Реквием по шестой роте - Владислав Шурыгин

Ну а летчики, летающие на «восьмерках», это настоящая элита нашей авиации. Именно они сделали «восьмерку» легендарной. Именно здесь наиболее полно раскрылось летное мастерство, когда за тяжелоранеными солдатами пилоты вылетали в такую непогоду, что машины шли буквально «по столбам», на высоте десяти, пятнадцати метров, ориентируясь по столбам электропередачи. А какого филигранного расчета требует «подсадка», когда вертолет одним шасси цепляется за склон горы, а двумя другими зависает над пропастью, и лопасти винта секут воздух в нескольких десятках сантиметров от каменной стены. Поэтому не случаен тот факт, что большинство вертолетчиков, получивших звания Героев Советского Союза и России, были прежде всего «восьмерочниками». На «восьмерки» всегда сажают самых опытных, умелых летчиков. Оттого почти не встретишь здесь молодых лиц. Все одни «дядьки» майоры да подполковники…

Серега Уланов в левой (командирской) «чашке» — уже давно. Афган, через который прошло большинство командиров экипажей чуть постарше возрастом, он, правда, не застал. Война для него началась в 95-м, в знойном таджикском небе. Но к жаре ему не привыкать — сам родом из Средней Азии. К российским холодам дольше приспосабливался. Потом была «первая» Чечня 1996 года, теперь вот «вторая». Звезд с неба Уланов не хватал, но и от работы никогда не бегал. Летать для него, что для шофера ездить. Это и работа, это и лучшее лекарство от всех жизненных невзгод, которыми столь полна нынче жизнь военного человека. Так уж случилось, что на четвертом десятке лет живет Серега «неженато». Впрочем, одиноким он себя не считает. Вот уже одиннадцать лет с ним делит все его радости и невзгоды Аза. Первый раз он взял ее с собой на полеты полугодовалым щенком. С тех пор практически весь «налет» они расписывают на двоих. У Сереги пятьсот часов, и у Азы — пятьсот. У Сереги — тысяча, и у Азы — тысяча. За эти годы Аза стала живым талисманом полка. Причем «старшим» талисманом, потому как вслед за спаниелем летную профессию взялся осваивать и кавказец Акбар. Но то ли потому, что летать на боевых «Ми-24» псам сложнее, а может, в силу характера, но догнать Азу по налету Акбар так и не смог. Предпочитал хозяина на земле дожидаться, в тенечке, без тряски и воя движков. А теперь и подавно. Хозяин Акбара нынче готовится к увольнению в запас, и летная карьера Акбара завершилась.

— В прошлую Чечню уже вещи собрал — домой готовился. Уже из «вертушки» собака выпрыгнула кружок сделать. Тут меня командир спрашивает: ты устал? Да, говорю, устал. А собака устала? Конечно! Ну так все равно — тащи вещи назад. Не можем мы без Азы. И что? Пришлось вылезать. Еще на две недели остались. Если Аза со мной — значит, все нормально будет. Аза! Аза! Ты где? — Серега заглядывает под кровать, на которой сидит. — Вот, стерва, опять драпанула сладости стрелять. Вообще она ест все: косточки, колбаску, сладости любит, как все женщины. А больше всего обожает — не поверишь! — пиво. Налью миску — лакает аж похрюкивает. Но ни разу пьяной не была. Меру знает.

Сидящий на койке Уланов, в морской тельняшке, в шлепанцах на босу ногу больше всего сейчас походил на обычного работягу, заводчанина, вернувшегося со смены домой. И было очень трудно совместить в сознании изрешеченный вертолет с этим совсем «домашним», не героическим и слегка осоловевшим, не то от усталости, не то от пережитого Серегой.

— Она, знаешь, какая умница? Все понимает. Вот, помню, как-то сына схватила за руку, но не укусила, а держала. Подхожу и вижу — оказывается, он ей в ноздрю болт из конструктора вкручивал, а она его остановила, хотела, чтоб хозяин увидел. Порядок навел. А еще однажды плавала в апреле среди льдин за гусем. Простудила свое женское. Кровь текла. Я выхаживал, уколы колол. Так не поверишь — она сама лапу поднимала: «Коли, папка!» Чувствует, когда собираюсь в командировку. Ходит возле сумок, за мной по пятам. Бери с собой — и все.

Женщина может предать, а собака — никогда…

А вертолет для нее — дом родной. Она обычно сидит спереди, за курсовым пулеметом.

Утром на стоянке на борту «восьмерки» работала уже целая бригада техников и механиков. Густо сыпал стылый моздокский дождь, но, не обращая внимания на непогоду, «наземники» ремонтировали израненную машину. Чеканно стучали молоточки: это накладывали дюралевые заплатки на пробоины в корпусе механики. Копались в жгутах проводов и блоках аппаратуры, заменяя перебитые и простреленные детали «аошники» — специалисты по авиационному оборудованию. Только теперь вдруг стало понятно, насколько хрупка и уязвима винтокрылая машина.

— Смотри, — объяснял мне Уланов. — Видишь, здесь пуля вошла, пробила топливный бак, дальше перебила проводку, разбила этот блок и над моей головой ушла сквозь стекло.

