Суд - Василий Ардаматский

Вечером он уехал.

Фирменный поезд «Латвия» — чистенький, уютный и почему-то не суетный — мягко взял с места, и скоро Москва, гнавшаяся за поездом толпами новых домов, отстала, и Евгений Максимович увидел вдруг зеленое поле, лес и овраг, уже прикрытые вечерними сумерками. С этой минуты все семейные неприятности отлетели от него, точно их и не было…

Пансионат, в который он прибыл, оказался современным, похожим на аквариум зданием из стекла и бетона. Стояло оно на прибрежных песчаных дюнах, за которыми слышалось беспокойное Балтийское море. Все вокруг было заштриховано мелким въедливым дождем, порывистый ветер раскачивал гудящие сосны. Вот она — Прибалтика!

Евгений Максимович предъявил свою путевку дежурному администратору — блондинке с пышными формами и замысловатой прической, и она изобразила на своем лице безграничную радость: судьба обрушила на нее это счастье — встретить и принять Евгения Максимовича Горяева.

— С приездом, дорогой Евгений Максимович! Здравствуйте в нашем доме! Садитесь, пожалуйста! Простите за нашу минимальную формальность, — сыпала она с прибалтийским акцентом и чуть протянула руку: — Если можно, паспорт на минуточку… — Заглянув в паспорт, она молниеносно записала что-то в книге, вернула Евгению Максимовичу паспорт, и снова ее лицо засветилось от счастья. Но тут же счастье словно померкло: — Весьма огорчительно, Евгений Максимович, но мы не можем предоставить вам отдельную комнату. Вот тут на вашей путевке сверху, в правом углу, стоит буква «С», это значит, что путевка семейная. Для семейных у нас лучшие комнаты на втором этаже с лоджиями в море — сами сейчас увидите, какая прелестная комната. Но номер вашей путевки 3207, а кто-то приедет с путевкой 3208. Пансионат заполнен до отказа, только вас и ждет та комната двадцать два. И тогда мы будем вынуждены подселить к вам… человека.

— А если это окажется дама? — спросил Горяев.

На лице блондинки застыл испуг, она сжала пальцами виски.

— Что тогда будет, представить не могу, — прошептала она. Так смешно виделась Горяеву эта, молодая женщина, он не понимал, что она учится вежливости и приветливости — наукам, к сожалению, долго остававшимся неизвестными работникам обслуги.

Два дня, однако, никого не подселяли, и Горяев уже подумал, что его помощник не смог продать вторую путевку, и это значит — пропали деньги, но он будет жить один.

Меж тем погода продолжала хмуриться, то и дело занимался дождь, но и в дождь здесь было необъяснимо уютно, точно дождь и серое небо были задуманы при создании этой природы, как и одинаково наклоненные сосны на песчаном берегу.

Утром, спускаясь в вестибюль, чтобы купить газеты, Евгений Максимович подходил к администратору и спрашивал:

— Даму мне еще не приготовили?..

Однажды, вернувшись с прогулки, к величайшему неудовольствию он обнаружил в своей комнате появившегося обладателя путевки номер 3208. Черт бы его побрал! Но надо знакомиться и надо улыбаться… Они назвали свои имена, обменялись рукопожатием. Сели каждый на свою кровать, друг перед другом, встретились взглядами и рассмеялись.

— У вас такое выражение глаз, будто я своим появлением вам помешал. Но ведь час-то мертвый… — Сандалов — это, конечно, был он — прищурил глаз и погрозил ему пальцем. — А тут, между прочим, пугливая администрация, — говорил он. — Я приехал, отдаю администраторше свою путевку, она глянула в нее и громко вздохнула: «Слава богу». Оказывается, она в страхе ждала, что с этой путевкой приедет женщина!

— Это была путевка моей жены, мы сдали ее буквально накануне отъезда. Как она попала к вам? — поинтересовался Горяев.

— Я работаю в постоянном представительстве одной среднеазиатской республики, там и получил. Кто-то предложил ее нашему главбуху, а тот выразил заботу обо мне. А у меня как раз двадцать неотгулянных дней за прошлый год. А чего же не поехала жена?

— Теща заболела не вовремя.

Интонация, с которой Горяев произнес каждое слово, дала Сандалову довольно полную информацию, и он решил больше ничего о семье не выспрашивать.

Сандалов действовал осторожно и не лез. Несколько дней они только гуляли вместе у моря, да еще Сандалов придумал на электричке съездить до Кемери, посмотреть, что это такое. Горяеву уже не было так скучно, как в первые дни, и Сандалов ему нравился — веселый и с ним легко…

Глава пятнадцатая

Евгений Максимович Горяев заканчивал отдых на Рижском взморье, шла последняя неделя. После отъезда Сандалова ему стало совсем тоскливо, считал дни до отъезда, по вечерам звонил Наташе. Теща, конечно, была жива-здорова, вчера Наташа передала от нее привет, но у него язык не повернулся сказать «спасибо».

Вчера Горяев позвонил к себе на работу. Ответил Семеняк, но разговаривал как-то странно — скованно и даже испуганно, это так не было на него похоже.

— У вас что-нибудь случилось? — спросил Горяев.

— Да нет, ничего особенного… просто трудно без вас, — ответил Семеняк.

