Осколки (СИ) - Ангел Ксения

– Ты принес мне пустышку! – яростно ответила она, сверкнув глазами. – Камень был обесточен, в нем не было ни капли магии. Тот, кто отдал его, знал, что ты принесешь его мне. Хотел этого. Он…

– Некромант угрожал тебе, верно? – Роланд шагнул к ней, взял за плечи, запрокинул ее голову и заглянул в лицо, пытаясь высмотреть на нем остатки страха. Его не было. Все же Лаверн умела носила маски. – Поэтому ты бежишь?

– Не лезьте в это, лорд Норберт, – криво усмехнулась чародейка. – Я не могу дать вам того, что вы действительно хотите. Я не могу дать вам ничего. Боюсь, в этой игре вы проиграете.

– А ты? Выиграешь?

Она сникла и опустила глаза. И как-то обмякла в его руках, будто на плечи ей возложили небеса и Лаверн согнулась под их тяжестью. Но лишь на миг. После она улыбнулась – холодно и зло. И сказала тихо:

– Постараюсь.

Лаверн

Приговор обездвижил, лишил воли и голоса. Лишил возможности дышать.

Лаверн была слишком беспечной, не просчитала все варианты. Опасалась Капитула, короля, шаманов степняков, отвергнутых ею мужчин, но не того, кого следовало опасаться сильней всего.

С того самого дня, как они встретились впервые…

…Она помнила лес.

Толстые стволы сосен с исходящими ароматной смолой чешуйками коры. Кроны деревьев, вспарывающих небо, рассекающих облака пышными шапками ветвей. Волглая земля, усыпанная длинными иглами. Бугры буреломов, заросших густым ковром мха. Остро пахло прелой хвоей, перегноем и кровью. Лаверн хватала эту смесь распахнутым ртом, слизывала соль с растрескавшихся губ. Она не сразу поняла, что это ее кровь.

Лаверн бежала уже несколько часов. Знала: остановится – умрет. Подол платья изорвался в клочья, и они путались при беге, пеленали уставшие ноги. Ей пришлось разуться, чтобы проскользнуть незамеченной мимо караула, оттого ступни, оцарапанные обломками веток и осыпавшейся хвои, кровили свежими порезами. Лаверн понимала: это след, по которому ее найдут. Понимала, потому бежала почти без отдыха. Позволяла себе лишь недолгие минуты передышек. Делала маленький глоток воды из дорожной фляги, крепко привязанной к поясу, а затем стояла, вглядываясь в постепенно сереющее небо, будто искала там… Что? Помощи? Лаверн давно убедилась, что никто не станет ей помогать.

Она – вещь, отданная в пользование высшему лорду. Вещь, посмевшая нарушить священную клятву сделки на крови. Кому какое дело, что клятву давала не она? И что она соблюдала ее долгих семь лет?

Первое время она думала, что погони нет. Лес казался спокойным, даже умиротворяющим. Задорно щебетали птицы, стрекотали чешуйчатыми крыльями большие рогатые жуки, скрипели, покачиваясь, крепкие стволы вековых сосен. Лаверн впитывала кожей вязкий, желанный запах леса. Запах свободы.

А потом она услышала собак. Вдали, обманчиво тихим лаем они известили ее, что укрыться не выйдет. Но страх упрямо гнал ее вперед, в чащу. Если бы удалось найти воду, хоть мало-мальски широкий ручей, возможно, собаки сбились бы со следа. И Лаверн удалось бы спастись.

Она знала: если ее найдут, пощады не будет. Она умрет, но перед смертью юный лорд вволю позабавится в пыточной, которую он гордо именует лабораторией. От отца Даррел взял многое: жестокость, властность, фантазию в плане придумывания новых пыток. За те несколько дней, что он провел с Лаверн в замке, ни одна из них не повторилась… И сегодня, если Лаверн попадется, ее ждет особенно жестокая. В отличие от отца, который всегда чувствовал черту, Даррел совершенно не умел останавливаться вовремя.

От навязанной ужасом картинки Лаверн содрогнулась. И обещала себе, что, если ее нагонят, она найдет способ не попасть в руки хозяев живой. Все же смерть в некотором роде – избавление.

В некотором… Именно сейчас отчего-то до боли не хотелось умирать.

