Последний магнат - Фицджеральд Френсис Скотт

– Неужели? – сказала Джейн. – Что ж, мне известны некоторые детали. Мне рассказывал кто-то.

«Кто-то» – ее племянник, конечно, Нед Соллинджер, рассыльный Стара. Нед был ее гордостью и надеждой. Джейн послала его учиться в Нью-Йоркский университет, и он там профутболил три общеобразовательных года в университетской команде. Стал затем учиться на медицинском факультете, но тут его отвергла девушка, и он иссек из женского трупа самую его неафишируемую часть и послал той девушке. Зачем? – его спроси'те. В раздоре с миром и судьбой он снова начал восхождение со дна жизни и все еще обретался на донышке.

– Что же вам о ней известно? – спросила я Джейн.

– Встретились они в ночь землетрясения. Она упала в разлившееся озеро, а он нырнул за ней и спас ей жизнь. А по чьей-то еще версии, она с балкона у него прыгнула и сломала руку.

– Кто же она такая?

– С этим тоже связано забавное…

Зазвонил телефон, и я нетерпеливо стала дожидаться, когда кончится у Джейн длинный разговор с Джо Рейнмундом. Он, видимо, решил по телефону выяснить, какая ей цена как работнику и писала ли Джейн вообще когда-нибудь киносценарии. Это она-то, живая свидетельница того, как Гриффит впервые применил на съемках крупный план! Во все время разговора Джейн тяжело вздыхала, мучительно ерзала, гримасничала в трубку, клала ее к себе на колени, так что голос Рейнмунда был слышен еле-еле, и вела для меня тихой скороговоркой репортаж:

– Что это у Рейнмунда – выдался часок безделья? Нечем убить время?… Он уже десять раз у меня все это спрашивал… Я ему и письменно докладывала…

А в трубку:

– Если сценарий уйдет к Монро, то не по моей вине. Я хочу довести дело до конца.

Она опять закрыла глаза в муке:

– Теперь распределяет роли… второстепенными занялся… назначает Бадди Эбсена… Ему определенно делать нечего… Теперь ставит Уолтера Дэвенпорта – путает его с Дональдом Криспом… раскрыл большой актерский справочник, и слышно, как листает… Он с утра сегодня крупный деятель, второй Стар, а мне, черт возьми, еще две сцены написать до перерыва.

Наконец Рейнмунд отлип, или его оторвали от телефона. К нам вошел официант с подносом для Джейн и кока-колой для меня – я в то лето обходилась без ланча. Прежде чем заняться едой, Джейн отстукала еще фразу. Любопытный у нее способ творчества. При мне как-то Джейн, на пару с одним молодым человеком, сперла сюжет из «Сатердей ивнинг пост». Изменив персонажей и прочее, они стали писать текст, пригоняя строку к строке, и звучало это, разумеется, как и в жизни звучит, когда люди пыжатся быть кем-то – остряками, джентльменами, храбрецами. Я хотела потом посмотреть, что получилось на экране, но как-то пропустила этот фильм. Я любила Джейн, как ребенок любит старую дешевую игрушку. Она зарабатывала три тысячи в неделю, а мужья все попадались ей пьяницы, колотившие ее смертным боем. Но сегодня я пришла с корыстной целью.

– Как же ее зовут? – опять спросила я.

– Ах да… – сказала Джейн. – Ну, потом он все дозванивался до нее и в конце концов сказал секретарше, что фамилия не та вовсе.

– Он нашел ее тем не менее, – сказала я. – Вы с Мартой Додд знакомы?

– Не повезло бедной девочке в жизни! – воскликнула Джейн с готовым театральным сочувствием.

– Пожалуйста, пригласите ее завтра в ресторан.

– Но, по-моему, она не голодает… У нее мексиканец…

Я объяснила, что действую не из благотворительных побуждений. Джейн согласилась помочь. Она позвонила Марте Додд.

На следующий день мы сидели втроем в «Буром котелке» – действительно буром и сонном кафе, приманивающем своей кухней сонливых клиентов. За ланчем публика слегка оживает – подкрепившись, женщины принимают на пять минут бодрый вид; но трио у нас получилось вяловатое. Мне следовало сразу взять быка за рога. Марта Додд была девочка из сельских, так и недопонявшая, что с ней произошло, и от прежней роскоши сохранившая только блеклые тени у глаз. Марта все еще верила, что звездная жизнь, которой она вкусила, обязательно возобновится, а теперь всего лишь длинный антракт.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– У меня в двадцать восьмом году была прелесть, а не вилла, – рассказывала нам Марта, – тридцать акров, с трассочкой для гольфа, с бассейном, с шикарным видом. Весной я гуляла там по самое-мое в ромашках.

