Против течения - Нина Морозова

Осенью в Питере Юра стал записываться наложением, я иногда помогал. 1972–1973 гг. принесли новый всплеск творческой фантазии и совместной работы над многими песнями, оформленными позднее в сборники и диски. Началась работа над «Вишнёвым садом Джими Хендрикса». Это название появилось как шутка. Сидели, говорили что-то про Чехова, вспомнили «Вишнёвый сад». Июнь, кажется, был и всё цвело вокруг. Герои Чехова не играли на «Фендерах», и вишнёвый сад почему-то вырубили! Вот Хендрикс этого бы не сделал! И «Маха-вишня» тоже. Жаль, Хендрикса нет уже — пусть будет «Вишнёвый сад Джими Хендрикса»! И цветёт всегда! Я иногда пропускал занятия в институте, так как в утренние и дневные часы (обычно в такой день у Юры была вечерняя или ночная запись в Капелле) мы могли спокойно записываться дома, не вводя соседей в ярость своими звуками.

Над записью и сведением «ВСДХ» Юра работал почти всё лето. Он был сгустком музыкальной и жизненной энергии, свежие мысли и смелые новаторские решения, применяемые им в домашней звукозаписи, а также реконструированные магнитофоны «Айдас-2-эхо» и «Юпитер-201 стерео», позволяли воплощать музыкальные замыслы и опусы тех лет в относительно хорошем качестве. Он всегда стремился сочетать качество музыки, текста, исполнения написанного с возможно более высоким качеством записи. В этот период он уже работал инженером звукозаписи на студии «Мелодия», стремясь быть ближе к музыкальной жизни и звукозаписывающей аппаратуре. Немалое содействие при устройстве на эту нужную музыканту работу оказала наша энергичная мама.

Уже тогда я понял, что Морозов — не одержимый человек, а по-истине талантливый, одарённый и, главное, очень работоспособный, нацеленный на успех, творец. Его стремление создать своё, донести собственные мысли до слушателя, а может быть, и изменить его мировоззрение к лучшему — это веление души, божественное предназначение свыше.

Весной 1973 года мы стали встречаться и репетировать у нас дома в Лигово. Состав: Ю. Морозов — гитара, я — на фисгармонии, Андрей Светличный (друг Михаила Крстича) — на басу, функции ударных выполняла кольцевая фонограмма, воспроизводимая через магнитофон. Отрепетировали и даже записали в домашних условиях «Have you ever seen the Rain?», «It*s just a though» Криденсов; «Repent Walpurgis», «А Whiter Shade of Pale» — Procol Harum и несколько Юриных песен. Но, к сожалению, эту редкую запись потерял мой знакомый, выпросивший её у меня послушать. Андрей приезжал со своей, популярной тогда бас-гитарой «Орфей». Мы играли по нескольку часов, включившись в старый радиоприёмник «Волга», неплохо получалось. В мае репетнули с Андреем ещё пару раз. В 1978 году А. Светличный уехал в Англию, через год — в США, в Бостон, где поступил и с отличием закончил школу, готовившую реставраторов и настройщиков роялей. Талантливого молодого человека заметили и пригласили работать в известную фирму по производству роялей и пианино «BALDWIN». Он переехал в Нью-Йорк и со временем стал крупным специалистом. Работал с Леонардом Бернстайном, Билли Джоэлом, Yo-Yo-MA и другими известными музыкантами. В 1992 году мы виделись с ним последний раз, когда Андрей приезжал в Петербург со своей семьёй. К сожалению, жизнь А. Светличного безвременно оборвалась в 1998 году после непродолжительной и тяжёлой болезни.

29 апреля 1973 г. Юра, я, Нина и мой друг Миша Крстич прорывались на традиционный вечер архитектурного факультета в Академию художеств. Комсомольский вожак академии, спортсмен-пловец, а поэтому ученик нашей мамы, работавшей долгое время тренером по плаванию и преподавателем по физвоспитанию в этом учебном заведении, — Юрий Никитин провёл нас в здание академии через подъезд на 3-й линии Васильевского острова. Полчаса мы скрывались от ментов в лабиринтах коридоров старинного здания, потому что те отлавливали «чужих», которые могли бы нарушить распорядок планового «мероприятия». В конце концов мы пробрались в знаменитый «Циркуль» (особую обширную учебную аудиторию в виде полукруга), где уже собрались студенты-архитекторы, преподаватели во главе с деканом. На сцене разыгрывались самодеятельные спектакли, показывали уморительное «собственное кино» — всё остроумно, тонко, отвязно! Потом вдруг появляется рок-группа «Санкт-Петербург». С. Лемехов потрясает всех своим соло. Я до сих пор храню подаренный какой-то студенткой пригласительный билет на этот вечер, сделанный на фотобумаге, как драгоценную реликвию.

Мы погружались в атмосферу свободы и раскованности, новых впечатлений. Юра наполнялся эмоциями и воздухом питерской жизни музыкантов и художников, это давало в некотором отношении подпитку его творческой энергии. Он постоянно писал музыку, тексты песен, стихи, начал работать и в прозе. Познакомился с одним из редакторов журнала «Нева» Ю. Логиновым и какое-то время ходил к нему на ЛИТО, собиравшееся в ДК работников связи.

