Свора Герострата - Антон Первушин

- Этот вот, - Кирпичников кивнул в сторону лежащего у подъезда тела, - вышел из дома около пяти, вытащил пистолет и без предупреждения застрелил вон того, - кивок в сторону второго. - Был еще какой-то третий. Сначала упал носом в землю, а когда стрелок вырубился, подобрал его пистолет и быстренько смылся.

- Я посмотрю?

- Нужен ты больно...

Хватов обошел толпящихся свидетелей и двинулся к телу "стрелка". Там толпа была погуще: как всегда падкие на ЧП жильцы окрестных домов собрались поглазеть на работу "несомненно доблестной, но утопающей в цунами преступности" милиции. Растроенный участковый пытался увещевывать их, что-бы разошлись. Любознательные не расходились. В конце концов участковый махнул рукой, вытер вспотевший лоб платком и закурил.

Хватов остановился над мертвым Кириченко, долго вглядывался в запрокинутое лицо, сравнивая его с тем на маленькой фотокарточке в пухлой, но нигде не зарегистрированной папке, в которую он и Мартынов собирали материалы по Своре. Да, без сомнения это Кириченко. И смерть его, как две капли воды, похожа на смерть Эдика Смирнова в аэропорту. Еще одна жертва Герострата. Жаль парня.

Хватов отвернулся и подошел ко второму. Череп второго был расколот пулями; об опознании не могло идти и речи.

- Документы какие-нибудь при нем есть? - спросил Хватов у Александра Евгеньевича, старательно записывающего за Костей протокол осмотра.

- Да, кое-что есть, - кивнул Александр Евгеньевич, не отрываясь от своего увлекательного занятия. - Студенческий проездной, выписанный на имя Скоблина В. Н. С печатью Политеха. Надо будет туда позвонить.

Все правильно, подумал Хватов, информатор не подвел. Все правильно.

Полковник отошел в сторону от Скоблина, чтобы не мешать экспертам. Там он закурил и, нахохлившись, стал наблюдать за их работой. Он догадывался, кто был третьим здесь во дворе в пять часов дня по московскому времени. И чем дольше он думал об этом, тем в большей степени догадка превращалась в уверенность. Вывод из увиденного и сопоставленного мог быть только один. Один-единственный.

Орлов вышел на след, думал полковник Хватов. Орлов вышел на след.

Глава двадцать пятая

Дорога не показалась скучной.

Я устроился так, чтобы держать топтунов в поле зрения. Они, впрочем, не возражали.

За век немытым окном вагона мелькал пригород, окончательно запущенный в наши хамовато-хламоватые времена. Северная Пальмира и бесконечно унылая местность вокруг: корявые, как от хронической болезни, стволы берез и сосен; кучи отбросов; свалки цветных металлов и строительного мусора; ряды серых однотипных сарайчиков из жести, почему-то называемых гаражами. Страна контрастов.

Ко мне подсел выпивший мужичонок: то ли физиономия моя ему понравилась, то ли до другого вагона он не рискнул дойти - в общем, подсел и, заглядывая в глаза, дыша смачно перегаром, воззвал, обращаясь, по-видимому, к самой сердцевине моей души:

- Шлышь, приятель, шообрашим, а? На двоих, а?

- А есть чем?

Мужичонок неуверенно похлопал себя где-то в районе груди. Видно, под поношенным и грязноватым пиджаком, во внутреннем кармане был спрятан некий сосуд с благословенной жидкостью, в реальности существования которого он, судя по всему, и сам сомневался.

- Конешшно...

- Много ли там? На двоих все равно не хватит.

- Потом мошно ище шбехать, - подмигул мужичонок, обращаясь уже к сердцевине моего бумажника.

- Не хочется что-то, - признался я.

- Да шо ты, мушик, как не швой, не шоветшкий, шо, а? Ишо мошно шбехать, а?

Я покачал головой.

- Не хочется.

- Вот ведь патлюха, - разозлился мужичонок, на всякий случай снова похлопав себя по груди: наверное, таинственный сосуд своим непреложно-объективным присутствием его подбодрил, подвинул на подвиг, так сказать. - Шбехать не хошет. Я шам бы шбехал, хнилушха ты, шам бы...

Постепенно распаляясь, он принялся громко и вычурно материться. Причем, дефект речи придавал его ругани определенное, достаточно забавное своеобразие. Я с удовольствием слушал. Хотя, кажется, из всего вагона удовольствие получал я один: остальные пассажиры, первоначально со старанием избегавшие смотреть в нашу сторону нормальная реакция нормальных граждан на появление выпившего соседа теперь часто оглядывались, брезгливо морщась.

