Три недели страха - Си Бокс

— Отлично, — с энтузиазмом откликнулся я, думая, что предпочел бы пулю в голову или, по крайней мере, немного сна.

— Тогда в семь. — Харрис опять похлопал меня по плечу. — Я надеялся вас увидеть. У меня к вам много важных вопросов. И конечно, все секретные.

Я кивнул, как будто зная, о чем он говорит.

Карусель застонала, и появился багаж. Толпа бросилась к механизму, как если бы в результате этого их вещи показались бы раньше.

— Я должен выбраться из этого ада, — сказал Харрис, хлопая по ручной клади, которую привез из Лондона. — Увидимся в семь.

Я протянул руку, но он уже пробивался сквозь турецкое семейство к выходу. Полицейский, слышавший его замечания, прожигал глазами дырки в его пиджаке.

В тени между зданиями виднелись кучи грязного снега, и мое кремовое такси «мерседес» скользило сквозь утренний транспорт. Небо было свинцовым, а между деревьями я видел подъемные краны, похожие на доисторических океанских птиц.

Я снова посмотрел на часы. Дома было половина третьего ночи. Мне не терпелось позвонить. Я представлял себе Мелиссу и Энджелину в их кроватях и Коуди, ворочающегося на кушетке. И — это пришло из ниоткуда — Гэрретта Морленда в его «хаммере», наблюдающего за моим домом из темноты.

Я выпрямился и тряхнул головой, пытаясь отогнать видение.

Водитель такси наблюдал за мной в зеркало заднего вида и, когда я встретился с ним глазами, отвернулся.

Отель был переполнен людьми, прибывшими из разных стран во Всемирное туристическое бюро. Мой номер оказался не готов, поэтому я оставил багаж, сунул руки в карманы и пошел прогуляться по Курфюрстендамм — главной торговой улице Берлина, известной, как Ку'Дамм. Шикарные магазины, рестораны, суета. Я не мог поверить своим глазам, видя, что уличные торговцы все еще продают куски берлинской стены, чьи последние аутентичные остатки исчезли почти двадцать лет назад, а также поддельные восточногерманские военные фуражки и бинокли «Штази», изготовленные в Азии. Чернокожие африканцы торговали ювелирными изделиями на простынях, которые можно было собрать за две секунды, если в квартале появится полицейский. Женщины присматривались к мехам и сумкам, а в сыром холодном воздухе висел запах сигарет, напомнив мне Коуди.

Что-то, чего я не мог объяснить, не давало мне покоя. Я приписывал неспособность определить это последствиям полета, однако неопределенность меня мучила, подобно камешку в ботинке, который я не мог найти и выбросить.

В Берлине все еще встречались довоенного типа мужчины в шляпах и женщины с подкладкой на плечах, хотя, казалось, на улицах стало меньше немцев и больше североафриканцев, арабов и турок.

Я дошел до большого супермаркета «Ка-Да-Be», прежде чем перейти улицу и повернуть назад. В отличие от дома, где мы берегли каждый цент с тех пор, как усыновили ребенка, здесь мои расходы оплачивало бюро. Мой бумажник был набит евро, а кредитная карточка хорошо заряжена. Я не мог роскошествовать, но мог съесть и ланч из белых сосисок с пивом и видом на «Сломанный зуб» — разбомбленную церковь, которую берлинцы не стали реконструировать после Второй мировой войны.

За едой и питьем я пытался определить, что беспокоило меня во время прогулки. Наконец, когда я откинулся на спинку стула и стал ждать, когда официант принесет мне сдачу и квитанцию, я осознал, что меня тревожило не то, что я видел на улице, а то, чего я не видел.

Дети. Там не было детей. Очевидно, более старшие находились в школах. Но за всю прогулку я не встретил ни одной детской коляски и ни одной матери с ребенком. Казалось, и улица, и город населены только взрослыми. Я подумал, как странно и ужасно жить в мире без детей. До сих пор эта мысль никогда не приходила мне в голову. Здесь, в Берлине, по непонятной причине не было ни единого малыша, наполняющего день шумом и безобидным хаосом. Вместо этого повсюду царили покой и антисептический порядок.

Когда я убирал счет в бумажник, я достал фото Энджелины, сделанное несколько месяцев назад. На нем она улыбалась и тянулась к камере, пытаясь потрогать линзы.

Хотя это было только фото, Энджелина оставалась единственным ребенком в поле зрения, и ее хотели отобрать у нас, превратив наш дом и нашу жизнь в холодный и спокойный Берлин.

