Леденящая жажда - Андрей Таманцев

— Не надо, у тебя другие заботы были.

— Какие уж тут другие заботы?

— Ты их запомнил?

— Ну так, в общих чертах…

— Должен вспомнить.

На следующий день на столе у полковника лежал фоторобот. Трубач сделал нечеловеческое усилие, он буквально выуживал в памяти то форму носа, то разрез глаз, складку губ, родинку под глазом — то ли правым, то ли левым… Как он все это запомнил? Вот так. Сказался профессиональный навык. Талант, как говорится, не пропьешь. Взглянул один раз и будто сфотографировал как бы помимо своей воли. В суете, в пылу перестрелки, издали, но сфотографировал.

Некоторое время спустя появились первые значимые результаты — человек с фоторобота значился в розыске. По делу о взрыве в одной из станиц Краснодарского края около года назад.

В Чечню возвращаться никому не хотелось.

Но пришлось.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Санкт-Петербург

30 июня 200… года, 20.55

Жора Кирик никак не мог заставить себя выключить телевизор. Уже осталось пять минут до выходе новостей, и было слышно, как за дверью коллеги матерят его нерасторопность. Он отчетливо слышал каждое, мягко говоря, неласковое слово в свой адрес, но продолжал снова и снова просматривать один и тот же сюжет. Тот, который был на кассете. Не верилось, не хотелось верить, что такое происходит почти за твоей спиной и ты ни о чем не догадываешься!

И не только ты, но и все остальные! Может быть, это происходит везде, и в каждом городе есть своя катастрофа. Мир умирает на глазах, а никто ничего не знает. Узнаем, когда придет наш черед!

Такой пафосный монолог Жора проговорил, разумеется, вслух и, разумеется, перед зеркалом. Оно здесь было гораздо меньше, чем в редакторской.

Ощущая всю трагичность происходящего, Жора с удивлением обнаружил в глубине своей души подленькое чувство — радость. Он радовался, как может радоваться только журналист.

Сенсация!

На экране мелькали кадры, снятые в небольшом провинциальном городе. Люди на носилках, впалые красные щеки, безумные глаза, реанимация…

«События в этом городе тщательно скрываются от российской общественности…»

У Жоры сердце застучало с удвоенной скоростью. Ну свезло так свезло!

Тут, как всегда, стали ломиться в дверь.

— Жор, ты что закрылся? Через пять минут выдача эфира, — послышался приглушенный голос Петруччо, Петра Лебедева, специалиста по экономическим вопросам.

— Еще две минуты.

— Ну их. Нужно подготовить суфлер. Текст где?

— Сейчас, сейчас. Все, иду.

— У тебя есть «Тема дня»?

— Да.

— Так давай.

— Во время эфира и дам.

— Что за секреты?

«Правильно, вам только слово скажи, вы сразу же сенсацию себе сгребете! Не знаю, что ли, что ты на конкурентов материал качаешь, сволочь!» — так Жора только про себя осмеливался думать. Не дай бог озвучить когда-нибудь подобные мысли.

Все- таки что это за клоака — телевидение: все всё знают, все друг под друга копают, но молчат! Как рыбы. Черт бы побрал эти тайны мадридского двора! Вот Петька, например. На первый взгляд свой в доску, рубаха-парень. Как бы не так! Как-то по пьянке в одной из многочисленных «злачных обителей» питерских телевизионщиков Жора, наивный чукотский юноша, рассказал ему про свое собственное журналистское расследование — похвастаться хотел, дурень! А Петька на следующий день все эти идеи на другом канале озвучил, и только через два часа здесь вышел уже его, Жорин, сюжет. И кому потом докажешь, кто что у кого украл. Нет, сейчас никому и ничего! Зато какие у всех лица будут, когда они такое увидят!

— Жорочка, миленький, что ты медлишь? Мне сказали, что ты еще какой-то текст должен дать.

Диктор Евгения Мороз скреблась в дверь перламутровыми ноготками.

Звук был неприятный. Жора едва сумел взять себя в руки. Человек, который сейчас будет сидеть в кадре, неприкосновенен. Особенно женщина, даже если это жена скандально известного журналюги Тюлькина. Он тот еще субъект. С ним нужно держать ухо востро. Он просто мастер провокации и черного пиара. Женушка его тоже та еще…

— Женечка, сейчас, моя радость. — Он пропустил ее в дверь. — Так… слушай… м-м… Да, вот. «Только что нами получены материалы о катастрофе, произошедшей в одном из регионов…»

Ее глаза блеснули алчным огоньком.

— Жорик, что это? Откуда это у тебя? Вот на этой кассете?

— Милочка, пойми, что эти знания тебе совершенно не нужны. Избавь свое прелестное личико от интеллектуальных усилий.

— На что ты намекаешь?

