Времена. Избранная проза разных лет - Виктор Гусев-Рощинец

Когда Тамара уходит, я поднимаюсь наверх, чтобы немного прибрать в комнате. Я стараюсь не вторгаться в порядок, установленный здесь, чужие правила не всегда понятны, однако лучше придерживаться их во избежание неприятностей. Раз в неделю я меняю постельное бельё, полотенца, выметаю сор, иногда по привычке вытираю книги, хотя в отличие от нашей городской квартиры пыль не скапливается здесь, не оседает жирным налётом на верхних обрезах. Второй этаж строился для того чтобы разместить в нём нашу распухшую библиотеку. В Москве остались лишь раритеты и то, что требуется нам часто в работе, всё остальное здесь. Полки с книгами образуют стены, тянутся вверх, перебрасываются над головой потолочными балками; между ними видна крыша, взбегающая к высокому коньку лесенками из красной черепицы. Дерево, крытое тёмным лаком, создаёт приятный полумрак; окно выходит на запад, только на закате в ясные дни сюда врывается солнце и расталкивает стены весёлой игрой теней в самых дальних и сумрачных углах. Я отодвигаю штору, собираю книги, разбросанные там и сям, аккуратной стопочкой складываю на столе. Я сознательно не возвращаю их на свои места; если Тамара действительно читает (я сомневаюсь), то пусть не затрудняется поисками тех, что уже начаты. Каждый день на столе вырастает новая горка; когда их становится ровно десять, я беру самую давнюю и кладу в одну из образовавшихся ниш на стеллаже. Муж недовольно ворчит – в заповеднике воцарился беспорядок; книги его молодая страсть, как старый султан держит в гареме тоскующих молодых жён, порой месяцами не вспоминая о них, так отошедший от былого увлечения собиратель редко прикасается к волновавшим некогда «ланитам и персям». Только сознание порядка необходимо для душевного равновесия владельца сокровищ, и он употребляет к этому частицу времени, свободного от новых увлечений или государственных дел. У нас это строительство бани, сад, огород и телевизор. Мы смотрим Чечню.

За окном открывается вид на «деревню». Сколько хватает глаза тянутся вдаль, перемежаясь купами старых берёз, россыпи человеческого жилья. Новая русская деревня захватывает бесплодные земли, чтобы взрастить на них райские сады – маленький райский садик на каждом «участке», пожалованном раздобревшей властью. Вот она в чём, говорит муж, русская сила – всегда найдётся место, где прикоснуться к земле, спрятаться в ней, зарыть свою злость, удобрить ею всходящую поросль. Он прав, с нами трудно сравниться кому-нибудь по количеству завоёванных земель и количеству злобы, накопленной в душах. Иногда я думаю, что это, должно быть, как-то связано: история дело тонкое, никому не дано знать её кривых путей.

Отсюда я вижу дорогу – «главный просёлок», соединяющий нас со станцией. «Платформа 101-й километр» – так незатейливо и в то же время символично, если вспомнить нечто из нашего прошлого, она зовётся. По дороге пылят автобусы, и это хорошо, десять километров – путь неблизкий, особенно если вывозишь мешок картошки или бочонок солёных огурцов. Впрочем, налегке мы ходим пешком. Не торопимся, идём улочками, опушкой леса, полем – дальше, зато не приходится на большаке глотать пыль в засушливую погоду.

Всякий раз, как я выглядываю в окно, мои глаза устремляются к перекрёстку с голубыми воротами, откуда стрелкой, нацеленной к северу, бежит мимо нас белая гравийная тропка, схваченная по бокам стенами чертополоха. Собственно, из-за него-то она и кажется сверху узкой тропой, хотя на самом деле это проезжая дорога, где в случае необходимости могут даже разъехаться два грузовика, если рискнут не свалиться при том в кювет. Взгляд притягивается всегда чем-то таким, что заключает в себе частицу души и тем пробуждает воспоминания; в сущности, душу и составляют сонмы воспоминаний, но какие из них вспыхнут в следующее мгновение, а какие останутся погребёнными во тьме, зависит от тех вещей, которые ведут вкруг нас каждодневный нескончаемый хоровод. Наверно поэтому перемена обстановки так благотворна. Постоянство воспоминаний утомляет.

Год назад, вот так же невзначай подойдя к окну, я увидела их идущими от ворот; у Мити на спине был рюкзак, в руках ещё две большие сумки, Лорочка вела за руку Антона. Тамара при ходьбе опиралась на палку, поэтому издалека я приняла её за старуху, одну из тех во множестве населяющих наш край смотрительниц домашних очагов.

