Я - Джек Потрошитель? - Александр Чернов

Нумерация палат заканчивалась на номере 17. Последние двери справа были без номера, с рифлеными стеклами в обеих створках. Я остановился и прислушался. Из палаты доносились кряхтение и стоны, в которых чувствовалась бесстыдная страсть.

Встреча с Таней, неожиданно вспыхнувшая любовь и трагические события, последовавшие за ней, охладили мои чувства к Лене, если не сказать большего: в последние дни я испытывал к ней отвращение, словно она была во всем виновата… Но сейчас, почесывая затылок, я понял, что чувствует ревнивый муж, который во внеурочное время прибыл домой и на стук в дверь мужской голос ему отвечает: "Кто там?"

Я решительно постучал — мужской голос ответил:

— Кто там? — Самое обидное было то, что в нем звучала насмешка, а точнее издевательство.

Я размахнулся и пнул дверь.

В большой залитой солнцем комнате, оборудованной под спортивный зал, атлетически сложенный парень с голым торсом подтягивался на перекладине, подцепив ногами сразу две пудовые гири.

Я ожидал увидеть иную картину.

— А-а… где же Лена? — не нашелся я, что спросить.

Парень повернул ко мне лицо вареного рака с выпученными от напряжения глазами, но ничего не сказал. Раздвинув ноги в стороны, он поставил гири на пол. Они качнулись и замерли, похожие свинцовые корзинки. Потом задрал кроссовки и, взмыв на турник, замер на нем, будто ласточка на ветке. Перевернулся. Крутанул пару раз "солнышко" — и вдруг прилип к потолку. Он так и стоял вниз головой между потолком и перекладиной.

"Еще шею свернет, — подумал я, входя в спортивный зал. — Тогда от второго трупа мне уж точно не отвертеться".

Наконец гимнаст тяжело спрыгнул вниз. После него перекладина долго дребезжала цепями, которыми крепилась к полу. Я жидко зааплодировал.

— Тебе восемнадцатую палату? — спросил спортсмен, оттирая полотенцем пот с лица и шеи.

— Точно. Как раз ее я и ищу.

— Тогда туда! — ткнул он пальцем в угол спортивного зала, где по проекту должна находиться комната для хранения инвентаря, но на двери висел незатейливый номерок палаты 18.

— Чем болеешь-то? — спросил я, двигаясь в ту сторону.

— Эс… И… Эс… Эн… У… — сказал парень, шевеля губами между звуками, словно делал отсчет перед запуском ракеты.

— Чего? — я остановился. — Не понял…

— Синдром Ипохондрический С Ностальгическим Уклоном… А вообще-то я здесь лечебную гимнастику провожу.

— А-а-а… Из старушек пыль выбиваешь?

Парень широко улыбнулся:

— Я больше на массаже практикуюсь.

— Ну-ну… — я постучал в стекло двери и вошел в палату восемнадцать.

В тесной, как спичечный коробок, комнатушке умещались лишь две кровати. В проходе между ними стоял штатив с перевернутой бутылкой жидкости. От пробки в железной оправе прозрачная система капельницы тянулась к руке Лены. Хотя Казанцева лежала ко мне головой, я сразу узнал ее по каштановым волосам, раскиданным по подушке, всегда шелковистым, а ныне жирным и спутанным.

На второй кровати, уткнувшись лицом в стену, громко сопела женщина. На обеих обитательницах были казенные рубашки-распашонки в мелкий цветочек.

Я прокашлялся.

— Привет от здоровой части населения! — сказал я так, будто только что сошел с поезда и меня встретила счастливая толпа родственников.

Казанцева запрокинула голову, чтобы посмотреть, кто пришел.

Бог ты мой! Без косметики и ежедневной стимуляции кожи лица Лена смахивала на облезлую драную кошку, которая вернулась домой после мартовских праздников.

— Салям алейкум! — шутливо сказала Казанцева, признав во мне любовника, и не могла удержаться от удивленно-радостной улыбки. — Проходи, садись.

Я огляделся в поисках стула, но такового не нашел. Лена не тревожа руку с иглой, повернулась на бок и сдвинулась к стене.

— Садись прямо сюда.

— Это тебе! — я потряс пакетом с яблоками и конфетами, положил их на тумбочку в изголовье. Потом чмокнул Лену в щеку, обошел штатив и присел на край кровати.

Несомненно, Лена жестоко страдала от болезни. Это подтверждало осунувшееся лицо "Кающейся Магдалины" и в паутинке морщин темные круги под усталыми глазами. От Казанцевой пахло немытым телом, что начисто отбивало аппетит к ее прекрасным формам. Тем не менее, я провел рукой снизу вверх по ее влажному горячему бедру и ущипнул за талию.

— Как дела, милая? Тебе уже лучше?

