Честь - Трити Умригар

амми на нее смотрит… и понимаю, что она скучает по сыну. Она каждый день с ума сходит, никак решить не может, любит ли она Абру или ненавидит за то, что та так похожа на Абдула.

Похоже, Мина разбиралась в людях не хуже любого нью-йоркского психотерапевта. А ее великодушию мог позавидовать любой священник, раввин и имам. Смите хотелось отложить ручку и взять Мину за руку. Но вместо этого она поспешно сказала:

— А что случилось с младшим братом Абдула? Амми сказала…

Единственный глаз Мины потемнел.

— Он спас мне жизнь, отвез в больницу и сбежал. Если бы не Кабир, я бы умерла. — Она надолго замолчала, а потом тихо произнесла: — Я устала, диди. Прости, я не привыкла так много говорить. А еще мне пора идти готовить ужин. Давай я расскажу тебе остальное в следующий раз.

— Да, конечно! — Смита закрыла блокнот.

Но на самом деле она расстроилась, что Мина так резко оборвала интервью. Ей удалось завоевать доверие молодой женщины, но она еще о многом не успела ее расспросить. Написать ли предварительный репортаж сейчас и еще одну статью после оглашения вердикта, как и предлагала Шэннон? Или ограничиться одной большой статьей уже после окончания процесса?

Мина встала и усадила Абру на бедро.

— Еще один момент, — сказала Смита. — Ты же понимаешь, что я буду разговаривать и с твоими братьями?

Мина побледнела; на ее лице отобразился шок. Смита нахмурилась. Шэннон в своих репортажах цитировала братьев; значит, Мина должна была знать, что она с ними разговаривала. А потом она вспомнила. Ну конечно! Мина же не умеет читать. Она не читала статьи Шэннон.

Словно почуяв напряжение матери, Абру повернула головку и уставилась на Смиту. Мина рассеянно поцеловала дочкину макушку.

— Делай что хочешь, — напряженно произнесла она. — Меня это не касается.

Смита тоже встала.

Мина направилась к хижине амми, но вдруг обернулась.

— Спроси их, зачем сотворили такое зло. Зачем украли солнце на моем небе. В детстве мы с моим братом Говиндом были очень близки. Он звал меня тарой — своей звездочкой.

— Значит, его враждебность возникла недавно? Он разозлился, когда ты вышла замуж?

— Нет, еще до того. Сказал, что мы с Радхой перешли ему дорогу, когда устроились на фабрику. Мол, мужчины в деревне стали над ним смеяться, что мы больше него зарабатываем. Он отбирал у нас все заработанные деньги, но из-за этого ненавидел нас еще больше.

— Не понимаю… — заговорила Смита, но Мина покачала головой и вернулась в хижину с Абру. Смита молча последовала за ними.

Мохан с амми смеялись; их головы почти соприкасались. Эта картина почему-то разозлила Смиту.

— Ты готов? — спросила она и по выражению лица Мохана поняла, что тот удивился резкости ее тона.

— Ладно, амми, — сказал Мохан и поднялся. — Пора мне откланяться. Но мы встретимся снова, иншалла.

— Иншалла, иншалла. В любое время приходи, бета, — сказала старуха жалостливым тоном, от которого Смите захотелось заскрежетать зубами.

— До свидания, Мина, — тихо попрощалась она. — Береги себя.

— До свидания, диди. Благослови тебя Господь.

Глава одиннадцатая

Кожа снова горит, как в больнице. После пожара я все чувствую кожей. Смита ушла из дома амми десять минут назад, но я до сих пор физически ощущаю ее сопереживание. Как ласково она гладила мою Абру, словно ее совсем не беспокоило, что Абру моя тоже проклята. В нашей маленькой мусульманской деревне сапожников никто не разрешает детям с ней играть. Мы для них как прокаженные; они боятся, что их дети подхватят ту же болезнь.

Если бы Абдул выжил, а погибла я, Абру ждала бы куда более благополучная жизнь. Она бы выросла без материнской любви, зато амми не смотрела бы на нее волком. Абдул любил бы ее вдвое сильнее: к отцовской любви примешивалась бы память обо мне. А дядя Кабир катал бы ее на спине и пел песни из индийских фильмов вместо колыбельных.

Потом я вспоминаю, что у Абру есть дяди, целых два. Те, что убили ее отца.

Мои братья. Они еще на свободе.

Даже после того, как половина Бирвада видела, как они бросили спичку и спокойно стояли, глядя, как Абдула пожирает пламя. Половина деревни видела, как Говинд кричал на моего деверя, когда тот бегал вокруг меня с ведрами и пытался затушить огонь. Половина деревни слышала, как Арвинд с Говиндом грозили убить Кабира, если тот мне поможет.

Полиция в тот день не приехала. Может, Рупал им приплатил, чтобы не совались? В Бирваде говорят: «Вор приходит, когда его не ждешь; полиция не приходит, когда ее ждешь». Но даже если бы полицейские приехали, они бы стояли и смеялись, пока мои родные звали на помощь. Может, даже сожгли бы другие дома мусульман в большой деревне. Зачем? Затем, что большинство полицейских — индуисты. Зачем? Затем, что никто их не остановит: они же полицейские.

Кабир одолжил у друга фургон, чтобы отвезти меня в больницу. Оставил мать с бездыханным телом сына, чтобы спасти мне жизнь. А после того как отвез меня в больницу, уехал в Мумбаи. Амми получила от него всего одно письмо; потом он затерялся в тумане большого города, пропал. Через несколько месяцев, когда я вернулась домой из больницы с большим животом, амми плюнула мне в лицо. Слюна стекала по обгоревшей бесчувственной щеке, но я не стала ее вытирать: не хотела делать этого при амми.

Анджали заметила, что полицейские не лгали, сказав, что не смогли найти убийц Абдула. В первом полицейском отчете значилось: «Личности убийц не установлены», и это была правда. Потому что люди, которых допрашивали в связи с убийством, были жителями Горпура, деревушки в трех километрах от Бирвада, и в момент убийства мирно спали в своих кроватях. Когда полицейские спросили, что им известно о сожжении, горпурцы сказали правду — ничего. Вот какая у нас честная полиция.

Но даже после того, как дело открыли снова и опросили свидетелей из Бирвада, амми отказывалась давать показания. Мол, никогда никто не предъявит обвинения в убийстве мусульманина двум индуистам; не может такого быть. Но она ошибалась. Шэннон напечатала историю в газете, и через несколько дней братьев арестовали.

Они провели в заключении пятнадцать дней. Потом начали происходить странные вещи. Один за другим наши соседи стали менять показания. Кто-то вспомнил, что в вечер убийства на самом деле был дома, потому что у него болела жена. Кто-то сказал, что ходил в тот день в кино с детьми в соседнюю деревню. Другие утверждали, что телевизор