Я все мялась и кончила тем, что предложила ей зайти со мной к отцу. Этим я наказывала себя за «скрытый умысел» и за стеснительность. В Голливуде не принято стесняться и темнить, это сбивает с толку. Всем понятно, что у всякого своя корысть, а климат и так расслабляет. Ходить вокруг да около – явная и пустая трата времени.

Джейн рассталась с нами в воротах студии, морщась от моего малодушия. Марта была взвинчена до некоторой степени, не слишком высокой, – сказывались семь лет заброса – и шла в послушной и нервной готовности. Я собиралась поговорить с отцом решительно. Для таких, как Марта, на чьем взлете компания нажила целую уйму денег, ровно ничего потом не делалось. Они впадали в убожество, их занимали разве что изредка в эпизодах. Милосердней было бы сплавить их вообще из Голливуда… А отец ведь так гордился мной в то лето. Приходилось даже одергивать его – он готов был разливаться перед всеми об утонченном воспитании, вышлифовавшем из меня бриллиант. Беннингтон – ах, ах, что за аристократический колледж! Я уверяла его, что там у нас был обычный контингент прирожденных судомоек и кухарок, элегантно прикрытый и сдобренный красотками, которым не нашлось места на Пятой авеню всеамериканского секса. Но отца не унять было – прямо патриот Беннингтона. «Ты получила все», – повторял он радостно. В это «все» входили два года ученья во Флоренции, где я чудом уберегла девственность, одна из всех пансионерок, – и первый бал, выезд в свет, устроенный мне, пришлой, не где-нибудь, а в городе Бостоне. Что уж говорить, я и впрямь была цветком доброй старой оптово-розничной аристократии.

Так что я твердо рассчитывала добиться кое-чего для Марты Додд и, входя с ней в приемную, радужно надеялась помочь и Джонни Суонсону, ковбою, и Эвелине Брент, и прочим заброшенным. Отец ведь человек отзывчивый и обаятельный – если забыть про впечатление от неожиданной встречи с ним в Нью-Йорке; и как-то трогательно даже, что он мне отец. Что ни говори, а родной отец и все на свете для меня сделает.

В приемной была только Розмэри Шмил, она разговаривала по телефону за столом другой секретарши, Берди Питерс. Розмэри сделала мне знак присесть, но, погруженная в свои розовые планы, я велела Марте подождать и не волноваться, нажала под столом у Розмэри кнопку и направилась к дверям кабинета.

– У вашего отца совещание, – крикнула Розмэри мне вслед. – То есть не совещание, но нельзя…

Но я уже миновала дверь, и тамбур, и вторую дверь и вошла к отцу; он стоял без пиджака, потный и открывал окно. День был жаркий, но не настолько уж, и я подумала, что отец нездоров.

– Нет-нет, вполне здоров, – заверил он. – С чем явилась?

Я сказала ему с чем. Шагая взад-вперед по кабинету, я развила целую теорию насчет Марты Додд и других бывших. Его задача – их использовать, обеспечить им постоянную занятость. Отец горячо подхватил мою мысль, закивал, засоглашался; давно не был он мне так мил и близок, как сейчас. Я подошла, поцеловала отца в щеку. Его мелко трясло, рубашка на нем была хоть выжми.

– Ты нездоров, – сказала я, – или ужасно взволнован чем-то.

– Нет, вовсе нет.

– Не скрывай от меня.

– А-а, это все Монро, – сказал он. – Чертов мессия голливудский! Он днем и ночью у меня в печенках.

– А что случилось? – спросила я, совсем уже не так ласково.

– Да взял моду вещать этаким попиком или раввинчиком – мол, делать надо то, а того не надо. Я после расскажу – теперь я слишком расстроен. А ты иди уж, иди.

– Нет, прежде успокойся.

– Да иди уж, говорю тебе!

Я втянула в себя воздух, но спиртным не пахло.

– Поди причешись, – сказала я. – Марта Додд сейчас войдет.

– Сюда? Я же от нее до вечера не избавлюсь.