Шум в ушах. Ужас, который гонит вперед. Свист. И лай собак, подстегиваемых азартом погони, слышится уже откуда-то справа и намного ближе. Ржание лошади, а потом и хрип ее, когда она появляется внезапно прямо перед Лаверн. Вздыбленные полукружья копыт и лоснящееся брюхо, пена на губах вороного. Синяя с серебром куртка для верховой езды. И противная усмешка Даррела, которая всегда означала лишь одно: он не прочь поиграть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Попалась! – радостно объявил он, будто эта погоня и в самом деле невинная игра.

Рядом с ним неизменно – свита. Семь преданных вассалов. Лаверн не помнила их лиц и имен, они была настолько похожи, что легко было спутать. А имена Даррел использовал редко. Он вообще редко говорил с ними, когда был с Лаверн. Только демонстрировал ее, молча. Играл на ней, как на арфе, и Лаверн пела. За несколько дней, которые молодой лорд провел в замке, она выучила все ноты боли, а Даррел был отличным менестрелем.

Эти семеро пока не научились играть, но наблюдать за игрой любили. Наверное, оттого он и взял их с собой сегодня – показать, как следует учить непокорных рабынь.

– Пожалуйста… – Губы занемели и не слушались. Лаверн попятилась, споткнулась о сломанную ветку и больно приземлилась на копчик. Из глаз посыпались искры, сердце колотилось так быстро, что, казалось, вот-вот взорвется. На глаза навернулись слезы: то ли от боли, то ли от отчаяния.

Даррел спешился, изящным движением смахнул несуществующую пылинку с лацкана и повернулся к Лаверн. Он приближался нарочно медленно, знал, что страху, как сладкому плоду, следует дозреть, налиться соком. Ему доставляло удовольствие смотреть, как она отползает, мечется, понимая, что бежать некуда. Даррел свистнул, и собаки окружили ее кольцом. Открыли пасти, вывалили розовые шершавые языки. С длинных клыков на землю капала липкая слюна.

– Ты плохо себя вела, – констатировал Даррел, подходя совсем близко. Она чувствовала аромат хмеля и ладана. От этой смеси ей всегда становилось дурно. Или же не от смеси, а оттого, что сразу после этого запаха следовала боль? – Придется тебя наказать.

Лаверн захотелось умолять о пощаде, и от этого во рту собиралась вязкая, противная слюна. Кукла. Точно кукла – без гордости и воли, игрушка в руках высшего лорда. Так ей твердили с детства, а она взяла и поверила.

– Раздевайся.

Не приказ – удар. Пощечина, и Лаверн пытается прикрыться, чтобы скрыть унижение.

– Я сказал, раздевайся!

У ее ног разворачивается гибкое кольцо плети. Лаверн знает, следующий удар – ее.

Пальцы дрожат и не слушаются, а пуговиц так много… Смешно. От ее дорожного платья мало что осталось, но петли держат крепко. Не поддаются.

– Встань.

Не дожидаясь исполнения приказа, Даррел хватает ее за руку и больно сжимает, рывком ставит на ноги.

– Ничтожество… – шепчет ей в губы, при этом лицо его искажено такой яростью, что Лаверн цепенеет. Сегодня Даррел нетерпелив, потому не ждет, когда она справится с пуговицами сама. Его рука тянется к горлу, стискивает шерстяной ворот и с силой рвет. Бусины темных пуговиц осыпаются на ковер из мха и хвои.

Лаверн помнила россыпь их, будто кто-то опрокинул горсть черники. Рваную ткань нижней рубашки. Холод на обнаженной груди. И предвкушающий смешок одного из свиты Даррела, кажется, Лиама.

– Дай поиграть с девкой.

– Потом, – отмахнулся Даррел. – После меня. Ее на всех хватит.

Он толкнул ее на землю, навалился сверху, ладонь больно сжала грудь, а рукоять хлыста царапнула щеку.

– Отец берег тебя, не давал мне играть, – шепнул Даррел ей на ухо. – Но здесь его нет. Его вообще нет.

И не будет. Он мертв.

– Ты всего лишь грязная девка. В тебе нет магии. Нет ничего. Потраченные годы, ресурсы. Ради чего?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Если бы она знала…

– Сегодня ты станешь такой же, как и та, которая тебя родила. Шлюхой.

Неправда, мама не была такой! Она была доброй. И любила сад. В саду цвели розы и маргаритки, и яблоня родила каждый год. Мама варенье варила, а потом… Набег враждебного клана, крики, огонь, пожирающий крыши соседских домов. Вооруженные, одетые в меховые накидки мужчины. Изломанное тело отчима у плетеных из лозы ворот. Мама взмахнула рукой, и на ладони ее расцвела едва заметная тень проклятия…