Гнев. История одной жизни. Книга вторая - Гусейнкули Гулам-заде

Торопиться дервишам некуда: у них нет ни дома, ни семьи, ни работы. Они тянут заунывные песни, очень похожие на плач.

У ворот Медресе-наваб — два полицейских. Медленно прогуливаются они, перебрасываясь между собою незначительными фразами.

Мы проходим мимо, шагаем до самой мечети Говхаршад. Потом медленно возвращаемся обратно... Вступил в свои права тихий погожий вечер. Такие вечера бывают в конце мая, когда нет еще летней духоты, но уже стоит теплая устойчивая погода.

Полицейских у ворот университета уже нет. Но нет дома и Арефа. Дверь его квартиры на замке. В чем дело?

— Может быть эти шакалы поджидали Арефа? — Аббас не в состоянии скрыть тревоги.

— Кто знает...

Но мы напрасно беспокоились. Вскоре скрипнула калитка, и во двор вошел Ареф. Цел и невредим. Мы шагнули ему навстречу.

— Ба-а! Гусейнкули?!— не верил своим глазам учитель.

Крепко обнимаемся. Я вижу, как изменился, постарел за последнее время Ареф. У виска, чуть повыше уха, видны стариковские складки, одолела седина.

— Ну, рассказывай, дружище, как дела. Как служится? Ах, чего же мы стоим здесь, — Ареф берет нас за руки.— Идемте ко мне. Поговорим, спокойненько посмотрим друг на друга. Подумаем вместе...

У Арефа все та же комнатушка: письменный стол, кошма, один-единственный стул. Я вспомнил, как входили мы сюда с Ахмедом тогда, в наш первый приезд в Мешхед. Бедняги Ахмеда уже нет... Как страшно покидать эту землю!.. Будут зимы и весны, будут дожди и безоблачные светлые дни, но ничего этого уже никогда не увидят Ахмед и Рамо.

— Ну, а теперь рассказывай,— заводит разговор Ареф, поглаживая тыльной стороной ладони аккуратную, тронутую сединой бородку,— как настроение, что нового? Какими судьбами занесло в Мешхед?

— Меня будут судить...

Казалось, слова мои, как камни во время горного обвала, обрушились на голову Арефа.

— Судить?

— Да. Завтра в четыре часа.

— За что?

Я подробно рассказываю обо всем Арефу. Временами, когда гнев и возмущение мешают говорить, в разговор вступает Аббас. Ареф молчал, о чем-то сосредоточенно думая.

— Вот что, друзья мои, — проговорил он наконец, когда мы закончили свой довольно запутанный рассказ.— Бузург-заде не из тех, кому известны благородство и честь. Он, конечно, сделает все для того, чтобы свести с тобою счеты, Гусо-джан. Нет сомнения, что с тобою хотят расправиться.

— Я это сразу понял днем, в военном штабе. Добра не будет от суда, который готовят Бузург-заде и Сейд-Мирза-Казим.

— Все это правильно, но суд,— продолжал Ареф,— можно обернуть против его организаторов. А в этом есть большой смысл.

Странный поворот в делах. Аббас подался всем телом вперед, поближе к учителю. Меня тоже осенила догадка... Я вижу, как горячо заинтересован во всем мой друг. Молодчина Аббас! Для товарища он не пожалеет ничего на свете. Жизнь отдаст.

— Так вот, Гусо-джан, во что бы то ни стало добивайся открытого суда. Главное сейчас — подготовь боевую, призывающую к борьбе речь. Аббас, помоги ему в этом деле. Побольше огня, ненависти к врагам, правдивости и доказательности в словах!..

Поздней ночью покинули комнатушку: мы с Аббасом отправились к нему в полк, а учитель зашагал по Бала-хия-бану в противоположную сторону. Он был озабочен и даже расстроен.

Мы не приставали к нему с расспросами, зная, что Ареф ведет огромную работу: связан с революционной деятельностью десятков, сотен, а может быть и тысяч людей во всех концах Ирана.

Почти до рассвета сидим с Аббасом в каптерке. Под сочный солдатский храп, который несется из-за тонкой перегородки, отделявшей каптерку от казармы, мы в деталях обсуждаем предстоящую речь на суде. Задаем и сами же отвечаем на самые каверзные вопросы, какие могут подбросить мне завтра лютые и коварные враги.

И только под утро ложимся спать, здесь же в каптерке — небольшой солдатской кладовке. Аббас принес сюда свою постель из казармы.

— Жаль, не в Калате судят меня,— говорю я, когда мы гасим свет и укладываемся на узком, соломенном матраце, тесно прижавшись друг с другу.— Там все большие и маленькие встали бы на мою защиту!..

— А ты знаешь, Гусо, свирепый Бузург-заде не так уж глуп. Он обо всем догадывается, — в какой уж раз повторяет Аббас. — Не беспокойся, эта гиена все продумала. Уверен, что полиция сейчас охраняет все выходы из города, чтобы ты не ускользнул... из мышеловки.