Несмотря на слова Линды ван Джир, что моя работа в офисе под угрозой, я решил перезаказать обратный билет на следующий день после моей встречи с Харрисом. Я боялся за жену и дочь, и мне уже не хватало их. Линда будет сердиться, но я вернусь со сделкой с «АмериКан» в руке, так что она это переживет.

Придя в отель, я обнаружил сообщение от Мэлколма Харриса. Он был вынужден отложить наш обед до конца недели. Возникли осложнения, и он должен был на несколько дней вернуться в Лондон.

Я скомкал записку и швырнул ее через вестибюль отеля.

Глава 11

Следующие четыре дня я провел как в аду. Ожидание возвращения Мэлколма Харриса в Берлин было пыткой. Мне до смерти надоели туроператоры, журналисты и приветствия с поцелуями, которыми приходилось обмениваться с европейцами, а также сигаретный дым и толпы.

Я говорил с Мелиссой каждый вечер. Все было прекрасно, но напряжение росло, поскольку мы оба ожидали взрыва в любой момент. Она хотела, чтобы я вернулся. Я тоже этого хотел. Гэрретт в любой момент мог появиться в нашем доме. Дружки Луиса тоже могли заглянуть. Коуди мог напиться. Морленд мог решить, что три недели слишком долгий срок.

Я все время смотрел на часы во время встреч и в моем номере в отеле по ночам, пытаясь определить, что делают сейчас Мелисса и Энджелина. Единственным светом в эти дни были моменты, когда Мелисса подносила Энджелину к телефону. Я говорил с ней, и она после паузы пищала «Па?» с удивлением, заставлявшим меня громко и радостно смеяться.

Вечером, когда я должен был, наконец, встретиться с Харрисом, Мелисса не ответила на звонок.

В Денвере было десять утра, и никого не было дома. Я почувствовал, как что-то горячее и кислое подступает к моему горлу, и попытался с этим справиться. Для паники у меня было недостаточно информации.

Я не оставил сообщения, но прошел заново всю процедуру, пытаясь дозвониться на сотовый Мелиссы, но ее телефон был отключен. Что происходит?

Коуди, подумал я, и снова прошел через длинную процедуру, разговаривая с междугородным оператором, называя номер моей телефонной карточки… узнав, что его телефон тоже отключен.

У меня оставалось мало времени, но я позвонил домой снова и услышал автоответчик.

— Дорогая, — сказал я, — что, черт возьми, происходит? Я пытаюсь дозвониться до тебя и Коуди. Позвони в мой отель и оставь сообщение. Я собираюсь на деловой обед, но позвоню, как только вернусь. Хочу быть уверенным, что все в порядке. Люблю тебя и Энджелину. Ты должна держать свой телефон включенным.

Я курил кубинскую сигару исключительно с целью самозащиты — все курили в темном переполненном баре «Гавана-Хаус», — и ждал в вестибюле моего отеля Харриса. Он опаздывал на полчаса. Куря сигару и потягивая берлинское светлое пиво, я рисовал в уме сценарии, объясняющие, почему Мелисса не подходила к телефону. Мелисса и Коуди решили отправиться за покупками и повести Энджелину в зоопарк, и оба забыли включить свои сотовые телефоны; Мелисса повела Энджелину к педиатру на давно назначенный осмотр, о котором она, несомненно, говорила мне, но я об этом забыл, и она и Коуди подчинились надписи «Не включать сотовые телефоны» в приемной (хотя казалось бессмысленным, что Коуди вдруг решил подчиняться правилам); произошла авария, оборудование отключилось, сделав обычные и сотовые телефоны бесполезными.

Были и не столь невинные объяснения. Коуди и Мелисса были арестованы денверской полицией в связи с избиением и смертью Луиса Кадены, и Мелиссу допрашивали детективы; судья Морленд и его сын Гэрретт решили, что месяц — слишком долгий срок, и явились с отрядом копов, чтобы силой забрать Энджелину, последовала драка, приведшая к аресту Коуди и Мелиссы; оба признались в давней любви друг к другу, усадили Энджелину в «хонду» и отправились в Вегас.

Несколько голов повернулось, когда Мэлколм Харрис прошел через плотно занавешенный вход. Его узнали. На туристической ярмарке он был призом. Возвращение домой с его деловой карточкой впечатляло боссов. То, что Харрис направился прямо ко мне, удивило пару старых боевых туристских лошадей женского пола из Флориды, а одна остролицая особа, которая, вероятно, когда-то продавала автомобили, вскочила со стула и потянула его за рукав. Я обратил внимание на его нетвердую походку — возможно, он уже где-то выпил. Лицо Харриса похолодело, когда женщина обняла его, но он игриво улыбнулся и обнял ее в ответ с энтузиазмом двенадцатилетнего мальчика, обнимающего ненавистную тетю.