Светоч Русской Церкви. Жизнеописание святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского и Коломенского - Александр Иванович Яковлев

Императора остыло и гнев забылся, митрополит Филарет был награжден как положено: алмазными знаками к ордену святого Андрея Первозванного.

Глава 4

Путь через тернии

Дело перевода Библии на русский язык не было забыто митрополитом Филаретом. Сам он за перевод не брался, занятый текущими делами сверх всякой меры, а главное – сознавая напрасность своих попыток. Между тем сознание важности и неотложности этого дела постепенно крепло в церковном мире. Церковнославянский язык оставался темным для большинства читателей Библии; люди со светским образованием давно уже обратились к французским и немецким переводам. Некоторые священнослужители брались за перевод уже частным образом.

Протоиерей Герасим Павский, уволенный в 1836 году с должности законоучителя наследника престола великого князя Александра Николаевича и царских дочерей Марии, Ольги и Александры Николаевен (отчасти вследствие отрицательного мнения владыки Филарета о его богословских статьях), был оставлен при Дворе с саном протопресвитера Таврического дворца. Освободившееся время он посвятил научным занятиям. В журнале «Христианское чтение» регулярно публиковались его статьи: «О богословии святого Григория Богослова», «Учение о Боге и опровержение Евномия и его последователей», «О Mipe и Ангелах», «О бессмертии и судьбе по смерти». Он продолжал переводить Библию и в ходе чтения лекций в Петербургской духовной академии знакомил студентов с переводом Ветхого Завета, доведенным до пророческих книг. Цель была проста: облегчить по возможности понимание священных книг. Списки его переводов переходили с курса на курс и сделались широко известны. Наконец лучшие из списков были литографированы в количестве 150 экземпляров. Примеру питерцев последовали студенты Московской и Киевской духовных академий. Отметим, что организация дела проводилась втайне от начальства.

Но вот в конце 1841 года митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), будучи в Петербурге, получил письмо без подписи, посланное из Владимира и осуждавшее литографированный перевод Павского: «Высокопреосвящен-нейший Владыко! Мысль, что Господь поставил Вас стражем Своей Церкви, дает смелость мне, последнему служителю Его, обратиться к Вашему Высокопреосвященству и представить Вашему вниманию некоторые из отступлений перевода от истины…». Разобрав некоторые сомнительные места перевода, аноним восклицал: «На русском языке едва ли когда являлось такое богохульство, как в литографированном переводе. Змий начал уже искушать простоту чад Святой Православной Церкви и, конечно, станет продолжать свое дело, если не будет уничтожен блюстителями Православия, которым Господь вручил водительство Своей Церкви…». В то же время ревнитель чистоты Православия не предлагал подвергать переводчика осуждению Церкви и отлучению, но – наложить на него «временную епитимию». «Самое действенное средство воспрепятствовать распространению перевода, – заключал аноним, – состоит в том, чтобы удовлетворить общему чувству нужды верным переводом, обнаружить в полном свете саму истину, которая имеет довольно силы состязаться с ложью и одержать над нею победу».

Митрополит Киевский передал письмо и приложенный к нему экземпляр перевода обер-прокурору Святейшего Синода графу Н. А. Протасову со своим заключением: «При самом поверхностном обозрении сего нечестивого творения нельзя не видеть с глубоким прискорбием, какое важное зло для Православной Церкви и Отечества нашего может произойти от распространения его в духовных учебных заведениях и в народе».

Обер-прокурор граф Н.А. Протасов

Граф Николай Александрович Протасов, уже несколько лет, с 1836 года, старавшийся навести в церковной жизни России жесткий порядок, возликовал. Он не сомневался, что тихий и послушный Владимирский архиепископ Парфений (Чертков) не имеет никакого представления об анонимном письме. А вот почему к нему, как к обер-прокурору, сразу не обратились Петербургский митрополит Серафим и Московский митрополит Филарет, которые также получили анонимные письма, – был вопрос. С престарелым владыкой Серафимом Протасов почти не считался, а с Московским Филаретом часто конфликтовал по самым разным поводам, зная о нерасположении государя к Московскому владыке. Теперь же у него в руках оказывался отличный повод для смирения слишком самостоятельного митрополита Московского, ибо митрополит Серафим поспешил отговориться болезнью. Протасов поручил провести закрытое расследование. Результаты ему доложили 10 февраля 1842 года, и лишь 11 февраля из Москвы пришел рапорт митрополита Филарета.

«Получив в одном из трех экземпляров известный Святейшему Синоду из Владимира неподписанный донос о существовании литографированного неправильного перевода некоторых книг Ветхого Завета с примечаниями, далеко уклоняющимися от истинного разума слова Божия и толкований святых отец… немедленно почувствовал себя озабоченным в отношении ко вверенной ему епархии, чтобы не насеялись плевелы…» Митрополит сообщает, что распорядился провести «скромным образом дознание» в академии. Как не вспомнить здесь один из советов святого Григория Богослова: «Не надобно иметь ни справедливости неумолимой, ни благоразумия, избирающего кривые пути. Лучше всего – во всем мера»!

Обращают на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, Московский митрополит явно медлил с рапортом в Петербург, видимо, надеясь, что дело как-нибудь уладится без шума. Он не мог не иметь представления о высоком филологическом уровне перевода протоиерея Герасима Павского и, очевидно, главную ошибку переводчика видел в том, что дело производилось слишком неформальным образом. Во-вторых, он единственный, кто не постеснялся назвать анонимный донос доносом, несмотря на все видимые благие намерения анонима.

Позднее открылось, что им был бакалавр Московской духовной академии иеромонах Агафангел (Соловьев). И ему можно было бы задать вопрос: почему же он открыто не обратился к своему епархиальному архиерею – митрополиту Филарету? Святитель знал почему: в сознании многих людей боязливых он по-прежнему связывался с распущенным по царской воле Библейским обществом и сомнительными знакомыми-мистиками. Узнал он и о мнении митрополита Серафима, умолявшего в своем письме обер-прокурора, «чтобы никто ни под каким видом и предлогом не отваживался посягать на переложение Священного Писания, долженствующего оставаться в том виде, в каком оно принято нами от наших благочестивых предков и доныне служило залогом нашего благоденствия». Мог ли он один переломить этот господствовавший в Церкви дух «боязливого неделания»?

В ходе многомесячного расследования чиновники не сумели проследить судьбу каждого экземпляра литографированного перевода, которые разошлись частью между лицами светскими. Выяснилось, что их имели десятки священников и даже некоторые архиереи – Литовский архиепископ Иосиф (Семашко), Тульский епископ Дамаскин (Россов), Саратовский Иаков (Вечерков), Харьковский Иннокентий (Борисов).

Между тем некто донес графу Протасову, что два Филарета, Киевский и Московский митрополиты, в частной беседе сошлись на том, что для лучшего понимания церковнославянского текста Библии все же полезно издать ее с комментариями и толкованиями. Граф не постеснялся поинтересоваться у владыки Филарета (Дроздова), говорил ли он такое? Святитель Филарет подтвердил. Граф проверил истинность его слов у другого Филарета (Амфитеатрова) и предложил Московскому митрополиту изложить суть их беседы на бумаге.

Вероятно, святитель сознавал, что увязает все более в трясине бюрократической интриги, но вырваться оказалось уже невозможно. Он написал бумагу, которую граф поспешил передать митрополиту Серафиму, нашедшему намерения своих собратьев «излишними» и «опасными».

Обер-прокурор Святейшего Синода с видом добросовестного служаки тут же передал Императору