Распущенные знамёна - Александр Антонов

— Прекратите ёрничать, Жехорский! — не выдержал Ленин. — По-вашему, лучше отпустить их вот так, без покаяния?

— Для международного престижа новой власти, безусловно, лучше, — кивнул я. — Только почему без покаяния и почему всех?

В полных неприятия Ленинских глазах зажёгся интерес. Ободрённый, я продолжил:

— Во-первых, покаяние: официальное и публичное. Во-вторых, служение кого-то из Романовых народу, в искупление грехов, здесь, в России. В-третьих, никакой антиправительственной деятельности других Романовых там, за рубежами Отечества.

— Интересно, как вы собираетесь этого добиться? — спросил Ленин.

— Исключительно методом убеждения, — тонко улыбнулся я. — Как скажет несколько позже один очень нехороший человек: «Я сделаю ему (в нашем случае одному из Романовых) предложение, от которого он не сможет отказаться».

Лицо Ленина стало задумчивым.

— Скажите, Михаил Макарович, — спросил он, — через сто лет все будут такими циниками?

Я пожал плечами.

— Цинизм индивидуума прямо пропорционален идиотизму властей.

— Сами придумали? — спросил Ленин.

— Не знаю. Боюсь, что да, — честно ответил я.

— Ну хорошо! — Ленин прихлопнул ладонями по подлокотникам кресла. — Всё это надо хорошенько взвесить и обсудить, но я начинаю склоняться к мысли, что нам это подойдёт. Скажите, кого вы выбрали в качестве жертвы?

— Михаила Александровича Романова, — чётко ответил я.

— Так я и думал! — воскликнул Ленин. — Ещё один вопрос: как бывший Великий князь сможет послужить народу?

— Это обсуждаемо, Владимир Ильич. Например, он может занять ответственный пост в министерстве иностранных дел. К тому же, я думаю, он мог бы возглавить какую-нибудь партию, лучше вновь созданную.

— Это ещё зачем? — удивился Ленин.

— Чтобы внести раскол в ряды наших противников, — ответил я.

Дар убеждать у Ленина был много выше, чем у меня, потому вскоре я получил добро на улаживание великокняжеских дел.

Убедить Великого князя принести себя в жертву ради спасения жизни остальных членов семьи оказалось много легче, чем я себе это предполагал. Видимо жертвенность была у него в крови. Разумеется, слово «жертва» в разговоре не присутствовало, — я хоть и циник, но не садист же – просто в конце беседы Михаил Александрович выглядел так, словно взошёл на эшафот.

19 сентября 1917 года в Петропавловском соборе, что расположен на территории одноимённой крепости, в присутствии Местоблюстителя Патриаршего Престола, представителей властей (в том числе военного и морского министров), представителей большинства политических партий, в присутствии прессы – куда же без неё? — Великий князь Михаил Александрович от имени Дома Романовых говорил Покаянное Слово. Не буду приводить речь полностью, — да и не помню я её, честно говоря, целиком – ограничусь наиболее важными, с моей точки зрения, высказываниями.

«…за то что, будучи наделёнными верховной властью, не смогли уберечь народ наш от бед многих, исходящих как со стороны врагов Державы нашей, так и стороны отдельных подданных наших, коих наделили мы незаслуженной властью…»

«…будучи последним из рода Романовых, кто был законным наследником Престола Российского, от себя и от всех Романовых, как ныне живущих, так и будущих, перед лицом Бога и Народа нашего, подтверждаю отречение наше и отказ от всех прав на Престол Российский на веки вечные…»

«…Да простятся нам прегрешения наши, да снизойдёт на нас прощение Божие и милость народная!»

Это случилось днём, а вечером я провожал Машу, которая уезжала в Москву для участия во Всероссийском Сельском Сходе…

Пока в Москве крестьяне решали дела земельные, в Питере провела учредительный съезд новая политическая партия, скромно поименовавшая себя «Русская Консервативная Партия». Председателем партии, как вы уже, наверное, догадались, был единогласно избран гражданин Романов Михаил Александрович.

И потянулись за «бугор» остатки последней династии русских царей. Правда, не все. Граждане Кирилл Владимирович и Николай Николаевич Романовы «добровольно» решились усилить залог, внесённый Михаилом Александровичем, и так же остались в России.

* * *

На Всероссийском Сельском Сходе назревала драка. Словесная перепалка себя уже исчерпала, и дело шло к рукопашной. Спорили по вопросу безвозмездного отчуждения, иными словами, конфискации, помещичьей земли. На этом настаивали крестьяне, против этого выступали помещики – тоже делегаты Схода. Большевики, против обыкновения, теперь отмалчивались, предоставив разруливать проблему эсерам. Всё разрешилось, когда председательствующая на съезде Мария Спиридонова предоставила слово министру финансов эсеру Натансону.

