Русский Сюжетъ - Людмила Третьякова

А дочери Ланские? Кажется, Наталья Николаевна, мать очень чадолюбивая и вместе с тем умевшая смотреть на детей без иллюзий, – это понимала. Она всегда беспокоилась, особенно когда приходили важные гости, какое впечатление произведут младшие дочери, одевала, причесывала их с особой тщательностью. Когда визиты наносились в ее отсутствие, Наталья Николаевна тревожилась вдвойне. Понятно, что без хозяйки – дом сирота.

«Визит великого князя Константина вызывает у меня беспокойство как матери, – не скрывая досады, пишет Ланская мужу. – Я уверена, что девочки были не в лучшем виде. Я не думаю о Софи (Сонечке Ланской, жившей у Натальи Николаевны на правах приемной дочери. – Л.Т.), которая очень красива без всяких особых приготовлений, но моя бедная Азинька и Лиза могли не произвести желаемое благоприятное впечатление».

Когда девочки Ланские выросли, уже появилась фотография. На них мы видели высоких молодых женщин, темноволосых, с крупными, несколько тяжеловатыми, но приятными чертами лица. Все трое были похожи друг на друга и явно пошли в Ланских.

  

Александру Петровну Ланскую-Арапову даже самый придирчивый ценитель отнес бы к женщинам, которых невозможно проводить равнодушным взглядом. Но приходится согласиться с ней самой Араповой, считавшей, что и она, и сестры отнюдь не унаследовали материнских черт. Поистине неповторимой оказалась красота пушкинской «мадонны».

Можно с уверенностью сказать, что дочери Пушкиной-Ланской, как кто-то точно выразился, лишь «заняли» у матери красоты – ни про кого из них нельзя было сказать – «вылитая Наталья Николаевна». Да и что удивительного? Было бы наивно ожидать, что и совершенство поэтического гения Пушкина и то чудо природы, которое представляла его «мадонна», – повторимы. Убедиться в этом просто – достаточно раскрыть томик со стихами Александра Сергеевича и всмотреться в любой из портретов Натальи Гончаровой.

Однажды Н.А.Раевский, автор прекрасной книги о Пушкине, его друзьях и знакомых «Портреты заговорили», как раз и занялся подобной задачей – взял в руки увеличительное стекло и стал пристально, миллиметр за миллиметром рассматривать даггеротип, на котором изображена генеральша Ланская. Смотрел-смотрел и со вздохом отложил его в сторону. Сколько перед ним прошло портретов русских красавиц, которые заставляли говорить о себе, удивляли Европу! Много, очень много, но таких совершенных черт видеть не доводилось. И ведь это была не мраморная, холодная красота, а пленительная, чарующая. Как сказал Пушкин о ней: «Чистейшей прелести чистейший образец». И это – неповторимо...

Однако Наталья Николаевна просила не уличать ее в кокетстве, говоря, что не видит в своей внешности поводов для особых восторгов. «Клянусь тебе, – писала она Ланскому, – я никогда не понимала тех, кто создал мне некую славу». Возможно, ее память сохранила впечатления о замечательной внешности собственной матери, Натальи Ивановны. И потому дочь не считала себя слишком привлекательной. А семейное предание называло имя еще одной красавицы.

...Однажды во время пожара в Зимнем дворце кто-то из офицеров обегал уже пылающие апартаменты и, желая хоть что-нибудь еще спасти, увидел стоявший на золоченом столике небольшой овальный портрет. И молодой человек замер. Через мгновение, схватив этот жалкий клочок бумаги в рамке, он выбежал из комнаты, очертания которой уже растворились в клубах дыма. Наверное, можно было взять дорогую ценную вещь. И когда молодой человек сдавал в комендатуре свою находку, то, увидев в его руках скромную черепаховую оправу, кто-то высказал удивление: мол, стоило из-за этого лезть в пекло?

– Да посмотрите же! – ответил офицер, поворачивая портрет незнакомки так, чтобы он был виден присутствующим. – Можно ли отдать огню такую красоту?

И все умолкли.

На портрете была изображена бабушка Натальи Николаевны. Наташа Гончарова не сомневалась, что именно от нее получила свое приданое – чарующую внешность.

