Честь - Трити Умригар

к темноте. А когда это произошло, удивленно вздрогнула: Мохан сидел по-турецки на циновке, а напротив него сидела уже совсем не злая свекровь Мины и хихикала над его словами. Когда она вошла, они виновато посмотрели на нее, как застигнутые врасплох заговорщики.

— Хотите чаю? — спросила старуха, и Смита заметила на полу стаканы. Хотела было отказаться, но передумала.

— Большое спасибо, — сказала она. — Выпью с удовольствием. — Она замолчала на секунду, а потом добавила: — И Мина тоже.

Старуха нахмурилась.

— Не стану я тратить драгоценный сахар и молоко на эту корову, — процедила она. — Я как собака тружусь семь дней в неделю в доме хозяйки, чтобы прокормить эту семейку. Сегодня-то дома оказалась случайно — хозяйка уехала из города. Раз она в отъезде, денежки не капают!

— Тогда не надо, джи, — ответила Смита как можно вежливее. — Не надо мне чай пани[38]. Обойдусь.

Амми разрывалась меж двух огней — стремлением соблюсти древнюю традицию гостеприимства и враждебностью к невестке. Наконец она поднялась и пошла зажечь плиту, кряхтя и недовольно бурча себе под нос. Глядя, как старуха ставит чайник на плиту, Смита вспомнила, что в деревнях и традиционных племенах было принято кормить детей грудью и после младенческого возраста.

— Мина еще кормит? — спросила она.

— Иногда, — ответила амми, добавляя в воду чайные листья. — Только на это эта корова и годилась, а теперь говорит, что у нее якобы молоко кончилось. Придется кормить еще один рот.

Смиту так и подмывало сунуть этой вечно недовольной женщине пару сотен рупий, хотя журналистская этика это запрещала. Какой станет амми, если из ее жизни убрать финансовые стрессоры? Проявятся ли в ней лучшие черты, сможет ли она сопоставить свою страшную потерю и утрату Мины и осознать, что у них общая боль? Или продолжит ненавидеть невестку за катастрофу, которую та навлекла на ее дом?

Будто прочитав ее мысли, Мохан открыл бумажник. Смита притворилась, что не видела, как он достал несколько купюр по сто рупий, свернул в трубочку и положил на пол.

— Это вам, амми, — сказал он, — помощь на содержание юных подопечных.

Амми сунула деньги под блузку.

— Премного благодарна, бета. — Она опустила ладонь на голову Мохана. — Благословляю тебя. Когда ты зовешь меня «амми», я словно слышу голоса своих Абдула и Кабира.

Клифф и Шэннон ужаснулись бы такому грубому нарушению профессиональной этики. Но Мохан не журналист, он не на задании, мысленно заспорила с ними Смита, как будто они были здесь, в этой крошечной комнате. Я должна была отругать его, что ли, в присутствии этой старухи? Да она бы вышвырнула меня из дома и больше не пустила к Мине, а та ни за что не стала бы ей перечить.

Мохан смотрел на нее, вопросительно подняв бровь. Смита ответила ему бесстрастным взглядом — она не хотела поощрять его щедрость, но и отчитывать не хотела.

— Мне нужно еще полчаса, — прошептала она, пока амми разливала чай по стаканам с толстыми стенками.

— Можешь не спешить, — ответил он, — у нас тут полное взаимопонимание.

— Спасибо. Очень ценю твою помощь.

Смита вынесла на улицу два стакана с чаем.

— Это мне? — удивилась Мина. — Она разрешила?

— Да, тебе.

— Спасибо, диди. Видишь? Ты уже принесла мне удачу.

Смита снова взглянула на обугленный остов хижины вдалеке. Благодарность Мины за стакан чая казалась ей абсурдной. Она вспомнила книги по саморазвитию, в которых подчеркивалась важность практики благодарности, — каждый год американцы скупали их миллионными тиражами. И многие из них благодарны за чашку чая? Она подумала о телепроповедниках, которые утверждали, что вера может привести к богатству и Бог хочет, чтобы его паства разбогатела вне всякой меры. Что сказал бы этот Бог о людях вроде Мины, для которых даже чашка чая — удача?

Мина подула на чай, чтобы тот остыл, и дала Абру сделать пару глотков. Смита вдруг поняла, что девочка при ней не произнесла ни слова.

— Она говорит? — спросила она и погладила Абру по спине.

Мина удрученно вздохнула.

— Нет еще. Врач сказала не волноваться. Некоторые дети позже начинают говорить. Она не немая, диди. Слава Богу. — Мина нахмурилась. — Но я все-таки волнуюсь. Ей уже пятнадцать месяцев. В этом возрасте дети уже должны говорить, разве нет? Думаю, все из-за того, что она слышала, как я зову на помощь, еще в утробе. Или помнит мои крики в больнице, когда я узнала, что Абдул мертв. А может, она думает: что мне сказать миру, в котором мои собственные дяди убивают моего отца и разбивают сердце матери? Какой толк от слов в таком мире?

Смита кивнула, но пожалела, что не может отвести девочку к хорошему педиатру из Мумбаи.

— А что ты планируешь делать после оглашения вердикта? — спросила она, чтобы сменить тему.

— Какой смысл что-то планировать? Теперь это моя жизнь. Мы с Абдулом планировали переехать в Мумбаи после рождения Абру. Он говорил, что Мумбаи построили для таких работяг, как мы. Мы не боимся тяжелой работы. Мы с ним оба были ангута чхап, диди. Но мечтали, что наша Абру станет врачом или адвокатом. Абдул говорил, что в Мумбаи можно заработать столько денег, что хватит на кирпичный дом для амми и Кабира в деревне и еще останется на хорошую школу для Абру. Но пожар уничтожил наши мечты.

Смита оторвалась от блокнота; она сочувствовала Мине, и глаза ее наполнились слезами.

— Мне очень жаль, — сказала она и отвернулась. — А что такое ангута чхап?

— О, так называют таких людей, как мы, — неграмотных, кто не умеет читать и писать. Когда мы открываем счет в банке, мы ставим на бумаге отпечаток пальца, потому что не можем написать свое имя. Ангута чхап означает «отпечаток большого пальца».

— У тебя есть счет в банке? — спросила Смита.

Глаза Мины загорелись и погасли.

— Был. Когда я вышла из больницы, амми заставила меня снять все деньги. Сказала, что, если я этого не сделаю, она продаст Абру христианским монашкам. Мол, богачки из других стран готовы заплатить кругленькую сумму за индийского малыша.

— Что? — Смита чуть не подавилась чаем.

Мина угрюмо кивнула. Но потом ее лицо смягчилось.

— Да что с нее взять, диди? Бедная женщина пережила страшную потерю. Представь — потерять обоих сыновей! И все я виновата. К тому же у Абру нет другой бабушки. Так что я на нее зла не держу.

— А сейчас она по-прежнему грозится…

— Нет, уже нет. Перестала с тех пор, как я отдала ей деньги. Да и моя Абру пошла в отца. Иногда я вижу, как