Я засыпаю с мыслями горького сожаления и печали... так давно, кажется, целую вечность не виделся с Парвин и мамой. Если смогу завтра уйти от виселицы... обязательно навещу их. Непременно. Все дело зависело от какого-то пустяка: не попасть в петлю палачу.

С утра Аббас собрался в город, разделив со мной бедный солдатский завтрак.

— Отдохни тут, Гусо-джан, подумай обо всем, а я скоро вернусь,— сказал на прощанье Аббас.

Я остался в каптерке наедине со своими мрачными мыслями. Лежу на полу, рассматриваю низкий, закопченный потолок и считаю часы, оставшиеся до начала суда.

Из города Аббас возвратился возбужденный и повеселевший.

— Ты знаешь? — затараторил он с порога. — Нынче ночью по всему Мешхеду разбросаны листовки. Вот, посмотри!

Аббас снял шапку и извлек из-под подкладки листок от школьной тетрадки.

Я читаю листовку и не верю собственным глазам: «Люди Мешхеда! Сегодня часа в четыре в военном штабе будет суд. Судят человека, который смело защитил дочь бедного крестьянина от грязных поганых лап бывшего правителя Калата Бузург-заде. Ваш священный долг, люди Мешхеда, спасти честного человека от расправы. Помогите разоблачить и по заслугам наказать насильника и негодяя Бузург-заде!»

— Что ж, — говорю я, проворно вскакивая с матраца,— посмотрим теперь, господа, кто кого!..

...Площадь перед военным штабом напоминает цыганский табор. Шум, суета, ржание лошадей. Судя по всему, люди прибыли в Мешхед издалека. Одежда на них в пыли, лица утомленные...

Но мне сейчас не до них. Я не слышу, о чем они говорят, и даже плохо понимаю то, что происходит вокруг. Страшная грозная туча нависла над моей головой. Через час решится моя судьба. И кто знает, встречу ли я завтрашний рассвет... Может быть, как для Рамо и Ахмеда, и для меня навсегда угаснет солнце... Иду, уронив голову на грудь, к воротам штаба. И вдруг лицом к лицу я сталкиваюсь с человеком, которого где-то уже встречал. Это старик с окладистой, пышной бородой. Глаза подвижные, с затаенной хитринкой. Очень знакомые глаза... Где же я видел их?..

И тут я вспомнил: это же отец Мирвери! А вот и она, красавица!.. Стоит рядом с отцом.

— Добрый день, сынок!— протягивает мне обе руки старик. — Здоров ли?

— О, это вы, отец! Спасибо за добрые слова. Я пока здоров и голова на месте, но что будет?..

— Об этом не говори,— прервал меня старик.— Не надо лишних слов, сынок! Мы все знаем. К нам в деревню приезжал солдат Ибрагим из Калата и рассказал, что ждет тебя... И вот мы решили всей деревней приехать в Мешхед, чтобы защитить тебя. Три дня и три ночи мы были в пути. Почти не спали и не ели... Спешили, и как хорошо, что не опоздали. А теперь мы свое слово скажем.

— Отец, я благодарю вас и всех этих людей! Но только трудно меня спасти.

— Мы вместе с тобой разделим горькую участь...

Мне трудно сдержать слезы. Не хочу, чтобы их видели, но сдержаться я не в силах.

Старик обнимает меня. Прохожие замедляют шаги, с любопытством смотрят на нас. Слышатся голоса:

— Что нибудь случилось?

— Не видишь, это тот самый человек, которого будут судить!

— Совсем молоденький и такой несчастный,— вздыхает пожилая женщина в широченной с оборками юбке.— Известное дело — повесят. Если есть мать...

— Не повесят,— отвечает ей плотный, средних лет мужчина,— не всех вешают... иных расстреливают. А этого парня и под пулю не подставят.

Лицо мужика мне показалось очень знакомым. Крупный, с горбинкой нос, нависшие на глаза брови. Где же я видел его? Конечно, на базаре Сангтарашене. Это — мастеровой-каменотес.

— Не дадим погубить нашего защитника!— решительно добавляет строгий каменотес и, пробиваясь в толпе плечом вперед, направляется поближе к воротам штаба. Я вижу, как со всех сторон к нему протискиваются еще человек двадцать по крайней мере... На душе у меня становится посветлее. Значит и в Мешхеде я не одинок!

А толпа между тем растет и растет. Люди негодуют, плотная масса тел колышется и рокочет, как море перед штормом. Штаб молчит. Военный штаб выжидает.

— Судить надо не этого парня, а настоящих преступников! — взрывается толпа.

— Давайте сюда негодяя Бузурга-заде!

— Пусть выйдет на крыльцо! Иначе мы вытащим его за ноги!..

Гнев толпы страшней горного обвала. Его не остановишь, сразу не уймешь.

Неожиданно на балконе появляется начальник штаба. Он поднимает руку вверх, просит внимания. Площадь гудит, но потом утихает.