Дети железной дороги - Эдит Несбит

– Постой, – проговорил Перкс, все еще сидевший спиной к гостям. – Я готов взять назад каждое слово, которым я вас огорчил. Нелл, скорее ставь чайник!

– Мы потом унесем вещи, если они вас огорчают, хотя вы тогда расстроите людей, которые их подарили, – сказал Питер.

– Меня уже не огорчают… Я не знаю… – он, наконец, повернулся в кресле, и у него было странное, перекошенное лицо. – Я даже не знаю, что меня больше радует. Не столько все-таки подарки, хотя собрание вышло первоклассное, сколько доброе расположение людей. Я даже не подозревал, что нас окружают такие люди. А ты, Нелл? Ты – подозревала?

– Все вели себя достойно, Берт, кроме… – Нелл запнулась, – если ты хочешь знать мое мнение, то я скажу, что ты устроил совершенное безобразие – и совершенно без повода.

– Я, конечно, неправильно подумал. Но ведь, с другой стороны, если человек сам себя не уважает, то разве люди станут его уважать?

– Вас все и уважают! С кем мы ни говорили, каждый произнес именно это слово! – радостно воскликнула Бобби.

– И если вы это поняли, то вас это должно радовать, – просияла Филлис.

– Фу! – вздохнул Перкс. – Так вы остаетесь на чай?

Когда сели за стол, Питер сразу же предложил тост за здоровье мистера Перкса. Пили, разумеется, чай, но тосты произносились по всем правилам. А в конце тост произнес сам виновник торжества:

– Я пью за то, чтобы гирлянда моих друзей вечно зеленела!

Дети не ожидали, что Перкс может выражаться столь поэтически.

* * *

– Веселые они ребятишки! – говорил мистер Перкс, когда они с женой укладывались спать.

– Они-то чудесные, благослови Бог их сердца. Зато ты – самый тяжелый и невыносимый человек на белом свете. Я просто сгорала сегодня со стыда, вот что я тебе скажу.

– Это ты напрасно, старуха. Я же исправился, когда понял, что это не благотворительность. А подачек я и впредь ни от кого не приму.

* * *

Праздник по случаю дня рождения принес радость всем. Мистер Перкс, миссис Перкс и младшие Перксы радовались новым вещицам и добрым мыслям своих соседей. Дети из «Трех Труб» радовались, что план их, чуть было не сорвавшийся, все же осуществился. Миссис Рэнсом радовалась всякий раз, когда видела в подаренной ею коляске веселого, упитанного малыша. А мистер Перкс, обойдя с благодарностью всех, от кого были присланы ему подарки, радовался тому, что у него, оказывается, так много добрых друзей.

– Да, – рассуждал Перкс, – важен не поступок сам по себе, а то, с какими чувствами и намерениями человек его совершил. И если бы это была благотворительность…

– Опять ты про свое! Пойми, что если бы даже мы впали в такую нужду, что пришлось бы просить, то никто бы не пришел к нам с подачкой, а пришли бы с дружеской помощью.

Когда однажды к Перксам заглянул священник, она обратилась к нему с тем же вопросом: «Их подарки – это ведь было дружеское расположение?»

– Я думаю, это любовь, и дружба, и милосердие, – ответил священник.

Как видите, все получило хорошее завершение. Но помните, что когда вы хотите помочь человеку, надо сделать это обдуманно и осторожно, чтобы не обидеть его. Потому что, как сказал после долгого размышления Перкс, важен не поступок сам по себе, а то, с какими чувствами и намерениями он совершается.

Глава X

СТРАШНАЯ ТАЙНА

В первые недели жизни в «Трех Трубах» дети много думали и говорили о папе. Они часто задавали маме вопросы: где он, что делает, когда вернется домой? Но время шло, и о папе стали заговаривать реже. Бобби уже давно чувствовала, что когда говорят о папе, у мамы делается плохое настроение. Вскоре и Питер с Филлис почувствовали то же самое, хотя им трудно было передать свои чувства словами.

В один из дней, когда мама так заработалась, что отказывалась спуститься к ним хотя бы на десять минут, Бобби принесла ей чай в скудно обставленный закуток, который она называла маминой рабочей комнатой.

Там почти не было мебели. Только стол, стул и половичок. Правда, еще большие горшки с цветами всегда стояли там на подоконниках и на каминной полке. Детям это нравилось. Казалось, что возле трех длинных незанавешенных окон собрались кусочки лесной и луговой земли. И они, глядя на цветы, начинали представлять себе лиловые холмы и непрерывно меняющуюся картину неба с облаками и синевой.

– Мамочка, милая, вот я принесла чай, – сказала Бобби, – выпей, пожалуйста, пока он горячий!

