Занавес опускается - Найо Марш

IV

«Да это же сцена из фильма, – оглядывая стол, подумала Агата, – а я тот самый персонаж, который появляется всего в одном эпизоде». Сравнение с кино напрашивалось само собой. Разве упомнить, сколько раз и в скольких фильмах нам показывали точно такие же парадные трапезы с благородным старым аристократом во главе стола? Где, как не на экране, увидишь такое изобилие? Где еще бывает такое море цветов, такие роскошные эдвардианские канделябры и такие невероятно учтивые светские разговоры? И только в кино подбирают такие точные типажи. Даже сосед-помещик (длинный, тощий, с моноклем в глазу) и приходский священник (румяный, откормленный) – оба, вероятно, приглашались на это торжество каждый год, – даже они, казалось, были специально подобраны для крохотных вставных эпизодов и до неправдоподобия соответствовали своим ролям. А мистер Ретисбон? Эталонный образец поверенного в делах семьи. Что до самих Анкредов, то стоило лишь взглянуть на них или услышать их безукоризненно темперированный смех и прекрасное произношение, как сразу было ясно – в главных ролях только звезды. Агата начала придумывать название для этого фильма. «В честь сэра Генри», «Удивительное семейство»…

– Пока все довольно мило, правда? – услышала она слева от себя голос Томаса. Она и забыла, что он сидит рядом, хотя именно Томас сопровождал ее под руку из гостиной в столовую. Справа от нее сидел Седрик; адресуясь к ней и Дездемоне – она была за столом его дамой, – он то и дело взахлеб произносил очень фальшивые монологи, звучавшие так, будто они предназначались для ушей его деда. Судя по всему, Томас до этой минуты молчал.

– Да, очень мило, – поспешно согласилась Агата.

– Я в том смысле, – понизив голос, продолжал Томас, – что кто не знает, никогда не догадается, как все перепуганы новым завещанием. То есть все, кроме меня и, пожалуй, еще Седрика. Но не догадаться, верно?

– Тссс, – предостерегающе шепнула Агата. – Да, конечно.

– Это потому, что мы сейчас играем этюд «дружная семья». Все как в театре. Когда два актера ненавидят друг друга лютой ненавистью, они играют любовь так, что веришь каждому вздоху. Вам, наверно, трудно это себе представить. Кто не работает в театре, вряд ли поймет. Ну да ладно. – Томас положил ложку на стол и мягко посмотрел на Агату. – Итак, что вы думаете об Анкретоне?

– Он завораживает.

– Очень рад. К тому же вы приехали в разгар интереснейших событий, не так ли? Все эти интриги и свары. Знаете, как закончится ужин? Папочка провозгласит тост за здоровье короля, а я затем подниму тост за папочку. Я, так сказать, старший из присутствующих сыновей, и придется говорить, хотя жаль. У Клода получилось бы гораздо лучше. В прошлом году тост произносила Панталоша. Я с ней этот номер отрепетировал, и она вполне справилась. Папочка пустил слезу. А в этом году из-за лишая и недавних проделок ее не пригласили. О, что я вижу! – воскликнул Томас, глядя на услужливо поднесенное Агате блюдо. – Новозеландские раки? Не может быть! Я думал, Миллеман не разрешила их подавать. Папочка еще не видел? Если он их углядит, быть беде.

Томас оказался прав. Когда блюдо приблизилось к сэру Генри, он задиристо взглянул на свою невестку и положил себе внушительную порцию. За столом мгновенно наступила тишина, и Агата заметила, как Миллеман в ответ на поднятые брови Полины сделала беспомощное лицо: мол, я против, но что поделаешь.

– Он настаивал, – шепотом объяснила Миллеман сидевшему слева от нее Полю.

– Что? – громко спросил сэр Генри.

– Ничего, папочка.

– Это называется каменный омар, – сказал сэр Генри, обращаясь к мистеру Ретисбону. – Такой же омар, как я балерина. Просто какие-то моллюски из меню антиподов. – Под косые взгляды родственников он положил в рот большой кусок и, показывая на свой бокал, добавил: – Их нужно чем-то запивать. Баркер, я сегодня нарушу мое правило. Шампанского!

Баркер, поджав губы, наполнил его бокал.

– Вот это молодец! – одобрила мисс Оринкорт. Анкреды замерли от ужаса, но тотчас спохватились и лихорадочно заговорили все одновременно.

– Ну вот, – бесстрастно констатировал Томас. – Что я вам говорил? Шампанское и раки. Нам это еще аукнется.

– Не так громко, – нервно пробормотала Агата, но, увидев, что сэр Генри погружен в галантную беседу с Дженеттой, чуть успокоилась и осторожно спросила: – Ему это действительно так вредно?

– «Вредно» не то слово, – сказал Томас. – Раки для него погибель. – И, помолчав, добавил: – Кстати, у них какой-то не тот вкус, вам не кажется?

Агата уже и сама пришла к этому выводу. Сомнительное блюдо, решила она.

– Не ешьте их, прикройте сверху хлебом, – посоветовал Томас. – Лично я так и сделаю. Сейчас подадут индейку, с нашей же фермы. Возьмем себе побольше, правильно?