Мужичонок придвинулся ко мне почти вплотную, потрясал теперь неумытым кулаком у меня перед носом. Речь его становилась все более бессвязной, а интонации - все более угрожающими. Я сдерживался. Мне было интересно, как поступят мои топтуны.

Наконец один из них, вельветовый, встал и направился прямо к мужичонку. С ходу он подцепил его за воротник и потащил к выходу. Все произошло настолько быстро, что мой хмельной собеседник даже не сразу осознал, что уже не сидит на лавочке, а спиной вперед почти волоком продвигается по вагону. Он продолжал бы свою пламенную речь, но все-таки до него наконец дошло, он замолчал и предпринял достаточно целеустремленную попытку вырваться. Этого у мужичонка не получилось: вельветовый держал крепко.

- Э-э, ты шо-о, ты шо-о?! - завозмущался мужичонок, упираясь в пол непослушными заплетающимися ногами.

Вельветовый вытащил его в тамбур и, наверное, что-то там такое предпринял, потому что мужичонок заткнулся.

Очень вовремя электричка сбавила ход - станция. В тамбуре завозились, и когда после объявления: "Посадка закончена. Осторожно, двери закрываются!" - она снова тронулась, я увидел лежащего на перроне мужичонка, медленно с трудом шевелящего руками и ногами. Совсем как черноморский краб, выброшенный на камни высокой волной. Вельветовый, вытирая платком руки, вернулся из тамбура на свое место. В вагоне вздохнули свободнее.

Ясно... Еще и телохранители. Это меня устраивает. Проще будет договориться.

В Ораниенбауме я вышел и дождался поезда, идущего в Калище. На часах было 21.14.

В калищенской электричке мне повезло сделать еще одно открытие. Где-то минут через пятнадцать после отправления в вагоне появились две дородные не первой молодости дамы с намерением проверить билетики. У меня билет имелся, а топтуны взмахнули красными книжечками, потому были прощены.

Это же элементарно, Ватсон, подумал я, раскрывая свой блокнот.

От "КГБ" к Иглу я провел две уверенные, хоть и кривые стрелки. Схема усложнилась еще больше, но теперь это меня обрадовало: как-никак я знаю, с кем придется иметь дело. Я был очень доволен.

Вечерело. До белых ночей рукой подать, но в середине мая без темноты еще не обходится. Это меня тоже устраивало.

В такое время дня на перегоне между Ломоносовым и Лебяжьим не особенно много народу: главный контингент высаживается в Ораниенбауме - и электрички, следующие дальше, заметно пустеют. Так было и сейчас. В вагоне кроме меня и топтунов обосновалась еще только компания из пятерых молодых парней, вздумавших чего-то посреди рабочей недели отдохнуть в пригороде с ночевкой.

Вели они себя шумно, жизнерадостно. Звенели бутылками, набирая "разгон". Топтуны: что бородатый, что вельветовый - посматривали в их сторону с неприязнью. Мне же ребята понравились. Я и сам был не прочь ехать сейчас куда-о с друзьями, предвкушать удовольствие ночи у костра, беседы за чаркой хорошей водки, над углями - ароматизирующие уксусом, специями, лучком, пропитываемые дымом шашлыки, жир стекает и шипит, на небе - россыпь знакомых созвездий, а вокруг - лес, и рядом журчание речки (не речки - ручейка). И главное - нет всех этих забот, нет рассчитываемого наперед плана, нет бредовой игры, в которую втянут не по своей воле, нет страха перед возможностью ошибиться, сказать или сделать что-нибудь не то, и страха перед возможностью расплачиваться за эту ошибку кровью своих близких.

Ночевка, костер, лес и звезды над головой - как далеко это вдруг стало от меня, недостижимо, словно чья-то злая воля в один момент перекинула меня, вырвав из привычного быта, забросила на Марс, холодную, кроваво-красную планету бога войны, ТУДА, куда я дал себе зарок никогда больше не возвращаться.

И снова законы войны управляют мной, снова приходится шагать по кромке, пригибаясь под порывами злого ветра. Под рукой - оружие, и лица встречных расплываются, бледнеют, покрываются системой концентрических окружностей: мишени, а не лица...

Наконец, Лебяжье. Здесь я, как и предполагалось, вышел, убедился, что ближайшая электричка из Краснофлотска проходит через сорок минут, уверенным шагом направился с платформы в первый попавшийся подлесок. Времени на разборку с топтунами более чем достаточно.

Как и следовало ожидать, они устремились за мной. Я прошагал с километр по вьющейся в окружении хвойно-лиственной растительности тропинке, а потом очень так демонстративно шагнул в кусты. Пока бородач с вельветовым соображали что к чему и, топоча, как слоны, неслись по тропинке, я преспокойно вытащил пистолет, снял его с предохранителля и шагнул из кустов им навстречу.