Последний магнат - Фицджеральд Френсис Скотт

Она помолчала.

– Возможно, скрываю свое будущее, – сказала шутливо, и это могло значить что угодно, а могло и ничего не значить.

Они сели в машину, покатили.

– А не угонят? – кивнула Кэтлин на свой драндулет, оставшийся на стоянке.

– Могут и угнать. Тут, я заметил, шныряли какие-то чернобородые иностранцы.

Кэтлин обеспокоенно взглянула на него:

– Правда? – И увидела, что он улыбается.

– Я верю всякому вашему слову, – сказала она. – У вас такая мягкая манера – не понимаю, почему все они так вас боятся. – Она оглядела Стара одобрительно и чуть озабоченно: его бледность была в ярком свете дня особенно заметна. – Вы очень перегружены работой? Даже по воскресеньям не отдыхаете?

– Раньше, бывало, отдыхал, – ответил он, чувствуя, что интерес ее не напускной, хотя и сторонний. – Прежде у нас было… был дом с бассейном, садом, кортами, и в воскресенье приходили гости. Я играл в теннис, плавал. Теперь оставил плавание.

– А почему? Вам бы это было полезно. Я считала, все американцы – рьяные любители плавания.

– Года три назад у меня ноги резко похудели – до неловкости. Хватало, впрочем, и других спортивных развлечений: я с детства играл в хэндбол[3], и у меня тут был закрытый корт, но стенки снесло во время шторма.

– Вы хорошо сложены, – похвалила она, имея в виду только то, что худощавость его не лишена изящества.

Он мотнул головой – отмахнулся от комплимента.

– Работа – вот мой спорт и развлечение, – сказал он. – Мне очень по душе моя работа.

– Вы всегда мечтали делать фильмы?

– Нет. В юности я мечтал стать в конторе главным клерком, который досконально знает, где что.

Она улыбнулась.

– Забавно. Ведь вы достигли гораздо большего.

– Нет, я и теперь главный клерк, – сказал Стар. – Если в чем мой талант, то именно в этом. Но, вступив в должность, я обнаружил, что никто не знает досконально, где что. И при этом надо знать не только, где что лежит, но и почему оно там, и не надо ли его переложить. На меня все начали наваливать – сложнейшая оказалась должность. Вскоре мне передали все ключи. И, верни я их сейчас, никто уже не знал бы, от какого замка какой ключ.

Красный свет остановил машину, и мальчишка-газетчик проблеял:

– Зве-ерская расправа с Микки-Маусом! Рэ-эндольф Херст объявил войну Китаю!

– Придется нам купить эту газету, – сказала она.

Машина тронулась. Поправляя шляпку, охорашиваясь, Кэтлин заметила на себе взгляд Стара и улыбнулась.

Она была бодра и собранна – а эти качества сейчас в большой цене. Апатии вокруг хоть отбавляй – в Калифорнию густо стекается вялый и хищный сброд. Да издерганная молодежь из восточных штатов, мысли которой все еще на Востоке, а тело ведет безнадежную борьбу с расслабляющим климатом. Ни для кого не секрет, как трудно здесь дается длительное, ровное рабочее усилие. Стар хотя и не делал на это скидку, но знал, что из новоприбывших поначалу бьет чистый родничок энергии.

Им было хорошо сейчас вдвоем. Он не заметил в Кэтлин ни штриха, ни жеста, который вступил бы в разлад с ее красотой, исказил бы рисунок. Все в ней было стройно и согласно. Стар давал ей оценку, словно кадру фильма. В ней нет ни халтуры, ни мути, она – славная; на языке Стара слово это означало ясную уравновешенность, тонкость и соразмерность.

Въехали в Санта-Монику, где красовались виллы десятка кинозвезд, а вокруг кишел народом лос-анджелесский Кони-Айленд. Повернули вниз, к широкому синему морю и небу, поехали берегом, и вот наконец взморье выскользнуло из-под купальщиков и легло свободной желтой расширяющейся и сужающейся полосой.

– Я дом себе строю, – сказал Стар. – На мысу там, дальше. А зачем строю, не знаю.

– Быть может, для меня строите.

– Быть может.

– Какой же вы милый – еще и не видав меня ни разу, воздвигаете для меня дворец.

– Он не дворец. И без крыши. Я не знал, какая крыша будет вам по вкусу.

– Нам крыша не нужна. Мне говорили, тут дожди – редкость. Можно и без… – Она оборвала фразу, и он понял – что-то ей вспомнилось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Прошлое мелькнуло, – проговорила она.

