Наемник - Брэдли Джордж

Лишь рядом с этим «грибом» Найл смог обнаружить следы присутствия человека, – под сенью катальпы расположились, точно собеседники, три белоснежных плетеных кресла, окружившие приземистый садовый стол.

Едва уловимо наступало утро. Ночной небосклон светлел с каждым мгновением, гигантский купол над головой становился прозрачным, и бесчисленное множество звезд бледнело, точно догорали яркие креозотовые костры в необъятной темной пустыне.

Зоркий глаз бывшего жителя Хайбада наткнулся на какой-то предмет, темневший во влажной траве.

За креслом, стоящим полукруглой спинкой к рощице, валялся небольшой прямоугольник, вероятно, потерянный одним из обитателей небоскреба, проводивших время в парке на крыше.

В руках оказалось нечто вроде кошелька из добротно выделанной свиной кожи с отделанными металлом уголками. Вместо отделений для монет внутри оказалось стекло миниатюрного экрана, тускло блеснувшее в неверном утреннем свете.

Дисплей казался выключенным, несмотря на то что устройство, видимо, продолжало работать, – фосфоресцирующие кнопки-капельки, светящиеся внизу под экраном, жили своей жизнью.

Крошечные клавиши вспыхивали и гасли, переливались разными цветами и образовывали самые разнообразные комбинации.

Как обращаться с прибором, Найл не представлял, поэтому предусмотрительно не тронул ничего, а осторожно закрыл.

Пальцы нащупали гладкую табличку, приклеенную с внешней стороны кожаных створок. На пластинке явно выделялись какие-то слова, но в предрассветной мгле нельзя было различить ни буквы, и пришлось пройти через рощу к парапету, озаряемому яркими отблесками городских огней, чтобы разобраться с находкой.

Найл прочитал короткую фразу, и голова его закружилась от ощущения небывалой удачи. В сознании точно разжалась туго сведенная пружина и опьяняющая радость сладко обволокла мозг.

Надпись, выгравированная на изящной табличке в форме сердца, гласила:

«ДОРОГОМУ ТОРВАЛЬДУ

ВСЕГДА ПОМНИ СЕНТЯБРЬ…

ТВОЯ МЕЛИНДА»

Конечно, в мире существовал не один мужчина с таким именем.

Но Найл не сомневался, что крошечный компьютер-книжку мог по рассеянности обронить в траву только один человек в мире – величайший ученый двадцать второго века и создатель электронного разума Белой башни Торвальд Стииг!

* * *

Беспробудная тьма рассеивалась, и Найл, вернувшись к пруду, чтобы смочить пересохшее от возбуждения горло, заметил в прозрачной воде несколько толстых рыбин. Откормленные карпы ничего не боялись, хищников здесь явно не водилось, поэтому, лениво взмахивая хвостами, они почти вплотную подплывали к берегу и тыкались носами в стебли спящих кувшинок, туго закрывших остроконечные чашечки в ожидании рассвета.

Лишь один крупный цветок почему-то не захотел подчиниться общему порядку и гордо красовался в центре озера.

Сочная зелень толстых, причудливо изогнутых листьев поблескивала бесчисленными капельками росы, и Найл, глядя на эту первозданную красоту, никак не мог свыкнуться с мыслью, что находится в самом центре исполинского города.

На противоположном берегу громоздился живописный валун высотой метров в пять, отчетливо выделяющийся на фоне светло-серого неба. С самой вершины струился небольшой водопад, неумолчный ропот его струй, плескавших в отдалении, и слышался Найлу, когда из полного беспамятства он возвращался в сознание.

Вакуумный костюм начал заметно утомлять тело.

Недаром Стигмастер предупреждал, что носить космическую форму вряд ли удастся все время, – несмотря на благотворное действие медальона, руки и ноги снова неумолимо стали неметь, а мышцы утрачивали гибкость.

Больше всего на свете хотелось скинуть с плеч плотно прилегающую к телу одежду и окунуться в озере.

Он смотрел на ровную гладь, чуть подернутую дымкой тумана, и напряженно сопротивлялся соблазну броситься туда с берега.

У Найла, выросшего в засушливой каменистой пустыне, когда каждая лишняя капля холодной влаги воспринималась как роскошь, с юности сохранилось благоговейное отношение к чистой воде. В те раскаленные времена порой приходилось рисковать жизнью и выбираться наружу из надежной пещеры, чтобы со свербящей от жажды глоткой проползти к неприметному уару, неприхотливому растению, накапливавшему по утрам ледяную росу в крупных листах, сведенных вместе наподобие чаши. Каждая такая вылазка за влагой могла стоить жизни, но Найл часто с нетерпением ждал рассвета, чтобы отодвинуть в сторону плоский камень, закрывавший вход в пещеру, и проползти метров пятьдесят к изумрудной плоти уару, толщиной и податливостью напоминавшей мочку уха.

