Свора Герострата - Антон Первушин

Я вижу, они переговариваются друг с другом, недоумевают, как такое получилось, что оказались они вдруг на странном поле, разбитом на черные и белые клетки. Они еще не понимают, какая угроза нависла над их жизнями; они не видят той копошащейся на темной половине нечисти, что готовится к штурму, бренча хорошо смазанным оружием; не видят застывших взглядов; не видят пустых, навсегда лишенных выражения лиц...

Все это вижу я.

Мне хочется предупредить их, крикнуть, чтобы перестали они галдеть и пожимать плечами, чтобы увидели наконец, откуда исходит настоящая опасность и приготовились встретить ее, дать отпор. Но Герострат проводит ладонью над доской, а когда я поднимаю глаза, чтобы посмотреть на него, подносит указательный палец к губам, приказывая молчать.

Он все так же ухмыляется, зубы его блестят, а лицо его, подобно доске, разделено на две половины. При виде этого я начинаю понимать, почему глаза Герострата так часто смотрят в разные стороны. Потому что они - глаза двух разных существ. Здесь не один человек (враг!) Сидит за столом - их двое, и в одном из этих двоих я с ужасом узнаю самого себя.

А Герострат кивает довольный тем, что я понял, отводит руку, показывая пальцем куда-то в сторону. Я перевожу взгляд и вижу тот самый угол, в котором живет паук, только под колыхающейся от неощутимого сквозняка паутиной разбросаны не белые и черные фигурки, а люди - снова люди - и уже не живые, недоумевающие, как нас сюда занесло, а мертвые, для которых вопросов больше не осталось.

Там лежит Мишка Мартынов в переплетении трубок, в белой пропахшей медикаментами палате; там на грязном асфальте распластался Венька Скоблин с разнесенной в кровавые брызги головой, там лежит Андрей Кириченко, у него просто остановилось сердцеи, там же рядом - Эдик Смирнов. Под ними растекается кровь, и пыль, смачиваемая ее медленным, но непрерывным потоком, собирается в темные мокрые комки.

Я пытаюсь разглядеть среди тел, кого же Герострат выбрал "конем интересной фигурой", но не успеваю, не успеваю, потому что двуликий хозяин комнаты тихо, но отчетливо произносит:

- НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!

Меня разбудил телефонный звонок в прихожей.

Я выпрямился и чуть не свалился со стула. Продрал глаза.

В окно кухни светило солнце, на столе лежала подушка. Е-мое, подумал я. Проспал!

Взглянул на часы. Так и есть: 10.56. Первый случай после армии, чтобы я проспал почти до одиннадцати. С ума сойдешь с вами.

Острые переживания сна уходили, медленно смазывались, блекли.

Трубку сняла мама:

- Да-да... Кирилл? Помню, конечно... Нет, он еще спит... Как? Что ты говоришь?.. ДА КАК ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКОЕ?!

Голос мамы изменился и на такую ноту, что я подпрыгнул на своем месте, вскочил и устремился в прихожую.

- Да, Кирилл, хорошо... я передам...

Но она уже положила трубку.

- Мать, что случилось?! - закричал я, чувствуя, как самого начинает трясти от готовности услышать самое плохое.

- Преподавателя вашего... Гуздева, - проговорила мама, с трудом шевеля побелевшими губами, - полчаса назад... убили. Прямо на лекции... Там еще кто-то из студентов пострадал. Что такое делается, Боря?!

Вопрос мамы я оставил без ответа. Я сполз по стене на корточки прямо здесь, в прихожей. Я не знал, то ли истерично расхохочусь сейчас, то ли истерично же разрыдаюсь. В один момент я оказался на грани срыва, и куда бы меня повело, в какую форму истерии, не мог анализировать ни тогда, ни теперь. Помню только, как пульсировала перед глазами багровой надписью поперек всего мира нелепая неправильная фраза из сна: "НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!", и еще скороговоркой по периферии сознания проскальзывало: "Конь - интересная фигура. Фигура интересная - конь."

СХЕМА!

Я стиснул виски ладонями.

Просчет, просчет, ошибка. Гуздева не было в списке, да и как он мог там быть?! Я же зациклился на том, что Герострат угрожает моим БЛИЖАЙШИМ друзьям, моим ровесникам. И если теперь составлять новый список, то можно будет включить туда полгорода, и все равно нельзя будет сказать, кого Герострат выберет новой жертвой. Дьявол, дьявол, а не человек!

НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!

- Что с тобой, Боря? - заволновалась мама, и голос ее прозвучал, как из другой вселенной.

Нужно собраться, не допустить истерики: испугаешь маму, да и истерика тебе ничего не даст...