А дело было в том, что его телефонный звонок настиг Семеняка в момент, когда он лихорадочно обдумывал, как обезопасить себя в операции, предложенной Гонтарем, и не отказаться от тысячи рублей. Он думал и все время посматривал на часы — вот-вот явится Гонтарь с тем председателем колхоза, который будет платить деньги, — он уже прилетел в Москву.

Семеняк ночь не спал — все думал, как похитрее проделать операцию, чтобы, в случае если проделка раскроется, он смог бы спрятаться за чью-то спину. Еще вчера ему казалось, что лучше всего, сделав бумагу об отпуске колхозу Степового запасной техники, затем отправить её в «Сельхозтехнику», если там пройдет — хорошо, и на них ответственность, а не пройдет — на том и делу конец. Но утром он подумал: а вдруг работники «Сельхозтехники» начнут выяснять, что к чему, и возникнет вопрос — как мог Горяев подписать эту бумагу, если он в отпуске? Значит, подделывать его подпись он не будет. И не станет отсылать бумагу в другие ведомства, она пойдет на свой автосборочный завод… Он знал, что бумага тем скорее незамеченной проскочит через все пороги, если в ней речь будет идти о технике менее значительной, и очень важно, если в бумаге будет сказано, что эти запчасти забирают у завода в связи с образовавшимися там излишками. Для обоснования внеплановой помощи колхозу Семеняк придумал прекрасный ход — стихийное бедствие, скажем пожар, в котором пострадали машины колхоза. Он установил, что на случай стихийных бедствий есть даже специальный резерв техники. А подпишет бумагу замминистра Валечкин. Не он, правда, курирует их главк, но обращение к нему вынужденно, так как курирующий зам в командировке, а дело срочное — колхоз надо выручать из беды. Тем более что будет «играть беду» и сам председатель с его золотой звездой на груди… При этом Семеняк учитывал и то, что Валечкин не был человеком технически грамотным — недаром он зам по общим вопросам… Словом, запудрить ему мозги будет не так уж трудно. А если он бумагу подпишет, с Семеняка будет снята всякая ответственность за предприятие. А почему бы ему и не подписать? Во-первых, стихийное бедствие; во-вторых, бумага направляется на их же завод, где — Семеняк и это выяснил — действительно образовался излишек двигателей. Ну а если потом, обнаружится, что никакого стихийного бедствия не было, Семеняк скажется жертвой обмана со стороны председателя колхоза, такого знатного человека, что у Семеняка и мысли не было проверять его слова.

Дверь распахнулась, и Гонтарь впереди себя пропустил в кабинет председателя колхоза Степового. Он небрежно поздоровался с Семеняком и, садясь, глянул на него такими злыми глазами, что тому стало жутковато.

— Готова бумажка? — спросил Гонтарь.

— Все очень сложно… — начал набивать себе цену Семеняк, избегая расширившихся глаз приятеля.

— Ты же вчера… — задохнулся Гонтарь.

— Все сложнее, чем я думал, — обратился Семеняк к Степовому. — Если выйдет, то только двигатели…

Председатель колхоза со злым прищуром посмотрел на них поочередно, приглаживая ладонью рыжие волосы:

— Это забота уже ваша. Двигатели беру. А пока что нужен номер в гостинице, чтобы переночевать, обратный билет я уже взял на завтра. — Степовой прекрасно понимал, с кем он имеет дело, и решил не церемониться с ними.

Семеняк мгновенно по телефону отдал кому-то распоряжение зарезервировать номер в гостинице «Россия» для Героя Социалистического Труда товарища Степового. Положив трубку, сказал:

— Я все-таки сделаю для вас все, что смогу.

— В гостиницу можно ехать? — встал Степовой.

— Да, конечно. Скажете — бронь нашего министерства.

— Звоните, когда будет дело, — сказал Степовой и вышел из кабинета.

Степовой размашисто шел по шумной улице мимо занимавшего целый квартал здания Комитета госбезопасности. Вспомнив, что находится в этом доме, он вслух выругался: черт-те что происходит на белом свете — рядом с таким учреждением два бесстрашных жулика торгуют государственным добром. Но ты-то, товарищ Степовой, не делай-ка вид, будто ты всего лишь покупатель. Почему бы тебе не зайти в этот дом и не рассказать о жуликах? Не отвечая самому себе, он непроизвольно прибавил шагу. И ему было еще острей стыдно от позвякивания золотой звездочки на груди. Однако возмущения собой не было, разве что досада на то, что ему приходится ловчить, придумывать какие-то обходы законов и инструкций, отыскивать лазейки, и все только для того, чтобы сделать полезное и крайне необходимое колхозу. Вот и теперь он будет платить явным жуликам бешеные деньги: взятые из колхозной кассы якобы на художественное оформление центрального поселка, но за это он к уборочной будет обеспечен исправным автотранспортом; в прошлом году стояла на приколе почти треть автомашин, и это стоило колхозу куда больших денег, чем сегодняшняя плата… Так успокаивал он свою совесть, и все ж покалывала она, но теперь только при мысли, что там, дома, сосед его и друг и тоже председатель колхоза Павел Иванович Погребняк опять будет называть его нехорошим словом «комбинатор», сам-то он праведник. Но тут же вспоминалось, что люди из колхоза Погребняка завидуют его людям, а специалисты оттуда бегут к нему…