Находясь на крыше небоскреба, недолго он боролся с сильным желанием искупаться в обители красавцев-карпов. Внутренний голос умиротворенно молчал, предчувствуя встречу с Торвальдом Стиигом, и не подавал никаких сигналов об опасности.

Вакуумный костюм, плотно облегавший тело от подошв до темени, слез с плеч с некоторым напряжением, точно сопротивляясь и цепляясь за кожу.

Повинуясь нажатию кнопки, отливающая стальным блеском одежда в одно мгновение послушно стянулась в продолговатый футляр, удобно умещающийся в ладони. Сердцевину цилиндра составлял жезл Белой башни, небольшая, но увесистая металлическая трубка длиной примерно с полруки и диаметром около сантиметра, оставшаяся внутри костюма.

Положив «цилиндр» на траву рядом с книжкой Торвальда Стиига, Найл коротко выдохнул воздух и ринулся вглубь озера, рассекая надвое зеркальную поверхность.

Ледяная вода сначала словно обожгла кожу, а потом мягко обволокла прохладной лаской. Душу наполнила упоительная волна восторга, когда он подплыл к водопаду и подставил плечи под тугие струи, низвергавшиеся со скалы. В этот момент все мучительные проблемы растаяли и настолько отошли в сторону, что захотелось слиться воедино с окружающим миром. В своем древнем, первозданном упоении божественной красотой Найл даже с удовольствием обманул себя.

На время он сознательно упустил из вида, что купается в дистиллированной воде рукотворного бассейна геометрически правильной формы, а вокруг растут кипарисы и катальпы, в соответствии со строгим планом высаженные на толстом слое перегнившей лесной подстилки. Только плодородный грунт, скорее всего, заброшенный на огромную высоту в мешках из каких-нибудь дальних, сказочно нетронутых краев, и мог принадлежать дикой, нетронутой природе.

Но об этом не хотелось думать, когда рядом оказалась крупная кувшинка, красовавшейся в центре озера.

Все остальные цветки уже готовились, наверное, проснуться и подставить нежно-молочные лепестки первым солнечным лучам, а она по-прежнему горделиво оставалась с открытым бутоном.

Найла заинтересовало, почему эта кувшинка пошла против установленного природой ритма, которому подчинялись все ее «сестры». Хотелось проверить свои силы, и он постарался мысленно проникнуть во внутренний мир растения, как это делал неоднократно в родных краях.

Контакт состоялся почти сразу, и Найл с изумлением обнаружил, что цветок терзается чем-то вроде дурного предчувствия.

Обычно пассивное и аморфное, зачаточное сознание кувшинки на этот раз беспокойно пульсировало. Открытый цветок во тьме ночи служил своеобразным сигналом тревоги, но кому именно предназначено предупреждение и откуда исходит угроза, он, конечно, не мог догадаться.

Внутреннее напряжение, распиравшее чувствительную кувшинку, безудержно подкашивало ее силы. Она находилась на грани истощения и вскоре могла погибнуть, если бы еще недолго продержалась в таком состоянии.

Ощутив это, Найл подплыл вплотную к бутону и начал осторожно вращать правой рукой вокруг лепестков, никак не желавших засыпать.

Он так смог сконцентрировать свои силы, что в воздухе над раскрытым бутоном от круговых движений пальцев повисло почти зримое, осязаемое кольцо, напоминающее свечение фосфоресцирующего пояса.

– Засыпай… засыпай… даже солнце уходит на время… вечно лишь безбрежное море и небо… час твой пока завершился, – раздался над водой тихий шепот. Успокойся… засни…

Никаких слов не требовалось произносить, потому что воздействие на кувшинку проходило совершенно на ином уровне, ментальные команды непосредственно передавались в субстанцию, которую можно было бы обозначить как сознание цветка.

Баюкающие фразы нужны были, скорее, для него самого. Помимо своей воли, Найл неожиданно перенял дрожь волнения, не позволявшую нежным лепесткам сомкнуться. Его рассудок отчетливо отразил неясную тревогу, заставлявшую кувшинку всю ночь бодрствовать, поэтому сам же и пытался себя успокоить.

Напоследок Найл напился пригоршней из прозрачного озера и выбрался на влажную от росы траву.