Марк Андреевич хитро посмотрел в зал и выдал такое, от чего все рты поразевали. «Помещичья земля будет передана крестьянам безвозмездно и никак иначе! — заявил оратор, сорвав бурные аплодисменты двух третей зала. — Земля будет передана крестьянам государством, которое выкупит её у помещиков, — продолжил оратор. Ахнула оставшаяся треть».

Хитрован Натансон всё рассчитал точно. Он дал помещикам возможность уцепиться за собачий хвост, после чего принялся рубить этот хвост по частям, пока в руках у помещиков не остался лишь кончик хвоста, за который они, собственно, и держались. Сначала он объяснил, приободрившимся было крупным землевладельцам, что не вся помещичья земля будет выкуплена по одной цене. И пошёл сыпать цифрами.

Обалдевшие помещики уяснили только одно: чем больше у них земли, тем меньше они получат выкупа за последнюю десятину. Но это было только начало. Натансон объяснил, что выкуп за землю на руки выдаваться не будет. Его положат в только что образованный «Российский сельскохозяйственный акционерный банк», в котором часть акций будет принадлежать государству, а часть им, помещикам. В качестве взноса им будет зачтена сумма выкупа их же земли. На руки же новоявленные акционеры получат, нет, не акции, — расписки о том, что таковые акции у них есть.

Когда Натансон покидал трибуну, вконец замороченные помещики ему даже жиденько аплодировали.

* * *

Лейтенант Ганс фон Бюлов испытывал лёгкое волнение. Одно дело участвовать в боевых операциях бок о бок с надёжными товарищами, другое – высаживаться ночью одному на вражеский берег. Доставившие его моряки тут же погнали шлюпку обратно к невидимой с берега подводной лодке. Завтра они будут ждать его в этом же месте и в это же время. «А что, если не дождутся?» Фон Бюлов поёжился от этой мысли и зашагал прочь от берега, туда, где периодически то вспыхивал то гас фонарь.

Остаток ночи лейтенант провёл в домике местного жителя, который встретил его на берегу. Утром у него состоялась встреча с начальником боевого участка Сворбе каперангом Кнюпфером, которого Пикуль так красочно описал в романе «Моонзунд». У Пикуля Кнюпфер стал предателем. Как оно было по жизни, кто знает? Разное пишут…

Теперь Кнюпфер был частью плана, с которым прибыл на Эзель полковник Ерандаков. Частью настолько важной, что полковник решил сыграть эту роль сам. Настоящего Кнюпфера с острова увезли, и до окончания операции «Контр Страйк» изолировали. Полковник Ерандаков нацепил на нос очки, сменил причёску, влез в мундир Кнюпфера – благо, фигуры их были схожи – и стал ждать посланца от вице-адмирала Шмидта. В том, что такой посланец будет (от Шмидта или кого другого), Ерандаков не сомневался.

Усмирение анархистов – им могли насладиться германские агенты, которые сами давно были под колпаком у флотской контрразведки, — разнообразия в дела военные, казалось, не внесло: как шлялись по острову полупьяные матросы, так и шляются. А про то, что это уже не анархисты, а переодетые морпехи, никому, кроме них самих, да малой толики начальства, знать не положено. Никто и не знал.

Потому и прибыл на остров лейтенант фон Бюлов, потому и предложил он Кнюпферу помочь германскому командованию склонить моряков к измене. Тот ломался недолго и повёз фон Бюлова на конец полуострова, на мыс Церель договариваться с командиром батарей.

Фон Бюлов смотрел по сторонам и дивился отсутствию у русских элементарной дисциплины. Офицеров не было видно. Матросы слонялись сами по себе без строя и смысла. К батарее им дали подъехать вплотную. И только там какой-то неопрятно одетый матрос направил в их сторону карабин. Спросил лениво:

— Чего надо?

— Пригласи-ка, братец, командира батареи, — распорядился Кнюпфер.

— Чёрт тебе братец, — не больно-то и тихо проворчал матрос, но всё же крикнул куда-то в сторону:

— Ничипоренко, покличь командира, тут до него пришли.

Командир батарей Цереля отличался от своих матросов разве что офицерским кителем и был удивительно внешне похож на комиссара Кошкина. Кнюпфера, затем фон Бюлова лжекомандир выслушал внимательно, долго потом скрёб затылок, наконец, изрёк: