Сашка - Андрей Готлибович Шопперт

Событие двадцать пятое

Из петербургской газеты «Северная пчела» вышедшей в конце 1830 года:

«Что касается до медицинских средств, то, невзирая на разные опыты, делаемые врачами, кончается всегда одним средством, которое поныне оказывается самым спасительным, а именно: больному отворяют кровь из жилы, после ставят пиявки на живот, часто к голове, и трут все тело щетками, напитанными острыми и грызущими жидкостями, например, настойкою из турецкого перца… Все медики по приказанию Министра обязаны представлять в Медицинский Совет свои наблюдения и замечания насчет холеры, что, без сомнения, принесет большую пользу».

Следующий разговор с Анной у Сашки состоялся на следующий только день. После завтрака кикимора долго возилась с кореньями и пучками трав, а потом устроила в землянке настоящую баню. Она растопила очаг, подвесила над ним солдатский медный котелок и пару часов кочегарила под ним, пока отрава, которую она в нём варила не упарилась до состояния густой массы типа варёной сгущёнки. Цвет только другой был. Грязно-зелёный или болотный. Сказать, что от массы пахло адом, ну, там серой, или воняло болотом, так нет, шёл такой сладковатый запах. Горько-миндальных чёрточек в этом аромате тоже не было. Может и не яд. Ну, как и чесноком не пахло, то есть, мышьяка в вареве тоже не было. Терпеть процесс приготовления зелья, находясь в землянке, было невозможно. Никакой русской печи, куда баба Яга на лопате подсаживает детишек не было. Опять наврали в сказках. Да сейчас на всей территории России может ещё нет русской печи ни одной. Это же не всё так просто. Куча литых чугунных приспособлений нужно, опять же заслонка из железа. Кирпич правильный. Дофига чего нужно. И чего получается, что сказки про то, как Емеля на печи катается. Про гусей-лебедей и про бабку Ёжку — это сказки, придуманные в лучшем случае в конце девятнадцатого века, когда до всего этого можно уже дотянуться. В землянке был простой очаг сложен из камней разной формы и размера. Он был снаружи чуть обмазан растрескавшейся глиной, вот и вся печь. Дымил очаг неимоверно. Дым вытягивало в дыру на потолке, но только после того, как он занял собой всё небольшое помещение.

Закашлявшись, со слезящимися глазами, Сашка выбрался на полянку, окружающую землянку, и вдохнул полной грудью. Эх, столько хитина за один раз до этого Кох не потреблял. Озеро лесное было инкубатором комаров и мошек. Их было… мириады. Интересно, сколько в мириаде нулей? Больше девяти? Количество мошки и комаров вокруг озера можно было измерять именно девятизначными цифрами. Углядев свежую добычу, они все бросились на «новенького». Етическая сила. За минуту Виктор Германович покрылся полностью кровью. Он раздавливал за раз десять комаров и на это место тут же пикировало сто мошек, которые жалили гораздо больнее. Раздавишь их, и опять десяток комаров на квадратный дециметр кожи. А если учесть, что Сашка — дурень всё ещё щеголял практически голым, Анна только выкроила из его ночной рубашки полоску, которой можно срам прикрыть, то дециметров пригодных для питания гнуса было хоть отбавляй. Через пару минут, понимая, что эту битву не выиграть, окровавленный дурень, споткнувшись на высоких ступенях, вкатился назад в землянку.

— А-а-а! — сказал дурень Сашка.

— Дурень, — сказала Сашке кикимора.

Чего на правду обижаться. Где-то читал Кох, что организм у настоящих лесовиков, охотников, геологов и прочих лесопроходцев привыкает к укусам комаров и мошек и не больно уже, и не чешется, но геологом себя Виктор не мнил и потому всегда репеллентами пользовался, а вот тут в начале девятнадцатого века, как с ними? Да, хреново с ними.

Комары послетали с Сашки и обидевшись на него из дымной комнаты вылетели на свежий воздух. Он окинул помещение вновь заслезившимися глазами. Вон, у топчана, в самом низу, дым как-то закручивался и вверх поднимался. Если там улечься на пол, то можно и выжить. Что Сашка и проделал, стащил одну из шкур на земляной пол и улегся на неё, носов в мех зарывшись. Вскоре Морфей его своими объятиями задушил. Проснулся Виктор только под вечер. Ему шишига выдала немного этой варёной сгущёнки и заставила всё съесть.

— Что это? От чего? Что-то у меня болит? Вроде нормально себя чувствую? — завалил её вопросами Кох.

— Это от дурости. — Кратко пояснила кикимора Анна и сунула ему после сгущёнки зелёной коричнево-чёрный отвар. Едва Виктор Германович допил чуть горьковатую бурду, как его в сон начало клонить. Сон был странный. Коммерческий.

Событие двадцать шестое

— Ядом не забыл посыпать?

— Забыл, добавь по вкусу!

Ольга Громыко «Верные враги»

Стоит это Кох на рынке в Москве. В Лужниках. Сравняли стадион с землёй, всё одно никто на футболистов смотреть не ходит, чего на них смотреть, если они раньше всем проигрывали, а теперь их даже проигрывать не пускают. Стоит и торгует этой зелёной сгущенкой, по синеньким майонезным баночкам разложенной. На вывеске перед баночками от руки криво нарисованная табличка: «Средство от болезни Дауна. Цена один мильён рублей или один мильён долларов для иноземцев. Отпускается по паспорту». И очередь огромная к нему стоит из иноземцев в основном. А он кричит им супостатам, не занимайте больше, количество товара ограничено. Те возмущаться давай. Подходит к нему пузатый немец и говорит: «Я есть не занимайт, я есть платить сто мильён ойро». А Кох ему: «В очередь, сукины дети»!

К чему такие сны снятся? А да, перед тем как заснуть Анна — кикимора сказала, что сварила зелье от дурости его. Неужели такое возможно? Нет. Это же не болезнь. Это гены чего-то там не так разъединились, а после собрались. Жаль, конечно.

— А ведь есть поговорка: «мы то, что мы едим». А если зелёную сгущёнку есть, то вдруг…

— Семён Семёныч! Такой большой и в сказки верите.

— Эй, барчук, вставай, — кикимора потрясла его за плечо. — Завтракать сейчас будем. Я зайца