Я встал. По стеночке. Сильная тошнота и звон в ушах.

- Ничего-ничего, успокойся, мам, - пробормотал я совершенно чужими губами.

И мой собственный голос прозвучал, как из другой вселенной.

- Это я так... от неожиданности... армию вспомнил...

Мама поверила.

Хоть я и в должной мере неохотно делился с ней воспоминаниями о происходившем в "горячих точках", старался свести все к фразам типа: "Да ничего особенного", "Постреляли - разбежались", "Пугали больше", "Нет, для нас никакой опасности не было" - она все-таки сознавала, что это даже не полправды, и то, что происходило ТАМ на самом деле, отпечаталось где-то во мне и не оставит уж до гробовой доски, но лучше не бередить, не тревожить старые раны. И конечно, мое состояние в тот момент прекрасно укладывалось в схему простейшего психологического этюда: убийство Гуздева - стрельба в "горячих точках" - жестокий приступ воспоминаний.

Мама поверила и сразу захлопотала. Как маленького довела меня до кресла в гостиной, усадила, побежала к аптечке за валерьянкой. Но когда вернулась, я уже прочухался, встал, отрицательно покачал головой при виде пахучего лекарства и начал собираться.

- Боря, ты куда?

- Пойду выясню подробности.

Времени терять нельзя, думал я, выходя из дома. Время теперь имеет цену крови. Равновесие на доске шаткое; если Герострат разглядит замысел моей комбинации, пойдут косяком обмены, и чтобы не допустить еще одного жертвоприношения, моя задача - отыскать этого маньяка за сегодняшний день. До полуночи. И ты его найдешь и уничтожишь! И пусть попробует кто-нибудь меня остановить...

Глава двадцать девятая

Телефонные войны продолжались.

В маленькой квартире на Приморском проспекте прозвенел телефонный звонок.

Звонка ждали. Юра Арутюнов поспешно снял трубку; на том конце хорошо знакомый ему голос произнес длинную очень странно прозвучавшую фразу на очень странном языке. Взгляд Арутюнова остекленел. Разгладились морщинки на коже лица; оно приняло отчужденное выражение.

- Ты слышишь меня?

- Да, я слышу вас.

- Ты знаешь, что нужно делать?

- Да, я знаю, что нужно делать.

На том конце провода положили трубку. Под монотонный звук коротких гудков, Юра пересек комнату. Свою трубку он оставил на столике, аккуратно положив ее рядом с аппаратом.

Он направился на кухню, выдвинул ящик кухонного стола и несколько минут с тупым недоумением изучал его содержимое. Там было два десятка прекрасно заточенных столовых ножей. Ими удобно резать, но не колоть: концы их были затуплены. А это не устраивало Юру.

Задвинув ящик на место, он перешел в ванную комнату и там - все с тем же тупым недоумением - долго разглядывал безопасную бритву. Потом выронил ее - бритва громко цокнула о кафель.

Арутюнов нашел себе подходящее оружие в ящике письменного стола. Рассматривая его в лучах майского солнца, проникавших в гостиную комнату через широкое окно, удовлетворенно кивал, что-то бормоча себе под нос. Окажись в комнате посторонний, он вряд ли понял бы хоть слово из этого бормотания: бессвязный набор звуков, странно искаженных слов, подобно тому, что бессвязно бормочет во сне легко возбудимый человек.

Выбрав оружие, Юра Арутюнов уселся на диван и приготовился ждать.

Аналогичный звонок оторвал Люду Ивантер от домашнего задания по английскому. Фраза, произнесенная на том конце провода, несколько отличалась от той, которую услышал Юра десять минут тому назад. И последующие действия ее поэтому тоже отличались.

Оружия Люде искать не пришлось. Под стопкой белья в задвижке шифоньерки у нее была спрятана коробка с гигиеническими пакетами. Под пакетами там лежала простенький деревянный футляр, закрывающийся на ключ. Люда извлекла футляр, открыла его и с минуту разглядывала маленький очень изящно сработанный револьвер. "Брон-спорт". Калибр: 6,35. Подарок Герострата.

Потом Люда застелила тахту в гостиной комнате свежими простынями, спрятала револьвер под подушку, разделась и приняла душ. Тщательно вытерлась и долго стояла у зеркала, внимательно изучая свое обнаженное тело. Затем улеглась на тахту и приготовилась ждать.

В таком виде и застала ее мать, вернувшись с работы.

- Ах ты! - чуть не задохнулась она, увидев дочь голой и расслабленной на свежих простынях.

Люда засунула пальцы под подушку.

Еще один, третий по счету, и очень похожий на два предыдущих звонок прозвучал в рабочем кабинете одного из замов министра внутренних дел.