеко от дома», — подумал Роб.

* * *

Лестер — город людный. На представление собралось множество народа, а когда распродали целебное зелье, работы оказалось хоть отбавляй. Пациенты шли один за другим. Роб помог учителю рассечь карбункул у одного молодого мужчины, наложить шину на сломанный палец юноши, напоить горевшую в лихорадке почтенную мать семейства портулаком, а мучившегося от колик ребенка — отваром ромашки. Затем он провел за занавес коренастого лысеющего мужчину с молочными зрачками.

— Давно ли ты ослеп? — спросил Цирюльник.

— Вот уж два года. Сначала была просто дымка перед глазами, постепенно она становилась гуще, а теперь я и свет еле различаю. Я переписчик, но работать не в силах.

* * *

— Зрение я не могу вернуть, — сказал Цирюльник, качая годовой и позабыв, что пациент не может видеть его жеста, — как не могу вернуть молодость.

Переписчик позволил Робу увести его из-за занавеса.

— Какое горькое известие! — сказал он мальчику. — Я никогда больше ничего не увижу!

Стоявший поблизости человек, худощавый, с ястребиным лицом, горбоносый, услышал его слова и пристально посмотрел на слепого. Голова и борода у человека были седые, но сам он был еще молод — не более чем вдвое старше Роба. Вот он шагнул вперед и положил руку на локоть слепого.

— Как зовут тебя? — В его речи слышался французский выговор, который Роб не раз слышал у норманнов на лондонских пристанях.

— Эдгар Торп, — ответил переписчик.

— А я Беньямин Мерлин, лекарь из Теттенхолла, что недалеко отсюда. Позволь мне взглянуть на твои глаза, Эдгар Торп.

Переписчик согласно кивнул и стоял, хлопая ресницами. Лекарь приподнял большими пальцами его веки и всмотрелся в мутные зрачки.

— Я могу надсечь твои глаза и вырезать помутневшие хрусталики, — заключил он. — Мне уже приходилось делать это раньше, но тебе должно хватить сил выдержать боль.

— Да что мне эта боль, — прошептал переписчик.

— Тогда нужно разыскать кого-нибудь, кто привел бы тебя в мой дом в Теттенхолле в следующий вторник, рано утром.

Роб словно прирос к месту. Ему раньше и в голову не приходило, что кто-то может взяться за такое, что не под силу Цирюльнику.

— Мастер лекарь! — Он бросился вдогонку за уходящим человеком. — А где вы научились этому… надсекать глаза?

— В академии. Там, где обучают лекарей.

— А где находится эта школа для лекарей?

Мерлин посмотрел на стоявшего перед ним рослого юношу в дурно сшитой одежде, из которой он уже вырос. Цепкий взгляд не упустил ни пестрого фургона, ни помоста, на котором еще лежали шарики для жонглирования и пузырьки с целебным зельем, о качестве которого лекарь имел вполне ясное представление.

— Полмира надо проехать, — мягко сказал он. Подошел к вороной кобыле у коновязи, вскочил в седло и уехал, не удостоив более ни единым взглядом помост цирюльника-хирурга.

* * *

В тот же день, ближе к вечеру, когда Инцитат медленно тянул повозку прочь от Лестера, Роб рассказал Цирюльнику о Беньямине Мерлине.

— Я о нем слыхал, — кивнул хозяин. — Лекарь из Теттенхолла.

— Да. А говорил он, как французик.

— Он еврей из Нормандии.

— Кто такие евреи?

— То же самое, что народ Израилев. Это тот народ из Библии, который распял Иисуса и был изгнан римлянами из Святой земли.

— Он говорил о школе, где учат лекарей.

— Иногда их обучают в монастырской школе в Вестминстере. Все говорят, что учат их там паршиво, ну, и лекари выходят паршивые. Большинство из них просто служат переписчиками у тех лекарей, что их обучали, вместо платы за ученье. Все равно как ты помогаешь мне и учишься ремеслу цирюльника-хирурга.

— Мне кажется, он говорил не о Вестминстере. Сказал, что эта школа далеко-далеко.

— Может быть, в Нормандии или в Бретани, — пожал плечами Цирюльник. — Во Франции евреев пруд пруди, вот некоторые и сюда пробрались, лекари в том числе.

— О народе Израилевом я читал в Библии, но живого ни одного не встречал.

— Есть еще один лекарь-еврей в Малмсбери, по имени Исаак Адолесентолай. Знаменитый доктор. Может быть, ты одним глазком на него взглянешь, когда мы поедем в Солсбери.