Лена покосилась на соседку и сделала мне знак вести себя скромнее. Выдав улыбку остывающего трупа, она сказала:

— Мне хорошо точно так же, как хорошо обесчещенной толпой мужиков девице. Все тело ломит и горло болит ужасно. — Лена сделала судорожное глотательное движение, будто пыталась пропихнуть в горло по меньшей мере бильярдный шар. — К дурацкому приступу стенокардии я подцепила простуду. Думала, не выкарабкаюсь, но все обошлось… Ты на работу ко мне звонил?

— Как и обещал. Там знают о твоей болезни.

— Кто взял трубку?

— Понятия не имею… Но, думаю, секретарша. Весьма словоохотливая женщина.

— Не она. Кто-нибудь из дежуривших в воскресенье сотрудниц.

— Она выспросила о тебе все. Между прочим, обещала проведать.

Казанцева посмотрела тоскливым взглядом бродячей собаки.

— Дождешься от них, как же! — сказала она с иронией и добавила: — Венок на похороны.

Я испытующе уставился на Лену. Не скрыт ли в ее словах намек? Но по измученному болезнью лицу нельзя было догадаться: знает ли Казанцева о гибели Тани или нет.

Голосом, в котором звучала горечь, Лена пожаловалась:

— На работе сейчас такие дела творятся, а я здесь валяюсь, как Павка Корчагин. Врач даже вставать не разрешает. — Лена положила руку мне на колено, но, заметив облупленный лак на ногтях, тут же отдернула и сжала пальцы в кулак. — На улице весна! — восхитилась она. — И не подумаешь, что еще вчера кругом лежал снег… Хочу домой!..

Я тоже посмотрел в окно, где на фоне голубого неба отчетливо печатались ветви клена.

— Погода превосходная. День-два, и можно ходить в рубашках.

Лицо "восточной красавицы" с удивительно четкими чертами оживилось:

— Ты знаешь, я просто жду не дождусь того момента, когда влезу в летнее платье и скину колготки. — Лена подтянула к себе ногу и придирчиво осмотрела голень. — Правда, они у меня после зимы бледные, придется позагорать на балкончике.

— Ноги у тебя прекрасные. Покажи повыше, — я сделал жест, будто пытался задрать на Казанцевой рубашку.

— Пусти, дурак! — Лена шутливо отбросила мою руку и засмеялась. — Я совсем голая.

— Меня это заводит, — моя рука поползла между ног Лены.

Казанцева задохнулась в притворном ужасе.

— С ума сошел! — пролепетала она, как женщина, которая не прочь позабавиться, но в другом месте и в соответствующей обстановке.

Моя ладонь продвинулась выше.

— Ну, прекрати же, — сдерживая смех, попросила Лена, и как в карман, вместе с рубашкой засунула свободную руку между ног, поставив заслон.

…Мы возились до тех пор, пока не разбудили вторую обитательницу палаты. Она повернула к нам помятое жабье лицо с одним прикрытым глазом. Я подарил ей улыбку. Лена смирилась, убрала заслонку и накинула на мою руку простыню. Почесываясь, женщина села и открыла второй глаз.

— Здрасьте!

— Доброе утро! — сказал я с серьезным лицом и пошевелил пальцами. Лена крепче сжала бедра, содрогаясь от душившего ее смеха.

Женщина все поняла и ответила хмурым взглядом пузатых глаз.

— Пойду узнаю, скоро ли обед, — пробормотала она, потом встала, накинула вельветовый халат, для вида покрутилась у зеркала, уничтожая следы сна, и вышла.

Я сделал ей ручкой. Палата взорвалась от хохота.

— Выжили! — Лена мягко, но решительно извлекла из-под рубашки смешивший ее предмет. — Так ей и надо! Выспится днем, потом всю ночь бродит…

— А ты ее дихлофосом… — я не договорил, стены снова содрогнулись от хохота.

— Погоди! — Лена заметила, что капельница не функционирует, поправила в вене иглу — в прозрачном резервуаре системы капли вновь запрыгали вниз. — Развеселил ты меня, — все еще хихикая, сказала Казанцева. — Я здесь второй день помираю с тоски. Почитать не догадался прихватить?

Я виновато ответил:

— К сожалению, не додумался. Но в следующий раз обязательно что-нибудь принесу. — Между грудью и согнутыми коленями Лены образовалась удобная выемка. Я с комфортом расположился в ней и, имея в виду интимную близость, сказал: — Я по тебе соскучился. Когда выпишут?

— Тебя это волнует?

— Еще как!

— Лгунишка…

— Ты это о чем?

— Прекрасно знаешь о чем. В тот миг, когда ты увидел Николаеву Танечку, я перестала для тебя существовать. — Лена притворно вздохнула. — Бедная я, бедная.

Я присвистнул:

— Вспомнила! Я и думать про нее забыл.