Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

силы на борьбу против заговорщиков. Бдительность, бдительность и еще раз бдительность!..

Вдалеке вспыхнула перестрелка.

— Опять бандиты зашевелились, — с горечью вымолвил Цируль. — Товарищ Лугин, прошу немедленно выехать на место происшествия. Стреляют вроде где-то за Воскресенским базаром.

Лугин, прихватив Ескина, стремительно выскочил из кабинета. Через минуту лошади уносили обоих всадников к месту происшествия.

В ожидании Лугина говорили о асхабадском мятеже. Мнение сложилось единое: положение тяжелое, но не безнадежное. Кушка держится. Это хорошо. В Кушке много оружия и боеприпасов. Кушка — пистолет, направленный в асхабадскую эсеро-меньшевистскую камарилью. Скажут свое слово и части Красной Армии...

Минут через двадцать прискакали Лугин с Ескиным. С ними примчался и начальник Охраны старогородской части Насредин Бабаджанов.

— Что за банда? Кого ограбили? — спросил Цируль.

— Какой банда! — отвечал Насредин, утирая вспотевшее лицо старенькой тюбетейкой. — Хуже, чем банда...

— Нападение на конвой, — пояснил Лугин.

— Что? — Фриц Янович высоко вздернул брови от удивления.

Фоменко произнес сурово:

— Кажется, мои предположения сбываются. Расскажи, дорогой Георгий, подробно, что приключилось.

— Из военной гауптвахты на Саперной шестеро бойцов конвоировали троих арестованных для дальнейшего содержания в крепости. На углу Романовской и Саперной из-за деревьев выскочили четверо неизвестных и открыли по конвою огонь из пистолетов и карабинов.

— Я стрельба услышал — поскакал, — вставил Насредин.

— Насредин-ака здорово помог, — подтвердил Лугин. — Одного нападавшего он лично уложил из карабина. Наповал.

— Что конвой? — спросил Цируль.

— Конвой открыл ответный огонь. Тут подоспел конный наряд милиции. Второго участника нападения удалось ранить и захватить. Остальные двое скрылись в темноте. Потери с нашей стороны — один убитый.

— Где задержанный?

— Доставлен в первое отделение охраны. Ему оказана медицинская помощь. Приказал стеречь его, как зеницу ока.

— А те трое, которых конвоировали в крепость?

— Пытались бежать, но всех троих изловили. Теперь они в крепости.

— М-да... — Цируль вопросительно глянул на председателя ТуркЧК.

— Я полагаю, — понял его Фоменко, — товарищей, собравшихся на совещание, можно освободить. Пусть занимаются своими делами.

— Все свободны, — объявил начальник охраны. — Просьба задержаться Пригодинскому и вам, Сансаныч.

Когда остались вчетвером, Фоменко произнес со вздохом:

— Похоже на то, что контрреволюционное подполье переходит к активным действиям. Жаждет сработать так, как в Асхабаде. В каком состоянии раненный конвоем террорист?

Лугин улыбнулся.

— Ранен в грудь, но пуля прошла по касательной. Так что, как говорится, жить будет, а допрашивать его можно, пожалуй, уже и завтра.

— Прекрасно. — Фоменко пошагал по кабинету, затем распорядился: — Завтра и доставьте мне его на Аулиеатинскую. И еще прошу, товарищи, обратить внимание на одно серьезное обстоятельство... Злоумышленники знали, кого, когда и каким маршрутом поведут в крепость. Следовательно, где-то происходит утечка информации. Неизвестно пока, где, но где-то притаился вражеский лазутчик. А может, и не один. Завтра всех вас троих, товарищи, прошу пожаловать ко мне в гости ровно в девять утра. Сообща потолкуем с участником нападения. И еще очень прошу усилить охрану задержанного. Его действительно надобно беречь как зеницу ока!

Туркестанская военная организация

Прекрасны, живописны пригороды Ташкента. Многочисленные дачи утопают в зелени. Сады, сады... Бескрайние виноградники, а вдали врезаются в голубые небеса могучие вершины Алайского хребта.