И Малмсбери, и Солсбери лежали на западе Англии.

— Значит, мы не поедем в Лондон?

— Нет. — Цирюльник уловил особые нотки в голосе своего ученика, а о том, что мальчик скучает по своим родным, он давно знал. — Мы поедем прямиком в Солсбери, — строго повторил он — чтобы собрать добрый урожай с тех толп, которые притекают на солсберийскую ярмарку. А оттуда направимся в Эксмут, потому что к тому времени уже и осень настанет. Тебе понятно?

Роб молча кивнул.

— Но вот весной, когда снова тронемся в путь, мы поедем на восток, в сторону Лондона.

— Благодарю вас, Цирюльник, — выговорил Роб, тихонько ликуя.

Настроение у него заметно улучшилось. Что значила отсрочка, если в конце концов они отправятся в Лондон! Он снова вообразил себе ребятишек.

Потом мысли его перешли на другое:

— Как вы думаете, а он сможет вернуть тому переписчику зрение?

— Мне приходилось слышать о такой операции, — пожал плечами Цирюльник. — Мало кто умеет ее делать, а уж этот еврей — сомневаюсь. Но люди, которые Христа убили, не остановятся перед тем, чтобы обмануть слепого, — заключил он и стал понукать коня: приближалось время обеда.

12

Примерка

Их приезд в Эксмут не походил на возвращение домой, но все-таки Роб не чувствовал себя таким одиноким, как два года назад, когда попал сюда впервые. Домик на берегу моря выглядел знакомым и приветливым. Цирюльник погладил большой камин со всеми кухонными принадлежностями и вздохнул.

Они рассчитывали закупить на зиму, как обычно, много замечательной еды, только теперь уж не надо живых кур в доме: как они убедились, от тех идет невыносимая вонь.

Роб — в который раз! — вырос из старой одежды.

— Кости у тебя все длиннее и длиннее, так я скоро по миру пойду, — причитал Цирюльник, однако дал Робу большой отрез шерсти, выкрашенной в коричневый цвет; он купил материал на ярмарке в Солсбери. — Я возьму повозку и поеду с Татом в Ательни, выберу там сыры и окорока, а ночь проведу на тамошнем постоялом дворе. Ты же, пока меня не будет, должен очистить родник от листьев и начать колку дров на зиму. Но выкрои время, отнеси эту ткань к Эдите Липтон и попроси сшить тебе все, что нужно. Не забыл, как найти ее дом?

— Смогу отыскать. — Роб взял материю и поблагодарил хозяина.

— Новая одежка должна быть рассчитана на вырост, — ворчливо добавил Цирюльник, словно спохватившись. — Скажи пусть оставит запас, не жалея, чтобы потом можно было выпускать понемногу.

* * *

Казалось, чаще всего в Эксмуте льет холодный дождь, шел он и сейчас, поэтому Роб завернул материю в овчину. Дорогу он знал. Два года назад он несколько раз бродил вокруг ее дома надеясь что-нибудь подглядеть.

На его стук дверь почти сразу отворилась. Эдита взяла его за руки, втягивая в дом из-под дождя, и Роб едва не уронил сверток.

— Роб! Дай-ка я на тебя погляжу. Никогда еще не видела, чтобы человек так менялся всего за два года!

Он хотел сказать ей, что она за это время совсем не изменилась, но взглянул и словно язык проглотил. Эдита перехватила его взгляд, и ее глаза потеплели.

— А я тем временем постарела и поседела, — сказала она небрежно.

Роб покачал головой. Волосы у нее были все такими же черными, и все остальное — точно такое же, как ему помнилось, особенно красивые блестящие глаза.

Она заварила чай из мяты, и к Робу вернулся дар речи; он охотно и с большими подробностями рассказывал, где они с учителем побывали, что повидали — по крайней мере, поведал, что успел.

— Ну, а я, — сказала Эдита, — стала жить чуть получше, чем прежде. Времена не такие тяжелые, люди снова могут позволить себе шить одежду.

Он теперь только вспомнил, зачем пришел к ней. Развернул овчину и показал ей материю. Эдита заключила, что это отличная шерстяная ткань.

— Надеюсь, ее хватит, — озабоченно проговорила она. — Ты ведь вырос, теперь ты выше Цирюльника. — Схватила свои мерные ленты, отметила ширину плеч, обхват талии, длину рук и ног. — Получатся узкие штаны, просторная куртка и плащ. То-то славный будет у тебя наряд!