Ковчег острова Альмендралехо. приключенческий роман - Александр Никонов

– Слушай, Леш, помнишь мы с тобой были на Байкале.

– Ну, помню, а что.

– Там какая долгота?

Алексей поморщил лоб:

– Кажется, между сотой и сто десятой. А что?

– А ты вообрази, что мы находимся сейчас на Байкале и плывём по нему на байдарке у Листвянки, у самой Ангары. Вода там, как стекло, а небо, небо! Словно всё льном заросло. Красота. А Абхазия где находится? Я имею в виду по широте.

– Ну, это прикинуть надо. Так, если Москва находится на пятьдесят шестой широте, и если до Кавказа около двух с половиной тысяч километров, то Абхазия где-то на сороковой или сорок первой. Ты хочешь сказать, что мы сейчас с тобой загораем на пляжах Абхазии? – Алексей засмеялся.

Но Глафира очень серьёзно ответила:

– Нет, выходит, что в Сочи или в Крыму.

И тут Глафира неожиданно повалилась на подушку дивана, брошенную на пол, и горько расплакалась. Да так горько, с завываниями, с подвсхлипываниями и с судорожными подёргиваниями всем телом, что Алексей успокаивал её минут десять.

На четвёртый день Алексей снова сидел на пункте наблюдения, когда ему показалось, что на горизонте мелькнул незнакомый предмет. Что это было, Алексей так и не понял: то ли островок, то ли судно, то ли НЛО. Сейчас он был бы рад даже морскому крокодилу или летучему голландцу. Выхватив из кармана бинокль-ручку, Алексей впился взглядом в горизонт, долго шарил глазами по волнистой поверхности океана, пока не разглядел какой-то предмет. Господи, неужели ты услышал наши молитвы, про которые мы, правда, и забыли? Алексей почувствовал, как и голова и всё его существо наполняется воздушными шариками надежды. Он даже не помнил, как что-то прокричал, потому что из люка вынырнула лохматая голова Глафиры, которая спросила:

– Лёш, ты чего?

– А, чего? А, подай-ка мне этот, как её, ракетницу.

– Так она же у тебя, – прокричала Глафира. – А зачем?

– Не знаю, – ответил невпопад Алексей. – Показалось что-то.

– А ты перекрестился? – съязвила Глафира и скрылась.

Алексей всматривался вдаль до рези в глазах, пока не убедился, что на юге, куда сносило их ковчег, что-то было. Это «что-то» то опускалось в волны, то вновь поднималось, но теперь он точно знал, что это «что-то» материально и на самом деле существует. Ему казалось, что он видит на этом плавающем объекте людей, скалы, зелень растительности, даже дома, похожие на средневековые замки. Его обуяла такая радость и такое торжество, что захотелось закричать во всю глотку: «Люди, я здесь! Я ваш брат и друг! Эй! Сюда, скорее сюда, к нам! Эй!» Но тут он вспомнил, как глупо выглядели в фильмах киношные герои, когда они сквозь завывание и свист ветра и грохот беснующихся волн взывали к помощи. Да это ведь писк комара на расстоянии километра.

Алексей поднял ствол ракетницы, висевшей у него на шнурке на шее, и нажал на курок, но вместо выстрела раздался только щелчок. Он с недоумением посмотрел на ракетницу, будто спрашивая: «Что же ты, подруга, подводишь меня». Потом вспомнил, и то не сразу, что патроны лежат отдельно в коробке. Он залез внутрь, схватил коробку, распаковал её, с дрожью в руках вставил патрон и снова нажал на курок. На этот раз ракета взмыла ввысь и затрещала, испуская красные брызги.

Алексей стрелял и стрелял до тех пор, пока не закончились патроны. Снова долго вглядывался в неопознанный объект на воде, наблюдая, как он постепенно смещается влево, и не видел, как на Севере, за его спиной, сначала появились легкие облака, постепенно превращающиеся в тучи. Видя, как исчезает объект его надежды, Алексей поднял голову к небу и зарычал от бессилия. Лишь немного успокоившись, он ощутил порывы холодного ветра, с безразличием взглянул на набегающие тучи, на потемневшие волны и стал спускаться по привязанной к одной из труб веревке к люку.

Когда Подноветный спустился вниз и задраил за собой люк, Глафира спросила:

– Ты стрелял?

– Так, показалось, – безразлично ответил Алексей, чтобы не расстраивать жену.

– А люк зачем закрыл, мы же с тобой задохнёмся, – словно стоя с ухватом у печки, по домашнему, спросила Глафира.

Натянутые нервы Алексея, пожалуй, впервые тенькнули за последние месяцы, и он закричал:

– А ты не чувствуешь, да! Снова начинается шторм, и куда нас унесёт на этот раз, не знает даже Господь Бог.

