Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

преодоления себя, сопротивления обстоятельствам нелегкого обретения моральной силы.

Мысль, сознание человеческое становятся, по существу, главным полем сражения в военных произведениях Гроссмана. Воробьева, Семина. Действие и поступок, столь традиционные для военной прозы, потеснены мыслительным процессом героя, его самоанализом и самооценкой. Народный характер войны постигается через личностное сопротивление героя. Тема войны обретает «лица не общее выражение».

Оценивая колоссальный потенциал «возвращенной» военной литературы, следует, однако, заметить, что произведения В. Гроссмана, В. Некрасова или К. Воробьева не затмили, не заслонили собою всю предшествующую литературу о войне, но внесли тот необходимый аспект, который позволяет говорить сегодня о полноценной картине прошедшего военного времени. Морально — мифологическая, историко — социальная, в конечном счете философская сущность в освещении темы «человек и война» выходит в произведения этих авторов на первый план, поднимая их художественные создания на ту ступень реализма, которая отличает лучшие произведения современной литературы о Великой Отечественной войне.

Виктор Астафьев и Евгений Носов: эпистолярный диалог о «военной прозе»

В этом разделе осмелимся предложить взыскательному читателю несколько неожиданный материал — анализ переписки В. П. Астафьева с Е. И. Носовым (1925–2002), автором хрестоматийных повести «Усвятские шлемоносцы» и рассказа «Красное вино Победы».

Особое отношение к переписке писателей — материалу феноменальному, до сих пор вызывающему литературоведческие споры, было заложено еще в античную эпоху, когда значительность жанра была столь велика, что эпистолярным правилам посвящались специальные разделы в риториках и «письмовники». Большая часть этого рода нормативных сочинений собрана в «Античной эпистолографии», авторы которой называют письмо «полным выражением нравственного облика человека», «изображением его души», считают, что задача письма — «называть вещи своими именами»[103].

Современные исследователи писательского эпистолярия реализуют, как правило, несколько аналитических практик, которые заставляют констатировать, что сегодня эпистолярий уже не рассматривают только как вспомогательный историко — литературный источник по отношению к общепризнанным основным, к числу которых традиционно относят художественные тексты и разнородные, разножанровые комментарии современников. Исследователи писательского эпистолярия часто вспоминают Эриха Голлербаха, друга и ученика Василия Розанова, заметившего в знаменитых сегодня «Встречах и впечатлениях»: «Эпистолярный жанр бесконечно интересен и нередко куда более значителен, чем самая отменная беллетристика»[104]. Общепризнанно, личная переписка, как дневники и записные книжки, имеет уникальные текстовые характеристики, связанные с интимным характером личного письма как речевого произведения. К такого рода характеристикам относят композицию, текстовые и этикетные формулы, интонационный рисунок, определяющие образы автора и адресата. Очевидно, что этот блок текстовых особенностей может стать серьезным материалом при изучении творческой индивидуальности, писательского стиля, творческой и языковой личности (см. работы Паперно И. А., Мурзин Л., Новикова И. А., Гулякова И. Г., Левашкина О. Ю., Ким Д. С. и мн. другие).

Писательский эпистолярий может интересовать исследователей как отражение и выражение литературного быта эпохи его времени. При таком подходе, как когда — то писал П. Вяземский, переписка писателя воспринимается и комментируется как прекрасное дополнение к литературным трудам, комментарий к биографии. Из писательских писем легко извлекаются господствующие в ту или иную эпоху идеи этетические, этико — философские, историофилософские, которые имплицитно присутствуют в художественных текстах, то есть писательские письма — мощнейшее подспорье при создании литературного комментария и аргумент в пользу той или иной историко — литературной интерпретации художественного текста.

Есть и третий подход к эпистолярию значительных личностей. Этот подход предполагает внимание к переписке как к серьезному историческому источнику, проявляющему в нескольких параметрах общения (в проблемно — тематических предпочтениях, в формальных особенностях письменного диалога, в эмоциональном тоне и т. п.) эпохальные характеристики.

Весьма обширное эпистолярное наследие В. Астафьева, начало публикации которого положил сам писатель, представляет интерес с любой из существующих позиций. Наиболее известные опубликованные собрания — эпистолярный роман «Крест бесконечный. Письма из глубины России», подготовленный в 2002 году В. Курбатовым, эпистолярный дневник 1952–2001 годов «Нет мне ответа…», созданный в 2009 году известным иркутским издателем Геннадием Сапроновым и два тома из пятнадцатитомника писателя. В ключевых собраниях есть один особенный адресат — выдающийся курский прозаик, один из лидеров литературного развития второй половины 1970 — х — 1980 — х годов, автор давно ставшей хрестоматийной повести «Усвятские шлемоносцы» (1977).

Но переписка с Е. Носовым имеет особый статус. Во — первых, Носов был постоянным корреспондентом Астафьева с 1963 года и до конца жизни. Во второй половине 1960 — х — в первой половине 1970 — х после писательских съездов, проходивших в Москве, Астафьев специально приезжал в Курск, в гости к Евгению Ивановичу, отправлял ему как первому читателю, в добром расположении которого был уверен, еще «сырые тексты», только ему признавался в «смертельной усталости»[105]. Правда, в середине 1970 — х, по замечанию Е. И. Носова, «связь хирела», но потом неизменно восстанавливалась, в первую очередь, потому, что корреспонденты прекрасно понимали, что, как заметил однажды Астафьев, «не всякому можно довериться», «не всякий поймет все до конца». В этом случае уровень доверия, взаимопонимания, уважения был исключительным. О высочайшей искренности авторов, можно сделать вывод даже при анализе этикетных формул, используемых авторами писем для создания сильных текстовых позиций: милый Виктор; дорогой Виктор; Витя, дорогой; Витюха, родной, родной мой, Витек; обнимаю и целую Е. Носов, друг мой; Женечка…

Во — вторых, особенно доверительные отношения зависели не только от глубокой личной симпатии (Е. Носов писал В. Астафьеву: «…ты у меня один — друг, товарищ, с кем хочется говорить, молчать, пить водку, горевать, радоваться, раскрыться душой»[106], общности судеб, но и от сходства поведенческих установок (нежелания «окунаться в клановые разборки и в лжепатриотизм», как писал Астафьев; неприятия ни ГКЧПистов (Е. И. Носов), ни бывших партийных секретарей, ударившихся в православие, ни носителей «либеральных иллюзий», ни демократов, которые «в хватательных рефлексах превзошли коммунистов», державу «порушили» (Е. И. Носов). Кроме того, высоту писательской дружбы, на наш взгляд, определяла сдержанность Носова, его интеллигентность, не дававшая возможность Астафьеву проявлять амикошонство, к которому он в последние годы жизни был склонен — грешил поспешными оценками и несправедливо резкими высказываниями.

Наверное, некоторое значение имеет и то, что и Е. Носов, и В. Астафьев были не только писателями. В самое непростое для нашей страны время, в годы, совпавшие с активной фазой перестройки, они оба были секретарями Союза писателей России, где кипели страсти нешуточные. В это же время оба были избраны Почетными гражданами в родных городах — в Красноярске и Курске, номинировались часто одновременно на престижные премии. Все эти обстоятельства доказывают, что в анализируемых письмах зафиксирован отнюдь не обывательский взгляд на вещи, представлен диалог людей значительных, диалог, предъявляющий историческое время в разнообразных по смыслу, масштабу явлениях и событиях, в назревающих геополитических конфликтах.

Великая Отечественная война, отражение военных событий в современном общественном сознании и литературе — ключевая тема