Золотой фазан - Ольга Погодина

Разбирая бумаги, Коля в результате увлекся собственной загадкой. Вот, скажем, загадка Лоб-Нора. О таинственном городе Лоп, расположенном в начале великой пустыни, упоминает Марко Поло (глава 57 его «Книги» аккуратно переписывается Колей в отдельную тетрадь). Однако он ничего не пишет об озере. А вот в китайском трактате «Си-Юй-Ши-Дао-Цзы» Лоб-Нор упоминается, и есть сведения, что лежит оно в бассейне реки Тарим и вода в нем соленая. На карте Китайской империи 718 года это озеро тоже есть, однако расположено оно в совершенно другом месте.

Не сразу Коля решился показать свои выкладки патрону, но показав, все больше уверялся в своей правоте.

— Смотри, Николай Михайлович, — тыча в копию китайской карты, восклицал он, — Вот еще белое пятно, которое непременно нужно заполнить!

Ишь, разошелся, — усмехнулся Николай Михайлович, — Ты от дела-то не отрывайся.

Но Колины заметки прочел внимательно и потом сказал:

— А ведь ты прав, тезка. Тут как минимум еще на одну экспедицию дело есть. И немалое.

Несмотря на уйму интереснейшей работы и железную дисциплину, сидеть дома подолгу Пржевальский не мог при всем желании, и предпринял вместе с неизменной Ласточкой несколько вылазок с целью разведать окрестные леса. Однако, избалованный изобилием птицы и дичи на Ханке, возвращался разочарованным и ворчал, что на триста верст китайцы и тазы повыбили всю дичь, чтобы только повыгодней сбыть ее в Николаевске. Дважды вместе с Колей они ездили на лиман Амура, к Охотскому морю. Поскольку начался осенний пролет птицы, здесь на берегах держались стаи уток и гусей, и в оба раза набили они вдвоем, верно, штук семьдесят, оделив своей добычей знакомых офицеров. Но того выражения счастья на лице у Николая Михайловича не было, как не было здесь и привольной жизни наедине с природой, а по контрасту с ней все здешние недостатки так и лезли в глаза.

Командующим войсками области был контр-адмирал Фуругельм, а начальником штаба, в распоряжение которого поступил Николай Михайлович — генерал-майор Тихменев, — тот самый, к которому Николай Михайлович писал из гавани Ольги (кстати, его ходатайство лейтенант Векман передал, и в судьбе девочек генерал Тихменев принял живейшее участие). С заместителем Тихменева, Иосифом Гавриловичем Барановым, Николай Михайлович сошелся накоротке, равно как и с другими старшими адъюьтантами, — Степановым и Губановым. К сложившейся офицерской компании примкнули подполковник для особых поручений Бабкин и дивизионный доктор Плаксин.

Люди они были, на взгляд Коли, хорошие, только много пили, что являлось самым распространенным пороком в здешних местах. Пили чаще водку, потому как красного вина было дорого и не достать. Николай Михайлович ко всем своим прочим достоинствам обнаружил способность много пить, не пьянея, а только становясь больше румяным и красноречивым. Эта способность куда более его недавних подвигов завоевала ему в местном обществе уважение. Впрочем, его азарт и умение в карточной игре сохранять полнейшую невозмутимость ценились не меньше.

— Да уж, брат, оценку наших исследований следует оставить ученым деятелям, здесь ими никого не впечатлишь, — уж скорее, наоборот, — говаривал Николай Михайлович, — Чаще всего тут слышу что-то вроде «И охота тебе было тащиться в эдакую даль!» Но вот как только дойдет дела насчет выпить — тут вам, пан, почет и уважение! Скучно мне здесь, Коля! Люди все хорошие — а скучно! Тесно, воздуха не хватает! Ей-богу, не выдержу, в январе уже на Ханку пойду! Хоть снова пешком!

— Ну что ты, Николай Михайлович, право… — испугался Коля, — Люди и правда все хорошие. А что интересов научных не разделяют, дак что с них взять. За то вот, к примеру доктор П., - тоже, как и мы, прибыл из самого Петербурга с целью изучения медицинского, и даже ознакомиться с заметами экспедиции просил…

— Не нравится он мне, — нахмурился Николай Михайлович, — Лебезит, лебезит… Жидковата в нем порода для настоящего исследователя. Такие горазды чужого ухватить. А потому к своим записям я его не пустил, дал всего лишь прочесть свой отчет пятилетней давности, так он и разницы-то не видит. Тоже мне, исследователь!

— Зато он и у Баранова, и даже у Тихменева на хорошем счету!

— Ума много ли надо — обмануть честного, доверчивого человека, — фыркнул Николай Михайлович. — Но не меня! У меня, брат, нюх на людскую породу!

Нюх на людей у него и правда был. Коля много раз обращал внимание, что мнение Николая Михайловича о человеке почти всегда оказывается верным. Вот взять Тихменева и лейтенанта Векмана и эту историю с сиротами. Или вот даже, недавно случай приключился.

Распорядок дня у Коли и Николая Михайловича установился почти такой же, как на Ханке: подъем на рассвете, потом Николай Михайлович занимался написанием книги, а Коля приводил в порядок записи или занимался географией. Далее Николай Михайлович шел на службу, где оставался примерно до двух пополудни. После того он в компании остальных офицеров заходил за Колей и все вместе чаще всего шли они к Бабкину, большому хлебосолу и единственному среди них семейному человеку. Жил Бабкин с женой и приемной дочерью лет двенадцати. Притом девица вела себя, против ожидания, с большим апломбом и всем рассказывала о том, что непременно поедет учиться в Петербург. Бабкин и его жена считали своим долгом потакать таким устремлениям падчерицы, и даже пригласили Николая Михайловича преподавать девице географию, уверяя его в два голоса, что девушка для своих лет весьма и весьма неглупа. Николай Михайлович обещал подумать, а потом велел передать Бабкину через Колю свой учебник, что-то написав на обложке. Коля не удерждался, прочел. Четким почерком Пржевальского там красовалась издевательская надпись:

«Долби, пока не выдолбишь!» И подпись.

На следующий день обедали, как обычно, у Бабкиных, когда дверь вдруг распахнулась и девушка, вся красная от обиды, ворвалась в комнату и закричала:

— Да как вы посмели! Думаете, я такая дура? Вот увидите, я поеду в Петербург, поеду! А книжку свою дурацкую заберите, не нужна она мне!

Это подарок, — не моргнув глазом, отвечал Николай Михайлович, — Подарки не возвращают. А от тебя, так и быть, приму когда-нибудь в подарок что-нибудь подобное… Глядишь, к тому времени ты даже наберешься хороших манер!

Бабкин, ужасно сконфуженный, извинялся за свою воспитанницу весь вечер. Но, едва вышли, Николай Михайлович вдруг принялся хохотать.

— Хорошо зацепил девчонку, — отсмеявшись, сказал он Коле, — Жалеет ее Бабкин больно, того и гляди, пыль сдувать начнет. Задатки у нее есть, и упрямства вдосталь, а только зачем ей Петербург? Лет через пять найдет себе жениха, которго всю жизнь погонять будет, да и поедет на нем, как на кляче — уже сейчас эти нотки в голосе слышны. Сама несчастной будет, и всех вокруг несчастными сделает. Видал таких! Но сейчас, говорю тебе, — поедет в Петербург. Поедет. А, глядишь, и положит мне когда-нибудь на стол свою диссертацию!