Пока Серега объяснял, Аза привычно расположилась на разложенном под пулеметом бронежилете. Положив голову на лапы, она задремала.

— Оно как все вышло? Поставили задачу собрать инструкторов по снайперской работе с девяти площадок. С семи собрал. Проходил над Арштами километрах в четырех от границы с Чечней. И каким-то шестым чувством понял, что здесь по нам будут работать. Поэтому сильно маневрировал: креном, тангажом, скоростью, высотой. Лечу, и вдруг навстречу в меня какая-то ерунда летит с дымным следом. И тут сообразил, да это же граната от РПГ. Метров с двухсот, сука, бил. И тут просто Бог спас. Граната попала в пылезащитник и срикошетила. Рванула метрах в ста справа. Ну меня тут и разобрало. Думаю: в меня бьют, а я что, терпеть буду? Тут же довернулся и накрыл эту точку — девять ракет послал. Очень хорошо накрыл. Вдребезги все. Смотрю, какие-то обрывки полетели. Самое интересное, что у меня задача была — сесть в этих Арштах. Мол, там наши стоят. Так бы и сел… Я бы вообще у Аушева спросил, как это с его территории по нам бьют?.. Ну, в общем, отработал я по «гранику». А как развернулся — так по мне с четырех сторон и влупили с автоматов и пулеметов. Тут опять повезло. Одна пуля блок пробила, и в нем ракета взорвалась, но ее просто в сторону вывернуло, блок не сдетонировал. Потянул домой. Лечу. В машине тридцать две дырки. Пробит маслопровод, масло по стеклу хлещет. В топливных баках дырки, лопасть пробита. Еще бы минута полета — и двигатель заклинило бы. Но тогда я всего этого не знал. Про лопасть, про тридцать две пробоины. Домой было, главное, дотянуть. А дошло все, наверное, только через полчаса после посадки. Трясти начало.

Как стрелять начали, Аза выскочила в грузовую кабину, ну а когда кабину изрешетили — так вообще залегла на полу и лапами голову накрыла. Умница.

Я потом сижу у «вертушки», курю. Руки ходуном ходят. Зуб на зуб не попадает. А она скачет вокруг. Лижется, скулит. Ты, мол, папка, не переживай. Все будет хорошо. Я же с тобой, я здесь! И точно, погладил ее, обнял и полегчало. Отошел мандраж.

К вечеру на стоянку привезли двигатель.

Правда, не новый. На новые давно нет денег, но этот был вполне ничего — только после капремонта. На утро запланировали замену. Уланов деловито обошел установленный на опорах, переплетенный трубками черно-матовый цилиндр движка. Вздохнул.

— У меня же были самые мощные движки в эскадрильи…

— Не волнуйся, Серега, сделаем как было, — отозвался инженер.

На аэродром налетел дождевой заряд, и Аза, пользуясь невнимательностью хозяина, торопливо затрусила к спасительному ангару.

— Куда это твой талисман дунул?

Уланов оглянулся.

— Куда? Куда? Греться. Она, в конце концов, женщина, невоеннообязанная, и к тому же у нас сегодня день нелетный.

Даешь Аргун! Даешь Шали!

ЗДРАВСТВУЙ, СПЕЦНАЗ!

«Вертушка» зависла у земли, едва касаясь ее черной резиной пневматиков, и буквально стригла лопастями воздух, когда борт-техник распахнул дверь и сидящий у двери высокий моложавый полковник первым спрыгнул на землю. За ним стали выпрыгивать остальные и как-то неуклюже, словно скользя на лыжах, ковыляли, ежась от бешеного ветра, к раскинувшимся неподалеку палаткам с антеннами. Дошла очередь и до меня. И, впечатавшись армейскими ботинками в землю, я мгновенно понял причину столь неуклюжего ковыляния. Поле под ногами было как пластилин. Оттаявший на солнце чернозем пудовыми липкими комьями повис на «берцах». Идти можно было только странной смесью конькового хода и ходульного шагания, потому что под оттаявшим черноземом была скользкая, как стекло, промерзшая земля.

«Вертушка» за спиной взревела движками и, круто накренившись, отвалила куда-то за недалекий лес к передовой, где ее ждали раненые. С трудом доковыляв до ближайших палаток, чертыхаясь и проклиная оттепель, я вдруг неожиданно нос к носу столкнулся с невысоким, крепким и очень знакомым человеком в армейском «горнике» — брезентовом костюме. Юрьев! Валера Юрьев!

…Несколько лет назад, когда только начиналась та, первая война, я прилетел в Чечню с полком разведки ВДВ. Созданный буквально за год до этого, этот полк был качественно новой боевой единицей. Он был сформирован с учетом опыта использования армии в национальных конфликтах и имел в своем составе, кроме боевых подразделений, собственные разведывательные подразделения, причем не только войсковые, но и агентурные, технические. А также отряд психологических операций со своей типографией, теле- и радиостанцией. И отряд беспилотных самолетов-разведчиков — до этого вообще невиданное дело для линейных частей. В общем, это был мощный кулак, который перекрывал практически весь спектр конфликтных ситуаций. Командовал полком в Чечне Юрьев, бывший в ту пору начальником штаба полка.