Не считая этого маленького происшествия, ужин продолжался на той же возвышенной торжественной ноте, и наконец сэр Генри – всем своим видом голливудский фельдмаршал – поднялся и провозгласил тост за здоровье Его Величества короля.

Затем, несколько минут спустя, встал Томас и, скромно кашлянув, начал свою речь.

– Что ж, папочка, – сказал он, – я думаю, ты знаешь, что я сейчас скажу, ведь сегодня твой день рождения, а мы все понимаем, какое это великое событие и как прекрасно, несмотря ни на что, по традиции собраться в этот день всем вместе. Кроме Клода, конечно, хотя жаль, что его нет, потому что он придумал бы тост поновее, а я не смогу. – За столом началось беспокойное шевеление. – Я скажу только одно, – стойко продолжал Томас. – Для нас большая честь собраться здесь, вспомнить о твоих былых успехах и пожелать тебе долгих лет жизни. – Томас на миг задумался. – Да, пожалуй, это все. Ой, чуть не забыл! Ну и конечно, мы все надеемся, что ты будешь очень счастлив в семейной жизни. А теперь прошу всех выпить за папочкино здоровье.

Гости с шумом поднялись – они явно привыкли к более длинным речам, и быстрый переход Томаса к финалу застал их врасплох.

– За тебя, папочка! – сказал Томас.

– Папочка! – как эхо, подхватили Дженетта, Миллеман, Полина и Дездемона.

– Дедушка, – пробормотали Фенелла, Седрик и Поль.

– Сэр Генри! – громко произнес священник.

– Сэр Генри! – вслед за ним повторили мистер Ретисбон, сосед-помещик и Агата.

– Нуф-Нуф! – пронзительно вскрикнула мисс Оринкорт. – Будь здоров! Зимой и летом держи хвост пистолетом!

Сэр Генри принял все это в традиционной классической манере. Повертел в руке бокал, задумчиво уставился в тарелку, взглянул на Томаса, а под конец протестующе поднял руку и дал ей безвольно упасть. Выражение его лица свидетельствовало, что он с трудом сдерживает нахлынувшие чувства. Когда все снова сели, он поднялся с ответной речью. Агата приготовилась услышать громкие фразы и долгие цветистые тирады. Учитывая нынешнюю обстановку в семье Анкредов, она никак не ждала слов, исполненных трогательной простоты и глубокой проникновенности. Но тем не менее в речи сэра Генри присутствовало и то, и другое. А кроме того, это была речь истинного мужчины. За свою бродячую актерскую жизнь, сказал он, ему много раз приходилось выходить на поклоны и произносить короткие слова благодарности перед многочисленными аудиториями. Но как бы приятны и трогательны ни бывали порой эти встречи, для него, старика, нет более близкой и родной аудитории, чем его чада и домочадцы да еще несколько давних, испытанных друзей. Он и дорогой старина Томми – люди одной закваски: они не умеют многословно выражать то, что у них на сердце. Но, может быть, они от этого ничуть не хуже? (Полина, Дездемона и священник пылко его поддержали.) Сэр Генри помолчал и взглянул сперва на Поля, потом на Фенеллу. Ему очень хотелось, сказал он, приберечь для сегодняшнего праздника новость о счастливой перемене в его жизни. Но домашние обстоятельства, так сказать, вынудили его поспешить, и теперь о выпавшей ему удаче знают все. (Сосед и священник явно не знали, потому что вид у них был обалдевший.) Тем не менее, продолжал сэр Генри, осталось соблюсти один небольшой ритуал.

Он достал из кармана кожаную коробочку, открыл ее, вынул ослепительно сверкавшее кольцо, сделал знак мисс Оринкорт, чтобы она встала, надел ей кольцо на безымянный палец и его же поцеловал. В ответ мисс Оринкорт одним опытным взглядом оценила кольцо и пылко обняла сэра Генри. Зрители разразились бурными аплодисментами, а Седрик, пользуясь шумом, пробормотал:

– Это же бабушкин солитер, только в новой оправе. Он самый, клянусь! О други, залейте скорбь мою вином!

Сэр Генри достаточно решительно посадил свою невесту на место и продолжил речь. В их роду, сказал он, по традиции главе семьи следует жениться дважды. Так, знаменитый Сиур Д'Анкред… – на некоторое время он углубился в генеалогию. Чувство неловкости постепенно сменилось у Агаты скукой. Однако новый поворот в сюжете заставил ее прислушаться. Кроме того, в их роду существует традиция, говорил сэр Генри, согласно которой счастливый жених в такой день публично сообщает семье, как он распорядился своим имуществом и состоянием. (Мистер Ретисбон очень высоко поднял брови, и в горле у него что-то булькнуло.) Возможно, подобная откровенность в наши дни вышла из моды, но соответствующий прецедент легко найти у Шекспира. Так, например, король Лир… Взглянув на страдальческие лица своих дочерей, сэр Генри не стал проводить аналогию дальше и лишь заметил, что намерен придерживаться традиционного, откровенного подхода к этому вопросу.