В этот период мы много записываемся вместе. Я помогаю ему, делюсь своими мыслями. Играем дома всякие импровизации, наподобие хендриксовского «At His Best», играем пару инструменталов у моего двоюродного племянника Игоря Михайлова на его свадьбе. Включившись на полную громкость, Юра выпиливает на гитаре что-то невероятное, я — на басу, на ударных — музыкант из «свадебных», приглашённых. Тот потом признавался, что никогда в жизни не играл подобных вещей. Один из подвыпивших пожилых гостей вдруг вскочил из-за стола и в ужасе закричал: «Хватит! Это какие-то фашистские марши, а не музыка!»

«Вишнёвый сад Джими Хендрикса» осенью был закончен. Это — венец неимоверных усилий по записи в невероятных условиях несовершенной техники и архаики музыкальных инструментов с использованием всех подручных средств, совершенно другой музыки, отличной от привычных стандартов, несущей заряд надежды и романтизма в сочетании с хипповыми идеями. Диск стал выражением внутренней свободы и независимости, попыткой вырваться из окружающей действительности. Юра выглядел уставшим, но эта усталость от завершённой работы была сродни отцовству и любви к появлению долгожданного первенца!

Домашние записи продолжались. С Юрой было легко и приятно работать, несмотря на многочисленные дубли, разучивания партий в очередной вещи. Мы прекрасно понимали и дополняли друг друга. Морозов — настойчив и упорен в работе, кажется, что для него нет недостижимых высот. Он постоянно совершенствовал свою самобытную технику игры на гитаре. Некоторые приёмы игры имели звукоподражательную основу, не без этого. На стене перед магнитофоном висел листок с надписями, сделанными шариковой ручкой: «Хендриксование», «Зеппелинизм», «Grand Гапкование» и т. д. — это значит, что соло должно нести оттенки и некоторые приёмы этих гитаристов или групп.

Осенью 74-го Юрий уходит в армию. Нина рыдает… Они очень любили друг друга, а я их. Переписываемся с Морозовым. Посылаю ему в Долгопрудный-5 много всяких записей. Я провожу время в велосипедных путешествиях по области: Петергофу, Стрельне, Гатчине. Потом еду в Вырицу работать плавруком в летний лагерь института им. А. И. Герцена. Смена — 70 девчонок и мы — 5 парней… О, ужас! Я взял с собой гитару и губную гармошку. Играю по вечерам Юрины песни, прихожу домой иногда под утро. Наибольшим успехом пользуются: «Иногда» («Till there was you»), «Зал ожидания», «Звёзды горят напрасно», «Есть места», «Весна», «Пока живёт мечта» и ещё несколько песен.

Морозов иногда приезжал на побывку в Ленинград. Сестра тоже ездила к нему, останавливались два или три раза у жены нашего, уже умершего к тому времени деда по отцу В. Г. Доможирова — Нины Леонидовны в Химках.

Юра и в армии создал своеобразную команду, старался музыкально «просвещать» сослуживцев и особенно приятеля-сержанта А. Волошко с Карпат.

1976 год приносит много нового — формируется группа: Юрий Морозов, М. Кудрявцев, Г. Анисимов, Г. Буганов — как бы на базе бывшей группы «Ну, погоди!», так как из её состава ушёл А. Ляпин на службу в СА. Несколько раз на органе сыграл О. Гусев и я — на губной гармошке. Мы выступали на вечерах в клубе «Дружба» для трудновоспитуемых подростков, на Римского-Корсакова, 2. В нашей игре царила атмосфера хард-рока и блюза. Танцы, вино, пиво, девушки, дым коромыслом. Звучание группы несколько первобытное. Юра использовал самодельные педали, сделанные во время пребывания в СА, это скрашивало звучание клубной аппаратуры, усиливаемое старинными УМ-50. Спустя много лет мы будем вспоминать это неповторимое золотое время «брежневской» эпохи, когда был заложен фундамент всей «Морозовской» музыки. Это беззаботное, но вместе с тем и очень тяжёлое, «глухое» время… Удивительно то, что Юра, даже когда узнал, что им интересуется КГБ, всё равно спокойно занимался домашними, а потом и студийными записями, редко задумываясь о том, что его искусство идёт вразрез со всей советской идеологией и музыкой в частности.

Жизнь незаметно, но удивительно быстро катила своим чередом. Родители взяли к нам жить больную сестру отца — Г. Н. Цуревскую, а Юра с Ниной поселились в её комнате на Бухарестской улице Я готовился к госэкзаменам в институте физкультуры им. П. Ф. Лесгафта, что было не легко, так как больная тётя порою вела себя невменяемо. Часто и ночью не удавалось выспаться. Но вот экзамены позади, и 3 июля 1976 г. в ресторане «Невский» у нашего Спортивного факультета состоялся выпускной бал. И весело, и грустно — конец учёбы, расставание с друзьями. Я — почти последний из институтской группы, кто ещё не женат. Не считая нескольких разбитых физиономий наших однокурсников и дюжины положенных на пол завсегдатаев ресторана нашими боксёрами, всё проходит энергично, интересно и весело. Танцуем, разгорячённые напитками гимнасты выделывают сальто-мортале. Декан Варганов и его зам. Ажицкий лихо кружат бывших студенток. Вот и всё… Диплом в кармане, институт закончен.