Женечка совершенно безосновательно считала себя женщиной умной, продвинутой, поэтому все намеки на недостаток извилин в ее ухоженной головке принимала особенно болезненно.

— Ну что ты! На что я могу намекать! Я человек прямой, бесхитростный, намеки не люблю. «Я старый солдат и не знаю слов любви».» Все расскажу позже, но только тет-а-тет, в романтической обстановке, при свечах и с вином, если ты этого захочешь, конечно.

— А иначе нельзя?

— Тебя такая перспектива не радует? Но иначе никак.

— Что за секреты от боевых товарищей?

«Это мы-то с тобой боевые товарищи?» — подумал Жора, но при этом обольстительно улыбнулся и продолжил в том же светском тоне:

— Я надеюсь, радость моя, что мы с тобой больше чем просто боевые товарищи. Но об этом после. Иди прихорашивайся — оператор в студии еще на тебя свет не выставил.

— Но…

— Никаких «но»…

И Жора мягко вытолкнул ее за дверь.

Так, теперь в аппаратную. Там, за пультом выдачи, сидел только бедный Костя, взъерошенный, с красными глазами, и всем видом показывал жертвенность своей работы: мол, сутки на выдаче — это вам не кот начихал. Если бы не я…

— Костян, этот сюжет пойдет третьим. Позаботься о том, чтобы его никто до этого не увидел.

— Старик, так дела не делаются. Я, ты знаешь, еще пока не хочу быть уволенным. Неизвестный материал я не имею права выпускать в эфир.

— Тебе мало того, что я его видел?

— Мне-то не мало, а вот шефу… Я должен знать, кто корреспондент, оператор, монтажер. Здесь ничего не написано.

— Корреспондент анонимный.

— Вот! Тогда точно уволят!

— Да никто тебя не уволит. Все под мою ответственность.

— Под твою! Кассеты-то ставлю я!

— Ну хочешь, я буду их ставить? Я многостаночник. Не впервой как-никак. И полномочия для этого, имеются. В общем, на сегодня я тебя отпускаю.

— Отпускаешь? Ты в своем уме?

— Представь себе, да. Если ты не хочешь брать на себя ответственность — не бери, никто тебя не упрекает. Все на мне. Ты понял?

— Ни хрена не понял. Что ты из-за этого сюжета так заморачиваешься?

— Не бери в голову. Забей.

— А я и на самом деле сейчас с радостью бы домой поехал. Спать жутко хочется. Ты же знаешь, я здесь две смены подряд…

— Уж как не знать твой самоотверженный трудовой подвиг.

— Ты уверен, что завтра выговора не будет?

— Ну какая же ты дубина все- таки! Сказано, что не будет, значит, не будет! Нам завтра спасибо скажут. Иди отдыхай, высыпайся. И чтоб послезавтра как огурчик!

— Уж не сомневайся, начальник! Ни пуха! Прощай, любить не обязуйся…

Счастливый Костян схватил куртку и вылетел из своего «карцера». Жора принял на себя командование кораблем. Плюхнулся в старое кожаное кресло, и чувство значительности и могущества захлестнуло его. Он щелкнет кнопкой, и на тысячах экранов появится то, что он, Жора, захочет. Быть выдающимся режиссером — это быть почти богом. Только на следующий день «почти бог» может увидеть на стене приказ об увольнении — за самодеятельность.

Ой, что будет завтра! Как будто он свои фишки кидает ва-банк на зеро. Но сейчас не об этом! Жора спохватился вовремя — пора было уже выпускать заставку вечерних новостей. Зазвучала пафосная музыка, из геометрических фигур сложилось ненавистное слово «Новости», и, наконец, на экране возникла совершенно неузнаваемая в гриме Женечка:

— Добрый вечер…

Так, ставим первый сюжет. Готово. На экране появился адресный план Законодательного собрания, и поплыли знакомые лица, и зазвучали уже выученные наизусть фразы…

Жора с ненавистью отвернулся от экрана. Так, что там дальше? Диктор. Сюжет про протекающие трубы. Отбивка. А потом будет он…

А все- таки Женечка — баба красивая. Да, особенно вот в этой блузке. Формы, какие формы! Жаль, что дура…

Умная и красивая — взаимоуничтожающие друг друга характеристики. Хотя Женя на экране отнюдь не выглядит дурой. Вот послушали бы вы ее в жизни! Но, кроме мозгов, все остальное при ней: голос, улыбка. Вот говорит про ЖКХ, а улыбается при этом как Джоконда, и начинает даже казаться, что ЖКХ — это масонская ложа какая-нибудь. А вот пошла и бытовуха. Трубы, трубы, трубы — а ведь и в них, если присмотреться, есть тоже какая-то красота. И чем больше они протекают, чем больше на них ржавчины — тем менее они материальны и тем более эстетичны. Просто произведение искусства. Шедевр деструкции.