...Ланской обожал свою жену, чью красоту щадило время. Генерал по-прежнему «окружал себя ее портретами». Надо сказать, что Наталья Николаевна была очень моложава и менялась мало. Она не располнела с годами, как это часто бывает. Ее высокая фигура сохраняла прежнюю стройность и изящество. Ей было 44 года, когда Петр Петрович упросил ее заказать для него еще один портрет. Взрослые дочери, договариваясь с художником Лашем о времени сеансов для матери, услышали от него, чтобы госпожа Ланская, разумеется, приехала позировать в закрытом платье. С изрядной долей юмора Наталья Николаевна описывает, что он, вероятно, «вообразил, что ему придется перенести на полотно лицо доброй, толстой, старой маменьки». Когда она появилась в мастерской, он отказывался верить, что накануне говорил с ее уже такими взрослыми дочерьми.

И все-таки годы брали свое. Со здоровьем у Натальи Николаевны дело обстояло совсем неважно. Ее мучил кашель, болела грудь. А кроме того, нервы были настолько расшатаны, что это сказалось на слухе. Пришлось, помимо всего прочего, лечиться от тугоухости. Не случайно, видимо, Наталья Николаевна пристрастилась к курению – так ей удавалось снимать нервное возбуждение.

Ланской, конечно, не мог не знать, что все это началось в те страшные январские дни 1837 года, когда умирал Пушкин. Испытание, выпавшее на долю молодой цветущей женщины, подкосило ее. Всю дальнейшую жизнь Наталья Николаевна страдала судорогами в ногах. Мучило нервное напряжение, приступы безотчетной тоски. Конечно, в какой-то степени она научилась справляться с ними, но они неуклонно разрушали ее здоровье.

С тревогой посматривал Ланской на жену, старался помочь ей, отправлял в Европу на курорт лечиться. А впрочем, понимал: есть та область в мыслях и чувствах жены, над которой он не властен. Готовый все взять на себя, лишь бы она была весела и довольна, здесь он бессилен, и его утешения не успокаивают ее. Конечно, это было связано с пушкинской трагедией.

Щадя чувства мужа, Наталья Николаевна как будто и не вспоминала о прошлом. Но Ланской не мог не чувствовать – оно никуда не отступало, выдавало себя случайно оброненной фразой. Наблюдая за Львом Павлищевым, племянником первого мужа, Наталья Николаевна могла, например, сказать: «Вылитый Пушкин...»

Каждый год, как только приближалась очередная годовщина смерти Александра Сергеевича, Ланской наблюдал, каких сил стоит жене сдержать внутреннее волнение, как неодолимая сила воспоминаний терзает и мучает ее.

Однажды они в такой день оказались в чужом доме, поскольку от приглашения нельзя было отказаться. Хозяева и гости заметили необыкновенную молчаливость Натальи Николаевны. Судя по отрешенности, бледному лицу, ее мысли были где-то далеко, и каждое слово обычного застольного разговора словно доставляло ей физическую боль. Наконец она поднялась, вышла в соседнюю пустынную залу и до конца вечера бродила там в одиночестве.

Разумеется, с расспросами обратились к Ланскому. И он со всем пониманием и деликатностью, которых далеко не от каждого можно ожидать, потихоньку объяснил присутствовавшим причину происходившего. Петр Петрович не испытывал ни ревности, не даже досады на то, что поведение жены ставит его в неловкое положение и может дать пищу ненужным разговорам. Он лишь беспокоился о своем «сокровище». Конечно, Наталья Николаевна сознавала, какая благородная душа была ей послана за все испытания.

«Благодарю тебя за заботы и любовь, – пишет Наталья Николаевна мужу. – Целой жизни, полной преданности и любви не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжком бремени, что я принесла тебе в приданое и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, – моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благословлять».

Увы! – история не сохранила нам писем Петра Петровича жене. Несомненно, они бы еще больше убедили, какой счастливый фант вытянула Наталья Николаевна в союзе с Ланским. За годы совместной жизни с ней он, вероятно, передумал, перечувствовал многое. И вел себя безукоризненно. При частых и долгих разъездах ему, конечно, порой было одиноко без нее и всякое лезло в голову. Ведь Наталья Николаевна почти всегда отказывалась сопровождать мужа, боясь оставить детей одних. И Ланской понимал: у него есть счастливые соперники в лице двух молодых людей и пяти барышень. Отношения с женой принимали вид почтового романа. Наталья Николаевна писала письма в форме дневника, а он, одаривая ее признаниями и ласковыми словами, ждал от нее того же. Между тем она была сдержана, убеждая, что им уже не к лицу предаваться пылким чувствам и излияниям: «Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью».