Суд - Василий Ардаматский

Все затем закрутилось так быстро, что Гонтарь не успевал сообразить, что там было к чему. Чемодан принесла дама, Гонтарь даже не увидел толком ее лица. Поставив чемодан в передней на пол, она стремительно ушла. Но тут же началось неладное… Часа не прошло, явился сам дед Платон — лицо белое, как волосы. Беда, говорит. За тем, кто должен вот-вот прийти за чемоданом, слежка, и предупредить его невозможно. Что делать? У Гонтаря мозг заработал, как счетная машина.

— Вы сами засвечены?

— Исключено.

— Тогда берем чемодан и уходим, опережая того, за которым слежка.

— Но его же возьмут у дверей вашей квартиры.

— Ну и что? Я этого человека не знаю, а я не могу отвечать за каждого, кто подойдет к моим дверям. Нечего терять минуты — берите чемодан. — Гонтарь все же решил, на всякий случай, к чемодану не притрагиваться.

Они вышли из дому, без всяких осложнений перешли улицу и спустились в метро.

Что произошло потом с тем чемоданом и со всей операцией, Гонтарь не знал и не знает до сих пор. Но для него тогда образовалась, по мнению деда Платона, очень грозная ситуация. Сам он тоже был встревожен не на шутку и скрывался у какого-то своего приятеля, даже Гонтарю свой адрес не сообщал.

Гонтарь решил, что, очевидно, дед Платон в одиночку распорядился чемоданом, и теперь боялся мести грузин. Но с ним дед вроде был честен: за ничто дал крупную сумму и стал советовать, как лучше ему скрыться. Гонтарь сказал, что на время уедет из Москвы куда подальше. «Они вас знают и найдут везде, — ответил дед Платон. — Вам лучше всего спрятаться в тюрьме». Вот тебе и раз — у Гонтаря глаза на лоб и грибастый рот распалился. Но дед Платон спокойно объяснил, что так в подобных обстоятельствах делают.

— А как же это я сам попаду в тюрьму? — не понимал Гонтарь.

— Очень просто, — невозмутимо ответил дед. — Вы пройдете по вшивому воровскому делу, а в Грузию я подброшу сведения, что вы сели по делу ихнему. Сидеть будете по документам чужим. Так что после вам это не повредит. А главное, сидеть придется без году неделю — когда все притихнет, я вытащу вас из колонии в два счета, и вы вернетесь к немалым деньгам, которые у вас есть. Полная гарантия…

Гонтарь сам не знает почему, но во все это поверил. Уже под именем Георгия Ивановича Томака влез он в уголовное дело с кражей часов на заводском складе, по которому получил четыре года. Но вскоре дед Платон выручил его из колонии, и сейчас, снова став Борисом Борисовичем Гонтарем, он, ожидая весточки от деда Платона, томился без дела в благословенной жемчужине Крыма Ялте…

В эти дни в Ялте было душно, нечем было дышать даже здесь, на продуваемой морским ветром веранде ресторана. Гонтарь расстегнул рубаху.

— Последние два года я вкалывал на Дальнем Севере, — врал он, поглаживая ладонью волосатую грудь и не сводя прицельного прищура с Сандалова. — С полярными надбавками заработок был вполне ничего, тем более тратить деньги там некуда. Привез их сюда.

— На Север-то как угораздило? — осторожно и сочувственно спросил Сандалов.

— По вербовке… чисто по вербовке, — поспешно ответил Гонтарь. — Не поверишь, кем я там был! Замдиректора автобазы по эксплуатации, — Гонтарь выпятил нижнюю губищу.

— Господи, техника же! — испугался за друга Сандалов.

— Автомобиль не техника, в Америке старухи на нем гоняют, — пренебрежительно махнул рукой Гонтарь. — Спустя два месяца я знал эту технику лучше директора, хотя тот и кончил какой-то техникум… — Гонтарь помолчал, смотря в знойно сверкающее море. — Ну а ты как?

Сандалов пожал плечами:

— В общем, нормально. Тоже надо вот отдохнуть…

— Ясно, — кивнул Гонтарь и ничего больше не выспрашивал, не полагается, мало ли что с человеком было, захочет — сам расскажет. Но Сандалов не хотел, по крайней мере сейчас.

Они помолчали, прислушиваясь к веселой музыке, доносившейся от стоявшего на причале лайнера.

— Давайте-ка пообедаем, — предложил Гонтарь.

Официант попался им понятливый, — обслуживал, как богатых клиентов «Интуриста», был улыбчив, быстр и на все вопросы отвечал свистящим шепотком «сделаем-с».

Выпивали очень скромно и в ожидании второго опять заговорили о делах. Сандалов сказал задумчиво:

— Знаешь, где теперь денег невпроворот? В колхозах.

— Предлагаешь пойти в пахари? — рассмеялся Гонтарь.

— Не смейся раньше времени, — совершенно серьезно посоветовал Сандалов.

Счет, поданный официантом, вызвал подозрение, Сандалов хотел было сделать проверочку, у официанта сразу опрокинулось и посерело лицо, но Гонтарь сказал:

— Оставь… Пусть он этим трояком подавится, но нас запомнит. Верно, служивый?

— Да господи… приходите… Спросите Вову, и все будет сссделано-с…

Здесь, в Ялте, они встречались почти каждый день и от нечего делать обсуждали, как вынуть деньги из колхозов, но так ничего толком не придумали.

Вскоре Гонтарь отправил по условному адресу в Москву, деду Платону, красивую цветную открыточку с видом висящего над морем «Ласточкина гнезда», в которой сообщал, что со здоровьем у него все в порядке, но одолевает тоска.

Остается только заметить, что дед Платон — это не кто иной, как уже известный нам Александр Платонович Ростовцев… Узок круг. Узок.

Часть вторая

Глава двенадцатая

Ранним январским утром Михаил Борисович Лукьянчик шел по главной улице города Донецка, шел, точно плыл в серой мути дождя и снега. Были зажжены уличные фонари, и трудно было понять, вечер сейчас или утро. На Лукьянчике было кожаное пальто, в отблесках фонарей казалось, что его фигура вылита из металла. Повернув, как ему объяснили, с главной улицы, он вскоре уже входил в здание донецкой областной «Сельхозтехники».

— Скажите, пожалуйста, где тут искать товарища Залесского? — обратился он к девице в брючном костюме.

— Второй этаж, в самом конце, — на бегу ответила она.

И вот дверь с табличкой:

«Ю. Я. Залесский»

Должность не указана, но Лукьянчик знает, что такие таблички рядовым работникам на двери не вешают. Постучался и услышал приглушенно:

— Прошу.

Лукьянчик вошел, у порога стряхнул с шапки снег и воду, спросил:

— Вы Юрий Янович Залесский?

— Совершенно точно. Чем могу? Да проходите же, садитесь.

— Вам сердечный привет от Семена Григорьевича Глинкина, — негромко, но четко произнес Лукьянчик.

У Залесского только одна бровь чуть дрогнула, он вопросительно смотрел на посетителя и молчал. А Лукьянчик в это время разглядывал его… Ему лет пятьдесят, голова в густой шапке волос, круто изогнутые брови сходятся на переносице. Лукьянчик заметил, что у него маленькие, как у ребенка, уши, и, наверно, от этого он спускает на них волосы… Черты лица грубые, будто резцом вырублены.

— Где сейчас Глинкин? — спросил Залесский, исподволь присматриваясь к Лукьянчику.

— Не знаю. Из Южного его отправили по месту его первого дела.

— В Брянск? — поднял брови — не то удивился, не то обрадовался — Залесский и, помолчав, сказал задумчиво: — Да… там, в Брянске, мы ему тогда сильно помогли, можно сказать — из-под меча его голову вынули. Придется все начинать сначала — я у него в долгу как в шелку. А вы откуда прибыли?

— В смысле… — замялся Лукьянчик.

— Да, да, в смысле, — рассмеялся Залесский. — О том, что вы были предрайисполкома в Южном, я осведомлен. Так откуда?

— Из Якутии.

— Срок вышел?

— Должен сказать, что на этот счет и я в долгу у Семена Григорьевича, у меня не было срока. Сняли с работы, исключили из партии, и мы с женой уехали к ее родителям в Якутию. Ее отец имел шесть лет, а теперь на свободе, работает завскладом в леспромхозе.

— Ничего, мы Семену Григорьевичу Глинкину вернем все долги… вернем, — Залесский хлопнул ладонью по столу, будто печать поставил, и спросил: — А как же вы обошли суд?

— Я бы не сумел, — признался Лукьянчик. — Все Семен Григорьевич.

— Ну-ну… А как же? Как?

— Во-первых, у них не было против нас крепких улик. Во-вторых, Семен Григорьевич придумал выдвинуть встречный счет.

— То есть?

— Что, мол, сами городские организации частенько совершают некоторые незаконные действия или предлагают совершать другим. Скажем, приезжает какая-то делегация — пожалуйста, выполняйте разверсточку, с кого сколько на ее обслуживание и на подарочки гостям. А откуда на это брать деньги? Я припомнил, когда и кто давал мне указания предоставлять жилплощадь в обход очереди… Ну, и всякое другое.

Залесский всплеснул руками и принялся беззвучно хохотать, придыхая:

— Ну нахал Семен, ну нахал… — а отсмеявшись, спросил: — А если бы они вашего встречного иска не испугались?

— Думаю, было бы плохо…

— Сверчевский в этом участвовал?