– Что же именно? – спросил он. – Тоже дом без крыши?

– Да. Тоже дом без крыши.

– И вы жили в нем счастливо?

– Я с одним человеком жила. Долго-долго. Слишком долго. Одна из ужасных ошибок, какие случаются в жизни. Я уже давно хотела уйти, а он все не пускал меня. Отпускал и не мог отпустить. И в конце концов я сбежала.

Стар слушал, взвешивая, но не осуждая. Ничто не потускнело под розово-голубой шляпкой. Ей двадцать пять или около того. И красота ее пропадала бы зря эти годы, если бы она не любила, не была любима.

– Слишком уж тесной была наша близость, – говорила она. – Нам бы, наверно, дети помогли – раздвинули бы нас слегка. Но куда тут детей, если у дома нет крыши.

Что ж, вот он и узнал о ней хоть немного. А то вчера бубнило в голове, как на сценарном совещании: «Мы ничего не знаем о героине. Много нам не требуется – но хоть что-то надо же знать». Теперь за ней начал обрисовываться фон повещественней, чем голова Шивы в лунном свете.

Остановились у ресторана, среди неприятного воскресного скопления автомобилей. Вышли из «родстера», и ученый морской лев заворчал на Стара припоминающе. Этот ластоногий зверюга, по словам его хозяина, в машине ни за что не желал ехать на заднем сиденье, непременно перекарабкивался на переднее. Было ясно, что хозяин закабален зверем, хотя и не осознал еще своего рабства.

– Я бы хотела взглянуть на дом, который вы строите, – сказала Кэтлин. – А чаю не хочу. Чай – прошлое.

Вместо чаю она выпила кока-колы, и поехали дальше. В глаза так ярко било солнце, что Стар вынул из ящичка на приборном щитке две пары защитных очков. Миль через пятнадцать свернули на небольшой мыс и подъехали к остову дома.

Солнечный ветер, дувший в лицо, гнал на скалы волну, обдавал машину брызгами. Бетономешалка, щебень, желтые грубые доски лесов – все это зияло раной среди морского пейзажа и ждало, чтобы воскресенье кончилось. Стар с Кэтлин обошли дом; каменные глыбы торчали у фасада, готовясь подпирать террасу.

Кэтлин поглядела на чахлые холмы вдали, слегка передернулась от сухого блеска, и Стар это заметил…

– Ландшафт, конечно, голый, но не беда, – ободрил он. – Представьте, что стоите на громадном глобусе. Я в детстве мечтал о таком глобусе.

– Я понимаю, – отозвалась Кэтлин после паузы. – Стоишь и чувствуешь, как земля вертится.

Он кивнул.

– Да. А остальное все mañana[4] – ожидание сказочного завтра и лунных чудес.

Они прошли под леса, в дом. Одна из комнат, большая гостиная, была уже закончена вплоть до встроенных шкафов, гардинных карнизов и гнезда в полу для проекционного аппарата. Комната выходила на веранду, и Кэтлин удивилась, увидев там расставленные мягкие кресла и стол для пинг-понга. Второй такой же стол стоял на свеженастланном зеленом дерне перед верандой.

– Я неделю назад устроил пробный завтрак, – сказал Стар. – Из реквизиторского привезли мебель, траву. Хотел проверить, как здесь дышится.

– Трава, значит, бутафорская! – рассмеялась Кэтлин.

– Зачем же – самая настоящая.

За пробным газоном была яма для плавательного бассейна, где хлопотала сейчас стая чаек; при виде людей чайки улетели.

– И вы будете здесь жить совсем один? – спросила она. – Даже без развлекательниц из ансамбля «герлс»?

– Пожалуй, без. Я уже бросил строить радужные планы. Просто решил, что тут неплохо будет читать сценарии. А настоящий мой дом – студия.

– Да, я слышала, у деловых американцев бывает такой взгляд на жизнь.

Он уловил критическую нотку в ее голосе.

– Кто уж для чего рожден, – сказал он мягко. – Меня примерно раз в месяц кто-нибудь принимается обращать на путь истины, пугать одиночеством в немощной старости. Но не так все это просто.

Ветер свежел. Пора было ехать, и Стар рассеянно побрякивал автомобильными ключами, вынутыми из кармана. Откуда-то из солнечного марева донеслось серебристое «ау» телефона. Но не из дома – и, ловя звук, они забегали по участку, как дети, играющие в «холодно – горячо», и оба одновременно вбежали в рабочую времянку у теннисного корта. Телефону уже надоело звонить, он лаял на них со стены, как собака на чужих.