Один из таких благословенных райских уголков — Чапан-ата. В зелено-розовом разливе урюка, персика, яблонь, виноградников, окруженные высокими глиняными дувалами, прячутся дачи. Весело журчат арыки, серебрятся, трепещут листья взметнувшихся ввысь тополей... И все это великолепие облито горячими, словно расплавленными лучами июльского солнца.

Мир и покой царит в Чапан-ата, словно нет ни гражданской войны, ни бандитских орд, ни голода, ни эпидемии сыпного тифа, холеры, брюшняка!..

Тишина!..

Давайте заглянем на одну дачу... Вот мы прошли по извилистой тропе меж дувалами, из-за которых высятся древние карагачи со стволами, наверное, в пять обхватов. Тропинка упирается в калитку орехового дерева, покрытую ажурным восточным орнаментом. Резчик, видать, был знатным мастером. Калитка — произведение высокого искусства.

За калиткой открывается великолепие бескрайнего виноградника. Чуть подальше, окруженная с трех сторон старыми орешинами, сверкает зеркальная гладь большого хауза, в котором резвятся рыбки. За хаузом несколько дачных домиков — побеленных, нарядных.

Тишина!..

Чуточку присмотревшись, можно заметить среди листвы людей в белых местных одеждах, в полосатых халатах. Одни лениво взрыхляют землю кетменями, другие прогуливаются, иные, развалившись в тенечке, кейфуют. Но если внимательно, очень внимательно приглядеться, убедиться нетрудно и в том, что люди эти с кетменями обращаются неумело, у прогуливающихся военная выправка, у иных даже гвардейские ухватки, а из-под полосатых халатов их выпирает нечто смахивающее на пистолетные кобуры и гранаты. На обычных же деревянных вышках, устроенных для сторожей — извечных врагов мальчишек, любителей полакомиться соседским «чорасом» и гладкокожими персиками — «арабчиками», — на этих с виду безобидных вышках нынче замаскированы пулеметы Кольта.

Тихая дача — одна из конспиративных баз Туркестанской военной организации. Простые садовые рабочие — переодетые офицеры, готовые в любой момент отправить к праотцам незваного гостя.

Сегодня, однако, здесь ждут гостя званого, долгожданного.

Из крайнего домика вышел кряжистый человек лет шестидесяти с небольшим, одетый так, как обычно облачаются в здешних местах «по-дачному» состоятельные цивильные европейцы в жаркую пору: легкие сандалии, чесучовые брюки, шелковая рубашка навыпуск, подпоясанная крученым шнурком. Поверх рубашки — для «политеса» — жилет, украшенный массивной золотой цепочкой.

Человек этот, ряженный под трактирщика, имеет, однако, военную осанку; волосы подстрижены под «бобрик», воинственные усы, бородка клинышком — все изобличает в нем кадрового офицера. И в самом деле, до войны он был начальником штаба войск Семиреченской области, а на фронте — начальником штаба корпуса и затем начальником пехотной дивизии.

Вынув из жилетного кармана золотые часы, он взглянул на циферблат, досадливо поморщился. Из зарослей виноградника вынырнул один из «кетменщиков», вытянувшись в струнку, отрапортовал:

— Рановато, ваше превосходительство. Еще светло. Как только смеркаться начнет, они и прибудут!

— Знаю, — коротко ответил «трактирщик» и не спеша, заложив руки за спину, направился к хаузу. Вытащив из брючного кармана горсть риса, бросил в воду. Стремительно налетела стая рыбок; тесня друг дружку, они набросились на корм. Старик улыбался, глядя на рыбью суету. Он любил всякую живность: собак, кошек, рыбок, птиц. Он был чувствителен, этот старик.

Побродив еще немного вокруг хауза, возвратился в крайний домик, состоящий собственно из одной комнаты, обставленной скромно: письменный стол, несколько простых венских стульев, на земляном полу ковер. Вот