Мама положила свое перо на стол, рядом с россыпью страниц, испещренных ее рукой. У мамы был мелкий почерк, похожий на печатные буквы в книгах, но только гораздо красивее… Но вдруг она, резко наклонив голову, вцепилась обеими руками в корни своих волос, как будто собираясь вырвать их прочь.

– Милая мамочка! Так сильно болит?

– Нет. Болит, но не так сильно… Бобби, как ты думаешь, Питер и Филлис не начали забывать папу?

– Мама, ты что? – с возмущением проговорила дочка. – Как ты могла такое подумать?

– Вы совсем перестали про него спрашивать…

Бобби постояла с минуту молча, переминаясь с ноги на ногу.

– Мама, когда мы одни, мы всегда говорим о папе.

– А со мной – нет. Почему?

Бобби было не так просто ответить на этот вопрос.

– Ты… – начала девочка и замолчала. Подыскивая слова, она стала ходить взад и вперед по комнате, подходя к окнам и вглядываясь в даль.

– Подойди ко мне, – попросила мама. Бобби подошла.

– Попробуй сейчас, – сказала мама, обнимая старшую дочь и кладя ей на плечо свою взъерошенную голову, – попробуй мне объяснить, почему со мной вы не говорите о папе.

Бобби становилось тревожно.

– Ну, скажи мне.

– Понимаешь, – начала девочка, – нам стало казаться, что ты очень несчастна из-за того, что папа не с нами. И поэтому я решила, что от разговоров тебе будет еще хуже. И я их прекратила, эти разговоры.

– А Питер и Филлис?

– Мне трудно за них говорить, но, по-моему, мама, они чувствуют то же самое.

– Бобби, девочка, – проговорила мама, продолжая клониться головой к ее плечу. – Я тебе скажу. Кроме того, что мы разлучены, мы с папой несчастны еще по одной причине. Ты даже не можешь представить себе, какая это беда. Тебе будет очень тяжело узнать правду о том, что произошло. Но будет гораздо хуже, если вы совсем забудете папу. Хуже этого уже ничего не может быть.

– Значит, случилась беда, – тихим голосом проговорила Бобби. – Я тебя не стану расспрашивать, но только скажи, это непоправимо?

– Нет, – отвечала мама, – когда папа вернется к нам, можно будет считать, что худшее позади.

– Ах, мама, если бы я могла чем-то тебя утешить! – с горечью воскликнула Бобби.

– Разве же ты меня не утешаешь? И вы все. Раньше вы, бывало, ссорились, а теперь у вас мир. Неужели меня не радует, когда вы приносите мне цветы, чистите мои туфли, спешите заправить мою постель прежде, чем я сама успеваю за это взяться.

Раньше Бобби сомневалась, что мама замечает все эти мелочи.

– Это же все такие пустяки!

– Мне надо успеть с работой, – сказала мама, напоследок прижимая к себе Бобби, – пока никому ни слова.

Вечером, перед тем как лечь спать, мама не стала читать детям книжку, а начала рассказывать историю об играх, в которые они играли с папой, когда в детстве жили по соседству в деревне. У мамы были братья, и у папы тоже были братья. И вот всякие забавные истории о мальчишеских шалостях и забавах, рассказанные мамой, рассмешили детей и доставили им большую радость.

– Жалко, что дядя Эдвард умер, не став взрослым, – с грустью сказала Филлис, когда мама зажигала свечи в спальне.

– Да, вы бы его очень любили. Он был очень смелый и любил всякие приключения. Кое-что он, конечно, делал во вред. Но все равно его все уважали, и все хотели с ним дружить. А дядя Реджи теперь на Цейлоне. И папа тоже от нас уехал. Я думаю, они бы порадовались, если бы узнали, что мы сейчас говорим про то, какими они были в детстве. Как вы думаете?

– Дядя Эдвард – нет, – с грустью прошептала Филлис. – Он ведь на небесах.

– А я думаю, что и он это чувствует. Бог ведь принял его к себе. А мы его помним. И разлучены мы ненадолго. Когда-нибудь встретимся снова.

– А дядя Реджи и папа скоро к нам вернутся? – спросил Питер.

– Да, милые, конечно, они вернулся. А сейчас нам всем пора спать.

– Спокойной ночи! – отозвались дети хором.

– Мамочка, – проговорила Бобби, еще крепче, чем днем, прижимаясь к маме, – я теперь люблю тебя так, как никогда еще не любила!

Девочка не переставала думать о том, какая же беда могла случиться с папой. И она постепенно проникалась уверенностью, что папа умер – так же, как и бедный дядя Эдвард. Если бы папа был болен, разве мама не ездила бы к нему в больницу? Разорился? Но разве мама боится бедности? Это она не назвала бы бедой. Мама не убивалась бы так из-за денег.

– Надо перестать думать, – уговаривала себя Бобби, – хорошо хоть мама заметила, что мы не ссоримся больше. Нам надо быть еще дружнее.