Не исключено, что в виде главного достояния, единственной вещи, которую можно дорого продать на чёрном рынке, она и привезла его в своём фибровом чемоданчике, где кроме того была ещё кофта ручной вязки, немного белья и туалетные принадлежности. Всё остальное она несла на себе: пальто, замшевые сапожки, ещё одна шерстяная кофта, юбка из твида, гардероб, уцелевший в хаосе невероятных, бессмысленных разрушений, в горячке бегства. В исковом заявлении суду Тамара подробно перечислила ею утерянное, подсчитала сумму ущерба – за строкой остались погибшие под развалинами старики родители, муж и ребёнок. Власть может заплатить по счёту, но предъявлять ей претензии за уничтоженных походя твоих родных и любимых ~ это по меньшей мере показалось бы странным, если не сказать – бестактным, и есть ли вообще в судебных установлениях подобные прецеденты, одному богу известно.

Так и осталось тайной – кто привёз на дачу эту любимую мужскую игрушку, «гордость отечественной инженерной мысли», автомат Калашникова АК-74,«Калаш», как нынче модно величать его у плохих беллетристов, даже не помышляющих скрывать при этом умильности на глупых рожах. Кто бы мог подумать, что этот маленький невзрачный человечек создал совершеннейшее орудие убийства, заполонившее мир! Сам президент вручил ему какую-то юбилейную награду и пожал ручку, в благодарность за что? – вероятно, за ту «большую работу», которая была проделана сим инструментом по части прореживания человеческой неуёмной поросли. Интересно, подумали мы, какой награды удостоился в своё время доктор Гильотен? Стал ли он пэром Франции? Может быть, испытал своё орудие на себе? А ведь ему далеко до Калашникова. Мой муж, немало положивший сил и здоровья на «оружие возмездия», говорит, что хотел бы вычеркнуть из памяти эту «позорную деталь биографии», если б в этом случае не пришлось зачеркнуть всю жизнь.

Так или иначе, «калаш» оказался в доме, точнее, зарыт, как и положено, в огороде из опасения перед возможными обысками. Ещё одна нелепость! – какие обыски? На мой вопрос Митя только неопределённо пожал плечами: «Мало ли что…» Я понимаю, конечно, полтора года беготни с автоматом подмышкой даром пройти не могут, оружие «прирастает к телу», без него уже не чувствуют себя в безопасности, мало ли что… Но Тамара скорей всего непричастна, это его проделки притащить на дачу этакую мерзость! – а ведь известно: если на сцене висит ружьё…

Матери он не помнил, она умерла задолго до того, погибла трагически. Когда я усыновила Мальчика, это был прелестный подросток, почти юноша, в свои неполные пятнадцать лет уже сбривший тёмные закурчавившиеся бачки и островок чего-то более светлого на подбородке, обнажив мной раньше не замеченную ямочку, которая сообщила в сущности детской мордашке ещё больше очарования. Однако была в его характере ощутимая твёрдость, некий стерженёк – это всегда чувствуется в людях, даже в детях, особенно в детях. У Мити он словно бы воплощался в нечто негнущееся-несгибаемое во взгляде. Разговаривая, Мальчик никогда не отводил глаз, будто стараясь проникнуть в то, что утаивает язык. Язык ведь всегда утаивает. Позже, когда отец предпринял попытку освободить Митю от армии, стерженёк этот распрямился в честь и увлёк своего обладателя прямёхонько в военный котёл. Как там набирали добровольцев в «ограниченный контингент», мы не знаем. Может быть, кто-то и рассказывал про всю эту афганскую кухню – несомненно так, иначе откуда бы взяться книгам и фильмам и «воспоминаниям очевидцев», – Митя, вернувшись без единой царапины и даже с какой-то наградой, сказал только одно: рассказывать ничего не будет.

Право, неоцененное свойство памяти – забывать! Вот чему надо удивляться в ней, а не пресловутой «безграничности». Тренируйте свои способности забывать – в нужный момент это может спасти вам жизнь. Я внушаю Тамаре очевидную мысль о благе беспамятства и ссылаюсь на Митю как на удачный пример. Если и был он подвержен тому, что именуется «афганский синдром», – а у нас нет оснований сомневаться в этом, – то напряжённая «работа забывания», по-моему, принесла свои плоды: он окончил университет, женился, нашему внуку Антону восемь лет. Возможно, лишь то маленькое смешное обстоятельство, что малыш упорно твердит: «буду киллером», несколько умеряет наш оптимизм; как бы не случилось так, что «вытесненное» родителями передаётся детям на генетическом уровне. Как врач я не сомневаюсь – имела возможность убедиться в существовании наследственной памяти. Наши мальчики играют в «киллеров и банкиров», в «хаджи мурата» (бывшие «казаки-разбойники» говорит муж), в «акулу»: надо погрузиться в воду и дышать через тростинку – кто дольше. Как мне было объяснено, «акула» – это подводная лодка с ядерными ракетами.