Распускающийся можжевельник - Кери Лэйк

class="p1">Стук напрягает мои мышцы, но это не в дверь моей спальни. Он снизу. Голоса просачиваются сквозь пол, один из них папин, и я поднимаю голову, чтобы послушать, постукивая им по нижней части кровати.

— Ой. Черт. Я потираю боль и оглядываюсь на Шестого, раскаиваясь в том, что выругалась. Оставаясь неподвижной и тихой, я слышу, как папа что-то бормочет сквозь половицы. Разговариваю с кем-то.

Я поворачиваюсь обратно на шестого и прикладываю пальцы к своим сомкнутым губам, чтобы он оставался тихим и неподвижным.

Он кивает, вытаскивает мою подушку и прижимает ее к своей груди, в то время как я выскальзываю из-под кровати. Тихо пересекая комнату, я приоткрываю дверь и смотрю вниз через перила, туда, где я могу видеть главный вход.

Два солдата легиона, одетые полностью в черное, стоят по обе стороны от Арти, одного из охранников у ворот, который одет небрежно. Он пухлый мужчина с редеющими волосами и усталыми глазами, и выглядит маленьким и незначительным рядом с двумя другими, но именно он говорит, когда другие солдаты поднимают свои взгляды, осматривая интерьер дома. В одном из них есть что-то смутно знакомое — полный блондин, который стоит неподвижно, как доска, высоко вздернув подбородок. Все солдаты Легиона ведут себя с определенным гордым высокомерием, но его солдат почти надменен, напоминая мне мальчишек, с которыми я иногда сталкиваюсь на рынке.

Им нравится дразнить меня. Называют меня уродом. Дикарем. Я не посещаю их школы, поэтому для них я другая, а к "другому" здесь относятся неодобрительно.

Некоторое время назад один попросил меня сопровождать его на Третью улицу, квартал, состоящий из совершенно новых пустующих домов в районе Третьей фазы. Когда я отказалась, он в итоге ударился задницей об это и повалил меня спиной на один из фруктовых прилавков позади меня, рассыпав всю собранную мной картошку на землю. С тех пор он и его друзья были жестоки ко мне.

— Если ты что-нибудь увидишь, обязательно сразу дай мне знать, — говорит Арти, снимая свою поношенную кепку и потирая череп.

— Я знаю, что у Рена есть повод для беспокойства.

При этих словах блондин поднимает взгляд вверх, на меня, и я пригибаюсь, скрываясь из поля его зрения.

— Кто такой Рен? Этот глубокий голос достигает моих ушей, и я концентрируюсь на нем.

Я знаю, что слышала это раньше. Как ни странно, это прокатывается по моему позвоночнику, как неприятное дежавю. Что-то, что я, возможно, слышала во сне.

— Она его дочь, — отвечает Арти.

— О? От интриги в голосе незнакомца у меня по спине бегут мурашки, и я оглядываюсь на Шестого, чьи ноги торчат из-под кровати.

— Я понятия не имел, что у тебя есть дочь. Я бы тоже хотел задать ей несколько вопросов.

— Я никогда не предоставлял информацию. И она спит. Строгий голос папы говорит мне, что он раздражен тем, что его так долго задерживают, и когда он прочищает горло, я уверена в этом. Такой же звук он издает, когда я задаю слишком много вопросов.

— Я дам вам знать, если что-нибудь увижу. Спасибо, джентльмены.

Я выглядываю с балкона, пригибаясь чтобы незнакомец не передумал и не решил допросить меня.

Солдаты Легиона напрягаются, отдавая честь, которую папа без особого энтузиазма имитирует, прежде чем трое мужчин поворачиваются к выходу. Блондин бросает еще один взгляд назад, на перила, и я просто ловлю его взгляд, когда он уходит.

Как только они уходят, я скольжу по полу к краю кровати и приподнимаю юбку, под которой Шестой отодрал марлю со своей ладони, осматривая глубокую рану.

Рана, которая зажила.

Слишком быстро.

Я хватаю его за пальцы, дергаю за руку, чтобы рассмотреть поближе. Только припухшая красная линия шрама остается там, где порез был широко открыт прошлой ночью.

Положив большие пальцы по обе стороны от него, я осторожно нажимаю на края, создавая тонкую полоску канала, но она снова уплотняется.

Странно.

— Ты голоден? Спрашиваю я, выпуская его руку.

Он выразительно кивает и проталкивается вперед, как будто может выскользнуть из-под моей кровати.

Я хватаю его за плечо, ощущая твердый бугор мышц под своей ладонью.

— Оставайся в моей комнате, хорошо? Я собираюсь принести тебе завтрак, но оставайся здесь. Не показывайся пока папе на глаза.

Еще один кивок сигнализирует о его понимании, поэтому я выползаю из укрытия и направляюсь к двери. В тот момент, когда моя рука касается ручки, дверь открывается, и папа отступает на шаг.

— Прости. Он отводит свой пристальный взгляд от моего и сцепляет руки перед собой.

— Я думал, ты спишь.

Я поворачиваю голову обратно к кровати, где Шестой, слава богу, поджал под себя ноги, и обратно к папе.

— Мужчины у двери. Я слышала, как вы разговаривали.

— Эм… молодой человек ушел в самоволку. Один из их… кого-то они взяли под стражу.

— Заключенный? Я наклоняю голову, пытаясь направить его взгляд на себя, и когда он делает еще один шаг назад, я делаю один вперед, закрывая за собой дверь.

— Это тот, кого они ищут?

— Не заключенный, как таковой. Он по-прежнему отводит от меня взгляд, и я поняла, что это его поведение, когда он чувствует себя плохо из-за того, что скрывает от меня секрет.

Поэтому я, как обычно, прощупываю глубже. Если ничего другого не случится, это побудит его уйти, чтобы я могла привести Шестого в порядок и накормить.

— Они думают, что он проломил стену?

Он качает головой, как будто это нелепая мысль.

— Конечно, нет. Предупреждение — просто мера предосторожности. На тот случай, если бы ему каким-то образом удалось проникнуть внутрь.

— Он из того здания, не так ли? Тот, о котором я тебя спрашивал с дымовыми трубами?

— Рен, — предупреждает он, приподнимая подбородок ровно настолько, чтобы посмотреть на меня из-под нахмуренных бровей.

— Сегодня ты останешься здесь. Ни за что не покидай этот дом, ты поняла?

— Почему?

— Этот молодой человек довольно опасен.

— Заражен? Ясно, что он говорит о Шестом и мне чертовски любопытно узнать, что ему известно.

— Гораздо хуже. Если ты столкнешься с ним, сначала стреляй, а потом задавай вопросы.

От его предупреждения у меня стынет кровь — леденеет. Если не считать того небольшого навыка самообороны, которому он меня научил, и уроков обращения с пращой, он никогда не поощрял меня лишать жизни.

Никогда.

— Чего ты в нем боишься, папа?

Его взгляд блуждает повсюду, кроме меня, когда он качает головой.

— Больше никаких вопросов. Помни, что я тебе сказал. Увидимся за ужином.

Не говоря больше ни слова, он спускается по лестнице и выходит через парадную дверь.

Мгновение я стою там, переваривая последние пять минут. Все, что он сказал, не имеет для меня смысла.

Я спускаюсь на кухню, где в окна светит яркое солнце. Холодильник работает уже добрых два часа при дневном свете, так что теперь