Занавес опускается - Найо Марш

– Сегодня, – сказал он, – я составил… Мой старый друг Ретисбон поправит меня, если я употребил не тот термин… («М-м-мэ!» – смущенно отозвался мистер Ретисбон.) Спасибо. Итак, сегодня я составил завещание. Это нехитрый короткий документ, продиктованный теми же побуждениями, которые руководили моим предком Сиуром Д'Анкредом, когда он…

Над столом взвихрились досадливые вздохи. Но на этот раз экскурс в историю Древнего мира был сравнительно недолгим. Прочистив горло, сэр Генри сугубо торжественным тоном, таким торжественным, словно он читал проповедь, без обиняков выложил присутствующим условия своего завещания.

Агата думала только о том, как бы не встретиться с кем-нибудь взглядом. И потому усердно разглядывала ближайшую к ней деталь гигантской вазы. Всю оставшуюся жизнь любое упоминание о последней воле и завещании сэра Генри будет вызывать в ее памяти образ толстого серебряного купидона, который в энергичной и одновременно легкомысленной позе парил сбоку от центральной чаши, закрепясь на ней лишь большим пальцем левой ноги, и, согнув правую руку, удерживал на самом кончике указательного пальца огромный, в три раза больше его самого, рог изобилия, изливавший потоки орхидей.

Сэр Генри перечислял. Пять тысяч фунтов его преданной невестке Миллеман, пять тысяч фунтов его дорогой доченьке Дездемоне. Его врачу, его слугам, его охотничьему клубу, церкви – всем по-барски щедро. Мысли у Агаты разбрелись, но проскользнувшее в его речи сравнение – похоже, он проводил параллель между собой и каким-то библейским патриархом – вновь заставило ее сосредоточиться.

– …на три части. Все остальное поделить на три части. Так вот она, кульминация. Своей невесте, Томасу и

Седрику он завещает каждому пожизненно по трети процентного дохода со всего остального капитала. А сам капитал станет закрытым фондом, предназначенным исключительно для сохранения и поддержания в порядке Анкретона, который со временем будет преобразован в Музей истории театрального искусства имени сэра Генри Анкреда.

– Виват! – прошептал сбоку от нее Седрик. – Нет, правда, я ликую! Могло быть гораздо хуже.

Сэр Генри перешел к краткому обзору заключительной части завещания. Его сын Клод (он повернул голову к Дженетте), слава богу, унаследовал достаточные средства от своей бабушки по материнской линии и потому с помощью этого капитала, а также природных дарований сумеет обеспечить свою жену и… (короткий взгляд на Фенеллу) и дочь. Что касается Полины (Агата услышала, как та тихо ойкнула), то она получила значительное приданое к свадьбе, а затем унаследовала немалое состояние, щедро завещанное ей покойным супругом. У Полины свои представления о том, как надо воспитывать детей, и она успешно справляется с этой задачей.

– Экий увесистый камешек в огород Поля и Панталоши, – с наслаждением прошептал Седрик. – Вы не находите?

– Тссс! – остановила его Дездемона.

Далее сэр Генри пустился в туманные и несколько двусмысленные рассуждения о том, что семейное единство мощная сила и что, как бы велико ни было искушение, нельзя напрочь забывать о моральных ценностях семейного очага. Внимание Агаты снова рассеялось, но, услышав собственное имя, она вздрогнула и навострила уши.

– …миссис Агата Трои-Аллен. Ее выразительное и, хотя там изображен ваш покорный слуга, позвольте все же добавить, великолепное полотно, которое вы сейчас увидите…

И к своему изумлению, Агата услышала, что портрет завещается государству.

V

– Дело не в деньгах, Милли. Деньги тут ни при чем, Дези, – причитала Полина в гостиной. – Бог с ними, с деньгами, Джен. Но так жестоко, так жестоко ранить мою любовь! Вот что больнее всего, девочки. Вот отчего мне так горько.

– Насчет денег я бы на твоем месте тоже слегка огорчилась, – с привычным смешком сказала Миллеман.

Мисс Оринкорт по своему обыкновению ушла подкраситься. Остальные дамы разделились на две группы, на «получивших» и «не получивших». Дези как не слишком удачливая наследница входила в оба лагеря.

– С его стороны, конечно, подло, – заявила она. – Но после всего, что я говорила про эту Оринкорт, мне, считаю, еще повезло. Какое у тебя о ней впечатление, Джен?

– Все же она, наверно, действительно такая, какой кажется, – задумчиво сказала Дженетта. – Нет, серьезно, я то и дело ловлю себя на мысли, что вдруг она притворяется, и ее туалеты, речь, манеры и прочее – всего лишь грандиозный розыгрыш. Я даже представить себе не могла, что есть люди, которые так поразительно соответствуют стереотипу. Но она такая прелесть, что это, конечно, не розыгрыш.