Голос Глафиры виновато переломился:

– Извини, Леш, я так привыкла к этой чёртовой качке, что уже ничего не соображаю, не чувствую и не понимаю. Что делать, а, Лёш?

– Будем снова экипироваться, – ответил уже остывшим голосом Алексей. – И ждать, – добавил он после паузы.

Они опять надели спасательные костюмы и легли на диванные подушки около иллюминаторов, держась за поручни. Их спасительную скорлупку бросало всё сильнее и сильнее, чувствовалось, как её то поднимает, то бросает в бездну. Грохот волн, бьющих в борта, оглушал и ужасал их. Сколько продолжалось это природное безумие, ни тот ни другой сказать не мог бы, если бы их спрашивали об этом даже на страшном суде.

В какой-то момент Алексею послышался странный скрежет, потом ещё раз. Он приподнял голову, тронул жену рукой и закричал, стараясь перебить грохот, беснующийся внутри:

– Слышишь? Ты слышала что-нибудь?

– А, что?! – переспрашивала оглушённая Глафира.

Он крикнул ей в самое ухо:

– Ты что-нибудь слышишь?!

Через несколько секунд Глафира отозвалась:

– Да, слышу, скребёт кто-то!

В этот момент они почувствовали страшной силы удар, затем ещё один, и ещё. Половинка судна стала переворачиваться, и Глафира, стараясь удержаться за поручень, закричала:

– Ма-а-ма-а-а-а!!!

16

Питер Черрик мчался по автостраде на своей машине, стараясь успеть вовремя на встречу с матерью. Нет, не потому, что этого требовали обстоятельства, а потому, что сам Питер привык к пунктуальности. Все последние годы, когда он руководил дочерним предприятием отца, требовало от него этого. Переговоры, встречи, заседания, совещания – всё это дисциплинировало, и сейчас Питер уже не мог позволить себе отклониться от размеренного и ограниченного ритма жизни хотя бы на секунду.

Ещё утром мать позвонила ему в офис и потребовала свидания. Сколько он ни старался прояснить цель встречи, она отвечала:

– Питер, поговорим лично, это не телефонный разговор. Понимаешь, для меня это очень важно. Ты приедешь? Ну, обещай!

И он мчался к ней. Внезапно его машину перегнал открытый джип, свернул на его полосу и притормозил. Чтобы не врезаться, Питер взглянул в зеркало заднего вида и, увидев за собой голубую «Тойоту», бросил машину чуть влево и нажал на тормоза. Это наверняка были молодые люди, которые таким образом искали развлечений. Джип снова рванул вперед и исчез, свернув направо. Питер выругался по-русски:

– Скоты, сядут за баранку, а что с ней делать, не знают.

Питер осторожно тронул автомобиль, взглянув предварительно в зеркало заднего обзора. Сзади была та же голубая «Тойота». Странно, подумал Питер, почему она не обогнала его и не поехала дальше. Подъезжая к повороту, где находилась их вилла, Питер снова взглянул в зеркало и снова увидел ту же самую машину. На этот раз предположения превратились в уверенность: за ним следили. Но кто и зачем? Конкуренты? Методы промышленного шпионажа совершенно иные. Недруги? А что они этим добиваются: что он запаникует и совершит нечто опрометчивое? Не дождутся, он, Питер, уже давно научился управлять своими эмоциями и поведением. Так кто же это?

Он забыл об этом инциденте, как только вошёл в дом. Мать, как всегда, была в халате, в серебряных туфельках на невысоком каблуке, непричёсанная и без косметики. В таком виде она всегда напоминала Питеру женщину из прислуги. От служанки её отличали разве что надменный и острый взгляд, капризный изгиб губ и небрежные ленивые движения тела и рук. Когда он вошёл, она металась между диваном и маникюрным столиком у огромного резного зеркала.

– Ах, Питер, наконец-то ты приехал, – театрально громко сказала она, прижимая ладони к груди. – Давай, посиди со мной. Я так давно тебя не видела.

Он поздоровался с матерью и сел рядом с ней на диван, уже понимая по её жестам и её привычкам, что ей что-то от него понадобилось. Ему было очень жалко свою непутевую мать, она напоминала ему сейчас увядающий осенний цветок, который при возвестии первых холодов тщится продлить свою красоту и свежесть. При тёплых дневных лучах солнца он ещё расправляет свои лепестки, поднимает головку, а под вечер снова сникает и вянет. Мать продлевала свою молодость, как могла, и он её не осуждал за это – таковы законы природы, и не только человеческой. Эмели сразу стала жаловаться:

– Питер, ну скажи мне, почему твой отец так поступил со мной, что я ему сделала плохого. Он ограничил меня в средствах. Крис мне объяснил, что я могу использовать только проценты по банковским вкладам. Разве это справедливо, сынок?