Заводная девушка - Анна Маццола

мастерской, она заметила в руках Вероники куклу. Та была готова лишь наполовину: фарфоровая голова клонилась набок, а лицо оставалось пустым. Мадлен почему-то стало не по себе. Возникло ощущение, будто она вспоминает и никак не может вспомнить давнишний сон.

– Отец помогает мне ее делать, – сказала Вероника, заметив, что Мадлен смотрит на кукольное лицо. – Кукла будет с движущимися глазами.

Мадлен кивала. Что тут ответишь? Какому ребенку захочется игрушку, чьи глаза следят за каждым его шагом? И кто же она – эта Вероника, делающая странных кукол? Поначалу девушка показалась ей наивной и неискушенной. Нет. В чем-то Вероника была очень даже знающей, а в чем-то ее поведение ставило Мадлен в тупик.

Только поднявшись к себе и присев, чтобы разуться, она поняла, при чем тут кукла Вероники. Из глубин памяти всплыло давнишнее воспоминание: мужчина в белом парике, с морщинистым лицом, похожим на измятую бумагу. От парика неприятно пахло. Запах был странный, напоминавший запах гнилых орехов, словно парик когда-то облюбовал некий зверек и устроил там гнездо. Зверек давно был мертв, а запах остался. Мужчине нравилось, когда она сидела у него на коленях, словно он был ее дедом. Однажды, желая ее «вознаградить», он принес ей куклу: совсем новую, с фарфоровой головой. Мадлен почувствовала приступ тошноты. Ей даже пришлось присесть на шаткий стул, закрыть глаза и наклониться вперед.

«Дура!» – мысленно отругала себя Мадлен. Это было очень давно. Десять лет назад? Или больше? Мать продавала puselages своих малолетних дочерей, когда могла получить за них самую высокую плату. Потом она брызгала им между ног особой водичкой, сужающей мышцы влагалища, и продавала снова, снова, снова. Мать говорила, что у нее разрывается сердце, но по-другому она не может, поскольку их отец был ни на что не годен и она, как умела, уберегала дочерей от панели. Возможно, так оно и было, но легче дочерям не становилось. Особенно Сюзетте, которой пришлось раньше времени познакомиться с этой стороной жизни. Нежные, еще детские руки сестры начали покрываться синяками и ссадинами.

Мадлен сделала над собой усилие, прогнав эти мысли. Зачем ворошить прошлое спустя столько лет после того, как она похоронила эти воспоминания в себе? Да и Сюзетты уже несколько месяцев нет на свете. Нужно думать о настоящем и о будущем для Эмиля. Она должна проявить больше усердия и изобретательности и выяснить раз и навсегда, что за человек доктор Рейнхарт.

Нескончаемые домашние дела привели Мадлен на кухню. Возле очага стоял Жозеф, начищая хозяйские сапоги. Она остановилась в проеме, наблюдая, как лакей наводит глянец на кожу сапог. Рукава его рубашки были закатаны до локтя, показывая крепкие мышцы. Жозеф отложил щетку и посмотрел на Мадлен:

– Что-то случилось?

«Многое случилось», – могла бы ответить ему Мадлен, но сказала другое:

– На Пон-Нёф мы видели продавца памфлетов. Он рассказывал, что у швеи пропала дочка. Значит, уже трое пропавших? А может, и четыре.

Он кивнул:

– Мне про эту девочку утром рассказал Николь, лакей из соседнего дома. Мать отправила ее с поручением на улицу Галанд. Девочка ушла и пропала. Пятнадцать лет. Николь говорил, что хорошенькая. Он слышал про какого-то человека в черном. Говорят, тот похищает детей прямо с улиц.

– Какой человек?

– Не знаю. Но некоторые утверждают, что он и крадет детей.

– Зачем ему чужие дети? Что он с ними делает?

– Мадлен, я не хочу об этом думать, – признался Жозеф.

– Я тоже, – ответила Мадлен, но почему-то вспомнила историю о двух сестрах-сиротах. Их забрали на рынке Марше-дез-Анфан-Руж и продали на тайном аукционе тому, кто заплатил подороже. Затем, сама не понимая почему, она вдруг почувствовала отчаянную потребность рассказать Жозефу о другом. – Я сегодня на улице встретила свою мать.

– Должно быть, хорошо, когда твои родные живут неподалеку.

– Да. – Мадлен сомкнула руки. – А твоя семья… где?

– На Мартинике.

Мартиника. Какое красивое название! Мадлен не представляла, где это.

– Ты им пишешь?

– Я платил людям, чтобы написали за меня, но ответа не получал. Скорее всего, мои письма вообще до них не доходили.

Он снова взялся за чистку сапог.

– Почему?

– Потому что они рабы. Да, мадемуазель Мадлен. Мартиника нынче – остров рабов. Там рубят сахарный тростник и делают сахар для французов.

Мадлен разгладила оборки платья, устыдившись своего невежества.

– Ты когда-нибудь вернешься туда?

– Может, придется. Говорят, чернокожим позволено жить во Франции не более пяти лет, но я живу намного дольше, и никто меня не отправил обратно.

– Ты скучаешь по ним – по своей семье?

Он пожал плечами:

– Скучаю… Но я успел забыть их лица.

Глаза Жозефа утратили привычный блеск. Мадлен подумалось, что его всегдашнее бесстрастие было таким же заученным выражением, как ее собственное: маской, скрывающей душевную боль.

– Потому я и сказал: хорошо, когда твоя семья живет рядом.

Мадлен кивнула. Окажись она в положении Жозефа, тосковала бы она по маман и Коралине, зная, что больше никогда их не увидит? Нынче она не испытывала почти никаких эмоций. Даже потеря Сюзетты ощущалась не кинжальным ударом, а тупой болью. Так болит сломанная и неудачно сросшаяся рука, время от времени напоминая о себе.

– Да, – ответила Мадлен, подходя к шкафу. – Понимаю.

Жозеф продолжал на нее смотреть:

– Но тут еще многое зависит от семьи.

Не поворачиваясь к нему, Мадлен слегка улыбнулась. Он слишком хорошо понял ее. Впредь ей нужно быть поосторожнее.

* * *

Доктор Рейнхарт полностью переключился на выполнение заказа мадам де Мариньер, действуя с присущей ему целеустремленностью. Его настроение молниеносно изменилось. На смену утреннему гневу пришел холодный расчет и почти механическая выверенность действий. Беспокойство Мадлен нарастало. Ей не удалось побывать в хозяйской мастерской ни этой, ни следующей ночью, ибо доктор Рейнхарт практически не выходил оттуда. Он почти не спал, рисуя схему за схемой, а также делая подробные чертежи отдельных частей нового автомата. Вероника трудилась вместе с отцом. Для изготовления винтиков, пружинок, валиков и балансиров хозяин дополнительно нанял нескольких ремесленников. Прочие заказы, на которые у Рейнхарта не оставалось времени, он передал часовщику-поденщику. Вероника подавала отцу инструменты и части автомата либо занималась своей диковинной куклой. Бывая в мастерской, Мадлен старалась увидеть и заметить как можно больше, однако никаких признаков новых опытов не видела. Рейнхарт как будто забыл про поиски нужного ему трупа. Словом, ничего предосудительного в его действиях Мадлен при всем желании найти не могла. Чтобы потрафить Камилю, ей в отчете за третью неделю нужно сообщить о чем-то впечатляющем. А о чем писать, если ничего нового она не узнала? Шли