– Прелесть?! – ужаснулась Дездемона. – Джен! Да она свалилась на нас прямиком из третьей линии кордебалета, и к тому же вульгарна до отвращения!

– Но, что ни говори, в наше время в кордебалете много прелестных мордашек. Правда, Фенелла?

Фенелла не принимала участия в разговоре. Но сейчас, когда все к ней повернулись, она посмотрела на них непреклонным взглядом, и на скулах у нее вспыхнули красные пятна.

– Я хочу сказать, – громко, срывающимся голосом начала она, – и вам, тетя Полина, и тебе, мама… Мне очень жаль, что из-за нас с Полем дедушка так некрасиво с вами обошелся. Как он поступил с нами, не имеет значения. После того что он сказал, ни я, ни Поль и сами не взяли бы у него ни гроша. Но нам очень обидно за вас и за Панталошу.

– Ладно, дорогая. – Дженетта обняла ее. – Все это очень благородно, только давай обойдемся без громких речей, хорошо?

– Да, но, мама…

– Обе наши семьи хотят, чтобы и ты, и Поль были счастливы. Я правильно сказала, Полина?

– Да, Дженетта, конечно, даже не буду об этом говорить, но…

– Вот видишь, Фен, – перебила Дженетта. – Тетя Полина, слава богу, даже не будет об этом говорить.

Полина, чрезвычайно раздосадованная, отошла вместе с Дездемоной в угол.

Дженетта предложила Агате сигарету.

– Вероятно, я сейчас повела себя не лучшим образом, – по-свойски призналась она, – но если честно, то все эти оголенные душевные раны меня удручают. Мистер Ретисбон сказал, что скоро возвращается ваш муж. Представляю, как вы радуетесь и волнуетесь.

– Да, – кивнула Агата. – Угадали.

– А все остальное будто куда-то отодвинулось и стало нереальным и даже двухмерным, да? Со мной было бы именно так.

– Да, точно. Меня это отчасти сбивает с толку.

– Если на то пошло, то Анкреды и в самом деле фигуры двухмерные. Особенно мой свекор. Вам это облегчало работу над портретом или наоборот?

Вопрос был занятный, но Агата не успела на него ответить, потому что в эту минуту Седрик, раскрасневшийся и самодовольно сияющий, распахнул дверь и, встав в романтическую балетную позу, помахал платочком.

– Мои дорогие! – крикнул он. – Алле оп! Великий миг настал. Приглашаю вас в наш маленький театр. Милейшая миссис Аллен, вас сегодня следовало бы чествовать вместе со Старцем. Вообразите: юные девы в образе голубок опускаются вниз на хитроумной конструкции и, красиво помахивая золочеными крылышками, увенчивают вас лаврами. Дядя Томас мог бы организовать. Панталоша в роли воздушной чаровницы – это был бы восторг! Идемте же.

Мужчины уже собрались в театре. Ярко освещенный партер и ложи, казалось, с надеждой ждали более многочисленной публики. В зал, булькая, неслась музыка патефона, спрятанного где-то за занавесом, который – неизбежная деталь – был украшен гербом Анкредов. Агата почувствовала, что из второстепенного персонажа неожиданно превращается в «звезду». Сэр Генри провел ее по проходу и посадил рядом с собой в первый ряд. Остальные расселись позади них. Седрик с деловым видом суетливо побежал за кулисы.

Сэр Генри курил сигару. Когда он галантно наклонился к Агате, она поняла, что он пил бренди. И, словно в подтверждение, в животе у него громко забурчало.

– Я скажу всего несколько слов, – жарко прошептал он.

Да, его речь была недолгой, но, как обычно, вызвала у Агаты ощущение неловкости. Он шутливо описал ее нежелание браться за портрет. И красочно обрисовал свое удовольствие от каждого сеанса. Затем последовало несколько наивных цитат об искусстве из Тимона Афинского, и наконец:

– Не смею более испытывать терпение публики, – раскатисто прогремел сэр Генри. – Занавес, мой мальчик! Занавес!

Огни в зале погасли, занавес пополз вверх. В тот же миг лучи четырех мощных прожекторов ударили с потолка на сцену. Малиновые шторы раздвинулись, и портрет, совершенно некстати залитый ослепительным светом, предстал взорам зрителей.

Над горделиво повернутой головой в просвете облаков по темному небу летела пририсованная кем-то изумрудно-зеленая корова с алыми крыльями. Из коровы вываливался подозрительный катышек – возможно, черная бомба, но, может быть, и нечто другое.

Глава восьмая

ТРАГЕДИЯ

I

Охватившая Агату паника на этот раз прошла почти мгновенно. То место картины, где была нарисована корова, давно затвердело, и Агата сразу же вспомнила сходные обстоятельства. Тем не менее случившееся вывело ее из себя. Сквозь шум аплодисментов, автоматически грянувших, едва занавес пошел вверх, и смолкших, лишь когда зрителям открылся вид летящей коровы, Агата услышала собственный громкий голос: